Павел Никулин поговорил с военнослужащим российской армии, рассказавшим о том, как он принимал участие в боевых действиях в восточных областях Украины. В отличие от многих других российских военных, настаивающих на том, что они добровольно пополнили ряды ополчения ЛНР и ДНР в свободное от службы время, собеседник «Спектра» утверждает, что был на территории сопредельного государства в составе спецназа Главного разведывательного управления РФ и выполнял там боевые задания, находясь на службе. В подтверждение подлинности своего рассказа он предъявил воинское удостоверение и жетон, но говорить согласился только на условиях анонимности.
Учения
Воспитали меня так, что с самого раннего детства я решил, что защищать мою страну - это дело чести и удел настоящего мужчины. С самого детства я стремился в армию и не побоялся призыва. Попал в ракетные войска, отслужил водителем. Полгода в Краснодаре, потом - в командировке в Южной Осетии, в Нижней Джаве, а потом дембельнулся. Дома после армии делать было нечего особо, я решил продолжать и ушел в спецназ. Мне сказали, что в спецназе ГРУ в определенную бригаду есть набор, и я стал прорываться туда. Прорвался. До событий на Донбассе я прослужил около полугода. Как раз там все эти протесты были в Киеве. Я вообще тогда не подозревал, что я где-то там окажусь и что-то подобное буду делать.
Незадолго до начала операций на территории Украины нас перекинули к границе. Базировались мы под Ростовом, в 20-ти километрах от Украины. Мы базировались под предлогом начала общевойсковых учений. Там были не только спецназ и не только наша бригада. Были еще воздушно-десантные войска, пехота, ракетные войска до кучи, и все начали мирненько тренироваться на своей территории. Ну, когда пришло время для выполнения задач, нам просто сказали, что надо будет ехать за границу.
Секретности особой не было. Мы так и знали уже на самом деле, что мы едем туда не просто так. Ну какие учения просто вблизи границы, когда именно вот на территории Украины происходят такие заварухи? Мы туда с определенной целью, на самом деле-то, приехали. Видимо, так получилось, что выжидали определенный момент.
Вот где-то весь июнь мы просидели просто так. Каждый день занимались, стреляли, отрабатывали там тактику. А уже где-то с июля понеслись реальные боевые задачи.
Точную информацию о таких операциях раздают только старшим офицерам. А нас просто сразу в тот же день ставят перед фактом: «через 4 часа выезд, собирайтесь».
Мы уезжали всегда только в ночь, только на КАМАЗах, тенты были закрыты, и ехали по территории Украины без фар, без света, выгружались быстро, тихо, нас просто встречали уже в темноте ополченцы, проводили в нужный квадрат, в нужном квадрате мы выполняли определенную задачу. Никаких документов мы с собой не брали и все знаки отличия снимали.
Говорили еще, что если по нам откроют огонь, нам в ответ открывать огонь крайне нежелательно, потому что все гильзы пробиты, и, если гильзы падают, естественно, никто не будет собирать. Я не знаю, можно ли по гильзам доказать присутствие российских войск или нет, но нам разрешали стрелять только в крайней необходимости.
Пока вот эти 20 километров до границы едешь, мозг и сознание очищаются. Ты морально себя готовишь к тому, что ты будешь делать. И там уже ничего не колышет, кроме той задачи, которая стоит: дойти до определенного квадрата, сделать что-то, уйти обратно. Все заботы где-то там остаются, за границей, они в России.
Только обостряется слух ужасно, зрение, обоняние.
Когда возвращаешься, то уже морально разгружаешься - все, я это сделал, я отработал, остался жив и цел, я молодец как бы. Теперь можно заняться своим личным делом, личными вопросами, отдохнуть просто морально, успокоиться.
