Мой любимейший вопрос в дискуссии о гендерном равенстве: «Если мужчины и женщины равны, почему мы знаем так мало женских имен среди великих ученых?»
Это на самом деле замечательный вопрос – жалко только, что обычно задающие его люди уже имеют в голове очень удобный для них ответ: ежу ясно, потому что бабы по природе своей глупее.
И у нас с «британскими учеными» есть для этих людей несколько плохих новостей про врождённые и (не) приобретённые интеллектуальные способности.
Неудобный ответ на этот вопрос заключается в том, что великие имена в науке есть у тех, у кого был доступ к научной работе, а до этого – к образованию. Потому что в начале прошлого века можно было родиться великой певицей в деревне Винниково в Курской области, как наша знакомая Надежда Плевицкая (хотя и здесь не обошлось без пробивного характера и целеустремленности), но родиться первооткрывателем радия довольно затруднительно где угодно и когда угодно. Им можно стать.
И вот с этим у женщин до недавнего времени были «небольшие» проблемы, которые, несмотря на колоссальный прогресс, до сих решены не до конца: девочек всё ещё воспитывают в массе стереотипов об их способностях к точным наукам. А исследования показывают, что при равных врождённых способностях, например, к математике, в средней школе девочки под давлением социальных ожиданий начинают отставать. Но только если они слышат от окружающих, что не справятся. Девочки, воспитанные в равноправной среде, показывают в среднем точно такие же результаты в точных науках, как и мальчики.
Поэтому современный мир, который мчится в горящем поезде технологического прогресса, делает всё, чтобы эти стереотипы изжить и вовлечь женщин в STEM. Как хорошо мне как-то в интервью сказала одна руководительница большой IT-компании (теперь, кстати, тоже эмигрантка): «Нам сейчас так нужны айтишники всех мастей, что мы бы нанимали и собачек, если бы они умели кодить».
Результат налицо: если в первой половине ХХ века лауреатки Нобелевской премии появлялись по принципу «одна экстраординарная женщина раз в несколько лет», то в последние 20–30 лет мы видим женские имена (иногда и не одно) каждый год. Нет, это не квоты – это итоги многолетней общественной работы по созданию для всех равных возможностей в науке.
А положила начало этому списку в 1903 году эмигрантка из Польши – Мари Кюри-Склодовская (в её премии так и говорилось: «В знак признания экстраординарных возможностей…»). Но эта колонка будет не о ней, потому что свои 120 лет славы Кюри уже получила. Зато мало кто знает, что лабораторией Кюри руководила ещё одна эмигрантка – одесситка Екатерина Шамье, чьи заслуги, конечно, меркнут рядом с великой «матерью радия и полония», но чьё имя совершенно точно заслуживает быть вписанным в историю и науки, и белой эмиграции.
«Это одна из самых замечательных русских женщин вообще», – писала про Шамье в своей книге «Женщины русской эмиграции» Елизавета Миллер, благодаря которой до нас дошла бесценная информация о героинях той эпохи. Из сегодняшнего дня, конечно, сложно называть Шамье «русской женщиной», ведь она родилась в Одессе (в то время – часть Российской империи), а папа её был сирийского происхождения (16-летним подростком он сбежал из Ливана, где в то время были жестокие религиозные столкновения, и позже женился на местной девушке по имени Елена). Но принадлежность нашей героини к белой эмиграции неоспорима: пройдя фронтовой сестрой милосердия Гражданскую войну, она покинула родину в 1919 году.
Но первая её эмиграция случилась раньше – в 1907 году Шамье уехала получать высшее образование в Женевский университет в Швейцарии. Начало её карьеры очень похоже на путь других наших героинь: психолога и педагога Елены Антиповой и легендарного хирурга Веры Гедройц, которым тоже пришлось уехать за границу в юности, чтобы получить шанс профессионально заниматься любимым делом.
Иллюстрация Екатерина Балеевская / Spektr.Press
К вопросу о доступе женщин к научному знанию и работе: на родине такой привилегии у них не было – по многим специальностям, включая точные науки и медицину, женщины просто не имели права получать образование. А если кому-то и удавалось пробиться на частные курсы, им просто негде было работать и не на что жить. Как рассказывает историк науки Ольга Валькова, до 1917 года «единственный карьерный путь, который был открыт для образованной женщины, — земская учительница с зарплатой 10 рублей в месяц. Для сравнения: швейцар в Московском обществе испытателей природы получал 20 рублей». Вера Гедройц, напомню, тоже работала какое-то время провинциальной учительницей.
Женевский университет, кстати, был очень прогрессивнной в отношении гендерного равенства организацией – и получил благодаря этому несколько блестящих специалисток родом из Российской империи. Но Екатерина Шамье подарила свои знания и умения другой европейской научной организации: в поисках работы в 1921 году она обратилась к той самой Марии Склодовской-Кюри, которая к тому моменту уже была дважды нобелевским лауреатом и заведовала отделением фундаментальных исследований и медицинского применения радиоактивности Радиевого института.
Такие амбиции молоденькой эмигрантки любому другому учёному могли показаться чрезмерными. Но Кюри и сама когда-то прошла этот путь: она родилась в Варшаве в семье учителя физики, окончила среднюю школу, а потом несколько лет работала репетитором и гувернанткой. Уехала из Польши в 1891 году в возрасте 24 лет, потому что, несмотря на блестящие знания, ей не разрешили учиться в Императорском Варшавском университете, а в Париже она осуществила свою мечту — стала изучать физику и математику.