«Убей тысячу, но спаси миллион»
Первое задание было в июле. Мы по-быстренькому вскрыли ящики, раздали патроны, мы зарядились всем, все оделись, обулись. Выезд на самом деле был очень сложный. Он планировался быть сложным, слава богу, что все сорвалось. Нас уже мотивировали к тому, что именно завяжется реальный бой. Задача была довольно интересная: отбить КПП. Он оборудованный, укрепленный, там были серьезные ребята. Этот КПП был стратегически важным, его надо было занять.
Российская установка «Град» на учениях. Фото AFP/Scanpix
Задача была такая, что происходит артобстрел, то есть, работают «Грады» с нашей же границы, не пересекая ее. Они промахиваются, потом перезаряжаются, выезжают уже за пределы границы Российской Федерации, то есть, работают уже в Украине формально. И суть была в чем - они обстреливают, поражая противника, и мы потом просто приходим туда, добиваем недобитки и удерживаем позиции, пока не приедут ополченцы. Ополченцы приезжают на КАМАЗах, мы меняемся местами. Они занимают оборону и все. Якобы это ополченцы все сделали, а российского спецназа как бы и не присутствовало в этом месте.
«Грады» по идее должны были перебить большинство противника. Перед этим КПП просто в землю были врыты БМПшки, без артиллерии туда идти - стопудовый расстрел, там бы все полегли. Но «Грады» зачистили квадрат совершенно не тот, а просто пустой. А мы уже подошли. Буквально лесополосу перейти - и мы уже сразу выходим на противника. Нам дали отбой и велели возвращаться.
И во время переговоров и планирования была такая фраза, на которую я не сразу обратил внимание. Говорили, что по каким-то разведданным за КПП есть мирные жители, какой-то населенный пункт маленький был рядом. Нам сказали, что если будут под прицел попадать мирные жители, в них стрелять тоже.
Когда я приехал, я сел, закурил, задумался об этом, и для меня это просто стало шоком. Ну, как, я ж не для этого вообще в армию шел. Шел людей защищать, а не убивать. Тем более, мирные. Зачем? Они же ни в чем не виноваты. Потом уже понял с осознанием эту мораль. «Убей тысячу, но спаси миллион». Ну, вот тут действовала, наверное, именно такая тематика, потому что, если бы нас кто-нибудь все-таки обнаружил, кто-то где-то проболтался, что именно русский спецназ работает тут...
То есть там, ну я бы, наверное, после этого забухал, на самом деле, если бы такое вот пришлось сделать, но я бы сделал. Это для меня бы была психологическая травма, но я уверен, что я бы после нее оправился, потому что где-то в подсознании просто наедине с собой я бы решил, что я сделал правильно. Но я бы ни за что не хотел попасть в такую ситуацию.
А вот стрелять в своих я бы не стал. При любом раскладе просто не стал бы, я бы просто, наверное, кинул оружие просто, развернулся бы и ушел.
Минер
На какой должности в спецназе ты стоишь, такое у тебя и оружие, такая у тебя амуниция. Разведчик просто - автомат Калашникова 74-й модернизированный, на него подствольник, тоже родной, стандартный, который идет. Если старший разведчик или разведчик-снайпер, у разведчика-снайпера уже идет СВД и ВСС «Винторез», просто у старшего разведчика - АС (автомат специальный) и автомат Калашникова. Ну и также гранаты, РГД, «эфки», оборонительные, наступательные. Все как бы по стандарту, ничего такого сложного.
У инженеров... Вот, допустим, я инженер -радиоминер и разведчик - у меня обычный автомат, тоже 74-й АК, но у меня всегда в рюкзаке инженерное оборудование: плоскогубчики, щипчики, ножнички, ножик какой-нибудь.
Задачи передо мной ставились разные. Например, обезвредить взрывчатку или поставить взрывчатку. У меня специфика довольно-таки развернутая, несмотря на то, что я просто радиоминер. Это подразумевает под собой, что я либо ставлю мины, либо делаю растяжки, либо ставлю мины на радиоуправлении. То есть где-нибудь далеко я услышу, что противник подошел в нужный квадрат, и я ее взорву. Но таким мы не пользовались - не пришлось.
А обычные - противотанковые, противопехотные... «Черная вдова» - это мина, радиус поражения которой небольшой - отрывает она, допустим, только ногу по колено, в Чечне они очень были популярны, и там именно этим прозвищем их назвали - вот их часто ставили.
Противотанковые тоже ставили. Причем одну ставили на другую, чтобы разминировать их было просто невозможно. Либо уничтожай сразу, либо подрывайся на ней. Все делали продуманно, с маскировкой, как учили. Когда учили, правда, не говорили, что с Украиной воевать будем. Говорили как - «условный противник».
Я не запаривался. У меня просто есть задача - поставить мину, а от кого - мне неважно. Украинские войска, не только эта нацгвардия. Как бы всем уже давно не секрет, что там как бы присутствовали и американские войска, которые вроде бы как наемники, но на самом деле - это чистейшие американские солдаты, которые вовсе не наемники, это всем было известно, это все понятно.
Я присутствовал как-то при захвате пленных. У них находили американские винтовки, американские патроны, американские продвинутые сухпайки. Где они это взяли? Американская форма. Даже берцы были американскими. Самих, правда, американцев я ни живых, ни мертвых не видел ни разу.
Еще показывали нам офицера, если я не ошибаюсь, разведгруппы спецназа украинского, он был снайпер. Видел винтовку снайперскую. Кстати, винтовка снайперская была американская. Точно даже не скажу, какая, просто знаю, что не наша и все. Где он ее тоже взял - остается только гадать, но факт есть факт.
«Сделал все по красоте»
Где-то, наверное, уже июля 15-го, где-то так, был тоже такой интересный выезд. Одна разведгруппа и мы вместе с ними. Человек, может, 30, не больше, если даже не меньше. Сама разведгруппа именно с дозором просто прикрывает нас, мы доходим до определенного квадрата вместе с ополченцами. Они показывают место, и нам надо было просто заложить мины, чтобы заминировать ту дорогу, по которой, по разведданным, часто проезжает вражеская техника.
Мы просто крайне опаздывали, потому что наш проводник, наш сталкер то есть, задержался. Мы ждали его полтора часа, потому что мы реально сами не знали, куда идти, даже наши офицеры не знали. По времени мы уже не укладывались, потому что все задачи у нас выполняются только в период темноты. Только рассвет - мы сразу уходим, потому что очень большой риск обнаружить себя.
Украинские военнослужащие на танке. Фото AFP/Scanpix
Минировать мы начали часа в четыре утра в итоге. У меня в рюкзаке все эти мины уже есть, у меня и у моей группы инженеров. Срезали верхний пласт земли, отложили его, вырыли яму. Землю собрали в целлофановые пакеты. Затем ставится противотанковая мина, сверху ставится противопехотная, две чеки сдираются, мины взводятся, землей это все засыпается, верхний пласт земли возвращается обратно. То есть мину не видно - максимальная маскировка. Земля высыпается куда-нибудь подальше, пакеты пластиковые - в карман. Все. То есть минимум улик - максимум damage.
Крайние мины мы ставили тогда, когда рассвет наступал на пятки. Назад пришлось бежать, ведь нас уже могли засечь, у КАМАЗов мы стояли с бешеной одышкой.
Потом я в первый раз осознал, что я сделал что-то такое серьезное. У меня был шок. Два танка на тех минах подорвались. Две боевые единицы мы вывели из строя. А в одной боевой единице: механик, водитель, начальник расчета, связист, заряжающий, ну и кто-то вроде еще есть. То есть, по-моему, пять человек - личный состав одной боевой единицы, одного танка. То есть буквально десять человек, все они просто погибли. Я даже их не видел, даже не видел этот танк, меня там вообще просто не было. Заложил подарок, сделал все по красоте и ушел.
Есть притча такая. Разведчики приходят с задания, мирные жители встречают их и говорят: «Молодцы, вы убили врага», но все равно, внутренний голос говорит каждому: «Мы убили человека». Не важно, что ты не видишь врага, это психологически тяжело, это нереально просто.