Но в те годы только таланта женщине было мало даже в Париже, ей был нужен хороший мужчина-напарник. И она такого нашла и полюбила: познакомилась с Пьером Кюри, за которого вышла замуж в 1895 году и приняла французское гражданство. А дальше понеслось: судьба великой учёной была полна не только успеха, но и унижений, в частности, из-за её личной жизни (про это снято несколько отличных фильмов, включая «Опасный элемент»).
Но для нас важно другое: Кюри никогда не забывала о своем происхождении. Когда в 1896 году вместе с мужем они открыли новый химический элемент, они назвали его в честь родины Марии – «полонием». За него Кюри и получили Нобелевскую премию. Решение назвать элемент в честь Польши воспринималось как политическое, ведь в то время названия «Польша» даже не было на карте (с 1867 года российская часть бывшей Речи Посполитой официально именовалась «Привислинский край»). Таким образом, полоний оказался первым химическим элементом, который одновременно был и политическим заявлением. Во Франции тоже никогда не забывали, что Мари – эмигрантка.
Может быть, по этой причине, а может быть, потому что Екатерина Шамье была невероятно трудолюбивой и талантливой (и имела блестящие рекомендательные письма из Женевы), Кюри сразу согласилась взять девушку в свою лабораторию: сначала бесплатным стажёром, а вскоре – полноценным сотрудником. А после смерти Кюри в 1934 году Шамье стала правой рукой её дочери Ирен Кюри, управляя, по сути, всей лабораторией.
Как пишет исследовательница Елена Седова, аналогичную функцию незаменимого ассистента Е. Шамье выполняла и в работе с академиком В.И. Вернадским (1863–1945), приехавшим во Францию в научную командировку. «Сегодня утром не мог работать в Институте Кюри, т. к. заболела Шамье, которая мне помогает, — жаловался академик дочери в феврале 1924 г. — Там у меня начинают выясняться новые интересные результаты».
В другом письме дочери академик писал: «Я работал в новой духовной атмосфере: каждый миг всё открывалось новое, никому неизвестное, и я так ясно это чувствовал и сознавал связь всего... Если бы дрогнула моя или Екатерины Антоновны воля — мы среди общего скепсиса и неудач и огромных трудностей — прошли бы мимо, как проходят все».
Иллюстрация Екатерина Балеевская / Spektr.Press
Умение не пройти мимо было определяющим качеством Екатерины Шамье. Помимо работы в лаборатории Кюри, она каждый день на протяжении 30 лет преподавала математику и физику детям эмигрантов в Русской гимназии в Париже. И не просто преподавала – она вдохновляла новое поколение мальчиков и девочек заниматься наукой.
И её работа приносила плоды: например, химик Бьянка Чубар позже признавалась, что именно уроки Шамье открыли ей её призвание. (История Бьянки, украинской эмигрантки во Франции, ещё один пример дискриминации женщин в науке: её открытие в области органической химии назвали своими именами и присвоили себе коллеги-мужчины, хотя Чубар не просто работала наравне, но и возглавляла лабораторию, где проходили исследования.)
Кроме того, Шамье заботилась о тех учениках, которые испытывали материальные трудности, и даже отдавала часть своей зарплаты на их стипендии. Елизавета Миллер вспоминает: «…обычная педагогическая работа её не удовлетворяла, и она вся посвятила себя моральной заботе о молодежи. Она делала для них всё, что могла, делала из них настоящих людей. Среди этой молодежи, особенно первого периода, были юноши из Добровольческой армии, не получившие настоящего образования, были бежавшие от большевиков и потерявшие след своих семей, вся обстановка их жизни была ненормальна, и ЕА делала всё, чтобы из них сделать настоящих людей. И вся эта молодежь, часто недисциплинированная, беспрекословно слушалась её».
Когда её сестра, балерина, позвала Екатерину пожить в Нью-Йорк, та отказалась. «Нет, я останусь с ними до конца», — ответила она, подразумевая своих учеников. Шамье была настолько предана педагогической работе, что «позволила себе» умереть только после окончания экзаменов очередного выпуска гимназии. Это мне напомнило мою собственную бабушку, которая 50 лет преподавала в барнаульской гимназии химию (и получила за свой вклад в образование премию Сороса), и однажды во время урока у нее разорвался аппендикс. Так вот, она не вызвала «скорую», пока не прозвенел звонок: врачи увезли её на «скорой» в тяжелейшем состоянии прямо от доски с химическими формулами.
За свою жизнь Шамье опубликовала десятки научных работ, читала лекции на Высших педагогических курсах в Париже и внесла огромный вклад в работу лаборатории Кюри. В её честь создан фонд для молодых ученых и исследователей, благодаря которому они могут получать стипендии на свою научную работу: Bourse Catherine Chamie.
Да, Шамье не стала великой учёной, оставаясь в каком-то смысле в тени Мари Кюри, но она была легендарным педагогом и преданным своему делу исследователем. Её отчаянную любовь к науке отлично характеризует история из вспоминаний князя Владимира Романова, которому она давала частные уроки: «Рассказывали, что во время войны в оккупированном Париже она осталась в институте одна и продолжала работать. Когда гитлеровцы вошли в пустое здание института, они увидели в одной из лабораторий женщину, занятую своими опытами и не обращавшую на них никакого внимания. Они постояли, повернулись и ушли».