Трешовый замес
Это была такая, на самом деле, трешовая задачка, хотя ничего такого не намечалось. Просто провести группу ополченцев. Мы их проводим, а потом нам просто ставят вообще абсолютно другую задачу. По-моему, это было село в Донецкой области, если я не ошибаюсь. Там был прямо серьезный такой замес.
Мы думали, что там были вообще неограниченные силы противника. Вооружение у нас было посерьезнее и работали с нами ребята тоже посерьезнее. Я лично сотрудничал там уже со спецназом, где только офицерский состав. Вот, и там к нам уже добавилось и РПО (реактивный пехотный огнемет - прим. авт.), и РШГ (реактивная штурмовая граната - прим. авт.), ПТУРы (противотанковые ракетные установки - прим. авт.). То есть, ну, уже довольно сильно было. Из стрелкового оружия было нежелательно стрелять, а с этих дур можно было шмалять будь здоров. Следов они не оставляют, маркировок нет.
Все наши разведгруппы должны были встретиться в определенном квадрате с ополченцами. Ополченцев, кстати, было много: КАМАЗа, может, четыре, в один КАМАЗ влезало человек сорок. Все себя обозначили. Обозначения были такие: на левую руку и левую ногу накладывался либо бинт, либо ИПП (индивидуальный перевязочный пакет - прим. авт.). Так мы могли в темноте распознавать своих. У каждого ополченца была точно такая же маркировка на теле. Это делалось, чтобы не подстрелить своего.
И просто нам сказали, что сейчас будет штурм этого, ну, этого поселка, деревни, ну, я не знаю, что это было. Населенный какой-то пункт, в общем. В него стреляли именно с фронта, с левых и правых флангов. С левого фланга позиции были на высоте.
Ополченцам разрешалось стрелять из автоматического оружия и обстреливали они поселок дико, очень дико. Ну, из-за того, какие они воины, огонь был просто беспорядочный, и поэтому наши командиры взяли командование на себя. Показывали, куда стрелять, в каком направлении. Штурм этой деревни начался просто с рассветом. Первые лучи взошли, и с обвеса, высоты, то есть, просто полетели вот эти РШГ, РПГ, РПО.
Я просто подавал снаряды чуваку, с которым реально работали бок о бок, я хорошо его знаю. Он расстрелял пять штук, хотя после трех там просто идет уже легкая контузия. Ну он паренек здоровенький, ему такое все равно.
Нормально отстрелялись. И тут я начинаю замечать, что никакого практически сопротивления со стороны деревни нет. Там, где должна сидеть вот эта нацгвардия, там никакой даже суматохи нет. Я тогда просто не понял, по кому вообще стреляют ополченцы, если никакого сопротивления не встречается.
Как выяснилось, там, по-моему, был один КАМАЗ с этими ребятами из нацгвардии, в него, по-моему, сразу попали, он выгорел просто весь. И мужики, которые сидели в нем, просто сгорели заживо. Собственно, все. По-моему, больше там никого не было.
Когда мы зашли в деревню, нас встретили дедушка и бабушка. Встретили теплым, свежеиспеченным хлебом, теплым домашним молоком и рассказали, что основные силы нацгвардии отсюда ушли, грубо говоря, дней пять назад. То есть, это все было фактически зря.
Контроль над этой деревней взяли ополченцы, а мы по-тихому собрались, сели в КАМАЗы, развернулись и уехали обратно к себе домой отсыпаться.
Потери
Потери были. На нашей бригаде потеря была одна, причем довольно-таки глупая. Я сидел в штабе и первым услышал, когда радист доложил в штаб о том, что такой-то боец получил ранение, несовместимое с жизнью. Это было примерно 25-е июля. На самом деле, это был шок, потому что мы чувствовали себя бессмертными... Настолько неожиданная это была потеря просто. Были до этого раненые, только.
Еще был серьезный случай, но не в нашей бригаде. Это были минометчики. И они по своей глупости погибли на самом деле. По дурости. Полегло там сразу же восемь человек на одном минометном расчете. Они закинули мину в миномет, она не выстрелила, а они сверху закинули сразу же вторую, ну и миномет разорвался. Собрать их было сложно потом всех.
Просто это, по-моему, был общий фарш. Я видел, как бывает, если человеку отрывает голову, и тогда это просто вылетает голова, вылетает шея, 2 куска плеч, кусок ключицы. То есть, у него такая выемка в теле, и больше ничего нет, все остальное вообще найти сложно, в принципе. Но если разрываются две мины, а рядом стоит восемь человек, то я даже понятия не имею вообще, можно ли там что-либо собрать. То есть, там будет просто фарш и кровь и все, больше ничего. По идее, куски рук, куски ног - это максимум.
Я сам попадал под обстрел. Это было где-то в 20-х числах июля. С украинских позиций прилетали мины. Слышно только свист и все. Когда стреляет миномет, это на самом деле страшно. Лично сидел в окопе, когда лупил миномет, и с каждым выстрелом он приближался все ближе и ближе, и я не знаю, что нас тогда спасло на самом деле, потому что, если бы хоть одна мина попала в этот окоп...
Украинские минометчики. AFP/Scanpix
Ну, тогда нас пронесло просто, они уже разрывались рядом-рядом, потом все затихло, и мы по-быстренькому оттуда свалили. Ранения на одном вот таком минометном обстреле получил один боец, именно рядовой. Ему, по-моему, ну, куда-то осколок прилетел, но ранение было несерьезное. То есть, 3 недели он в госпитале отвалялся, на вертушке его эвакуировали.
Раненых стараются как бы тащить к границе поближе. Но если уже экстренная ситуация, я думаю, вертушки уже залетали и на территорию Украины. У нас проблем с авиацией не было, то есть, у нас на полевой базе всегда было 3 боевых вертолета. По 15 человек на борт могут принимать.
Один раз потеряли своего. Вот это была единственная наша потеря с бригадой. Он чисто случайно на самом деле умер. Просто откуда ни возьмись, появился украинский БТР и начал расстреливать. Его подстрелили на отходе. Тело изуродованное оттягивали просто потом до самой границы, помогать ему было бессмысленно уже. То есть после того, как посек пулемет, он упал замертво. Хреново получилось то, что в похоронке, которую отправили домой, просто сказали, что «ваш сын погиб из-за неправильного обращения с пулеметом». То есть, получается, сам себя застрелил. На самом деле, как такое отправить домой можно, я даже не представляю. Но, естественно, это все понятно. Не писать же, что пал смертью храбрых, выполняя боевые задачи на территории Украины?
«По-моему, все ополченцы безумные»
С некоторыми ополченцами я общался. Кто-то был, как бы, из Донецкой области родом, кто-то был из Луганской области родом, кто-то был из самой России. Это были разные люди. Из иностранцев, по-моему, я видел только минометчиков и с ними не входил в контакт - просто посмотрел на них, развернулся и пошел дальше. Я даже не спрашивал их имен никого. Позывные - да. Бывало, они рассказывали за свои потери. Потери у них были лютые просто.
Шла у них колонна из пункта А в пункт Б. Их сто человек. На них нападают 3 раза, и у них тридцать убитыми и столько же ранеными. И эти ребята мне говорят: «Да ладно, что, легко отделались». У меня дикий шок. Я говорю: «Вы потеряли просто практически 70% личного состава и говорите, что легко отделались?»
Не спорю, среди них есть просто заряженные мужики, просто невероятно заряженные. Мужики, которые вот просто на одного смотришь и думаешь: да, ты Рембо, типа. Но были и такие, на которых смотреть страшно. Видел мальчонку просто 18-ти лет и рядом с ним просто стоит пятидесятилетний с пулеметом. Куда ему воевать? Он вот-вот пулемет-то уронит и сам загнется.
По-моему, все ополченцы безумные. Я не знаю, на самом деле, что их мотивирует. Далеко не все они идут туда из цели защиты Родины. Насколько я слышал, они получают нехилые деньги за то, что делают. Им платят за то, что они умирают.
Пленные десантники
Я слышал историю про пленных костромских десантников, но я не вдавался в подробности. Я как бы вообще, ну, сдались и сдались - это их выбор. Я не могу их осудить за это. Хотя это, конечно, как бы, подло. Русский десантник - это вообще просто эталон великого воина, который готов гору свернуть, один в поле воин и все такое, туда-сюда. Русский десант знают по всему миру, по всему миру его уважают, я не знаю вообще, из каких просто побуждений эти 10 человек просто пошли и сдались.
Эта информация влетела мне в одно ухо, из другого уха просто вылетела. Я не зацикливался на этом. И, мне кажется, на самом деле, это неправда. Был какой-то план, который потом не свершился. Но это лично уже мои додумки, потому самосознание протестует против такого. Мне кажется, они правду никогда не расскажут. Это, наверное, просто умрет между ними десятью. И все.
Если бы из моей бригады десять человек заблудились, мы бы нашли какое-то решение, чтобы выйти на связь. Если бы нашли чужие, не знаю, наверное, десять моих ребят просто приняли бы бой. Даже, наверное, неравный. Просто мы в плен бы не пошли - это я со стопроцентной гарантией говорю.
«Очень боюсь остаться инвалидом»
На задачах я не думал о смерти, даже будучи под минометным огнем, там, где она буквально иногда дышала в затылок. Неизвестно, откуда прилетит. Сейчас ты жив, а через минуту уже труп. Я не думал об этом вообще никогда, и даже не приходилось, на самом деле, вот, в мирное время, как бы, об этом думать. Конечно, на подсознательном уровне я боюсь - да все ее боятся, что скрывать.
А в Бога не верю вообще. Пока не увижу - не поверю. У нас большинство людей в армии - верующие. Все носят крестики, вот если я ношу только смертник (жетончик - прим. авт.) то, как бы, на этой же цепочке носят еще крестик. В других странах его еще в ботинок кладут, потому что раздербанить может так, что цепочку потом не найдешь.
Очень боюсь остаться инвалидом. Очень сильно боюсь, если мне оторвет руку или ногу. Даже в мирное время есть такая привычка вглядываться по сторонам, смотреть на верхние этажи и смотреть под ноги. Под ноги вообще всегда смотрю, не пинаю банки, пачки из-под сигарет, ужасно вообще боюсь, на самом деле. Если мне, там, оторвет ногу по колено, я, похоже, сразу застрелюсь или попрошу, чтобы меня убили, потому что очень плохо к этому отношусь.
Хотя, скорее всего, я очухаюсь в больнице, где уже без вариантов будет покончить жизнь самоубийством, и поэтому я смирюсь с этим, возьму себе протез и попрошусь обратно в армию, научусь и ходить, и бегать, и все, что надо, вообще, делать. Но лучше, по-моему, умереть сразу, особенно, если там отрывает уже, допустим, обе ноги - это все, для меня это вообще крышка. То есть я не мирюсь с потерей конечностей в принципе.
Мы еще обсуждали это все с ребятами, что если, допустим, вскроет живот осколком, вывалятся кишки - по-моему, лучше сразу добить. Да ты сам об этом попросишь просто, это адская, наверное, боль, дикий болевой шок, и как бы и ты, и твои товарищи уже понимают, что тебя не дотащить никуда. Если не пристрелить человека, то он, наверное, испытает кучу боли перед этим, а потом сам умрет. Я добил бы. Если бы попросил бы кто - добил. Однозначно.
Я все это наедине сам с собой уже обсуждал. Я уделял этому время специально, я просто уходил один, я думал один, сидел, да, рассуждал, анализировал и пришел к такому выводу. Я бы раненого застрелил, сразу бы кинул на загривок и понес. Потом бы я, наверное, просто замкнулся в себе на определенное время.