15 января в небольшом башкирском городе Баймак должны были вынести приговор известному в республике активисту Фаилю Алсынову. С 2014 года он был лидером местной оппозиционной национальной организации «Башкорт». 28 апреля прошлого года Фаиль выступил на одном из митингов против добычи золота открытым способом в Баймакском районе, так как это ведет к уничтожению местной природы, пастбищ и лугов. В результате, по заявлению главы республики Радия Хабирова против Алсынова возбудили уголовное дело за «разжигание межнациональной розни».
В январе в Баймак съехались несколько тысяч человек, которые устроили массовые митинги в поддержку активиста. Оглашение приговора перенесли на 17 января, а 16 числа Росфинмониторинг включил Алсынова в список лиц, причастных к экстремистской и террористической деятельности. Обвинительный приговор вызвал у сторонников подсудимого настоящий гнев. Начались столкновения с полицией — возбуждено дело о «массовых беспорядках». 18 января митинг протеста состоялся уже в Уфе. Полиция применила силу против собравшихся.
Эти события вызвали новую волну дискуссий о возможности и перспективах новых оппозиционных протестов в России. Последние массовые выступления происходили в феврале-марте 2022 года, носили антивоенный характер и были подавлены. Политолог Аббас Галлямов в интервью журналу «Спектр» рассказал, чем отличаются протесты в разных регионах России, от чего зависит общественное мнение в стране и какие факторы сказываются на его состоянии.
Аббас Галлямов. Скриншот из видео «Форума свободной России».
- На фоне массовых беспорядков в Башкирии хочется спросить: есть ли какая-то статистика и формы протестной активности в зависимости от регионов? Отличаются ли, например, выступления в Дагестане и Ингушетии от акций протеста в Хабаровске или в Архангельской области?
- Дело в том, что поводы для протестов могут быть самыми разными. Главное отличие, наверное, в том, что когда на улицы выходит интеллигенция, то либеральный протест более оперативный и менее насильственный. Когда поднимается так называемый «глубинный народ», то он бьет в ответ на насилие. У этих людей проще реакция. Они не сильно рефлексируют, не задумываются, во что это им это обойдётся, какие будут последствия — их действия более импульсивны.
Главное отличие столицы от глубинки — скорость реакции и градус насилия. Периферия обычно реагирует медленнее, поэтому недовольство там копится долго, а потом прорывается зачастую по какому-то случайному поводу. В центре протест больше привязан к специфике момента, к конкретике. Там люди протестуют чаще. Появился повод — они вышли, их разгонят. Они высказали своё недовольство, в следующий раз по другому поводу выйдут.
Есть, конечно, специфика, связанная с конфессиональным фактором. На Кавказе полыхнуло из-за солидарности с мусульманами, которые страдают в секторе Газа. Есть национальная специфика и в Башкирии. Там протест носил очевидный национальный характер.
- В последние 5-10 лет чаще приходилось слышать о протестах в республиках Северного Кавказа: Дагестан, Ингушетия, Кабардино-Балкария. Действительно ли там люди чаще выходят на улицу, чем в регионах, где большинство населения составляют «русские»?
- Нет, я такой закономерности не замечаю. Если на Кавказе чаще протестуют, чем в среднем российском городе, то это связано не со спецификой ментальности, а с тем, что там есть проблемы, которых не может быть, условно говоря, в Воронеже.
Вспомните, как полыхало в Ингушетии, когда Чечня претендовала на её территорию. Надо ещё учитывать структуру общества в южных республиках, где присутствуют элементы клановости, которых нет в том же Воронеже. Если вы мой клан обидели, для меня это стимул действовать. Делать вывод о том, что русские регионы «спящие», а эти готовы бунтовать, — нельзя.
«Спокойные» регионы могут взорваться неожиданно, не говоря уже о том, что протест вообще периодически принимает разные формы. Допустим во Владимирской области никогда не было массовых выступлений, но избиратели там постоянно демонстрируют протестное голосование, а на Кавказе, где время от времени какие-то протесты случаются, никаких проблем с голосованием у «Единой России» нет — там 100% за эту партию.
- Если посмотреть на Россию в целом, существует ли в стране сегодня запрос на протест?
- Потенциально точно существует, но сказать уверенно, что он уже сейчас актуализирован, я не могу, потому что общественный запрос сегодня очень противоречив и неустойчив. 24 февраля 2022 года в общественном сознании началась хаотизация. Люди были в шоке. Никто не мог себе представить, что в XXI веке возможна полноценная война — с обстрелами, бомбёжками и убийствами десятков тысяч мирных людей, с пытками и зверствами, сродни нацистским.
Плюс агрессивная пропаганда, с которой ты, может быть, и не согласен, но ей очень трудно противостоять — она сопровождается репрессиями против всех несогласных. Всё это в совокупности приводит к тому, что об общественном мнении очень сложно говорить. Для нормального анализа оно должно быть предоставлено самому себе, а на него давит фактор истерической пропаганды и репрессии, которые приобретают массовый характер. Уже не только лидеров оппозиции преследуют, но и совершенно случайных людей.
В такой ситуации общественное мнение где-то полупарализовано, а где-то, наоборот, моментально становится истеричным. Сегодня люди чувствуют прилив сил, когда им кажется, что «всё понятно», вот она — «правда», и скоро «победа». В следующий момент, буквально через несколько дней, [происходит] бунт Пригожина, обстрелы Белгорода или рейды РДК (Русского Добровольческого Корпуса) на территорию России, и все опять растеряны, никто ничего не знает и не понимает.
В целом есть усталость от происходящего и желание, чтобы всё это скорее закончилось, но нет чёткого понимания, как это сделать. Подспудно есть понимание, что надо избавляться от Путина, но признаться себе в этом люди боятся, потому что это значит, что надо вставать на сторону оппозиции, с которой власти не церемонятся. Страшно. Люди боятся даже вербализовать это понимание для самих себя, но когда они смотрят на оппозиционные выступления со стороны, то испытывают скорее позитивное чувство, чем негативное. Посмотрите: вспыхнули протесты в Башкирии, и тут же толпы людей хлынули ставить подписи за Бориса Надеждина.
Тут ещё наложился тот факт, что лидеры оппозиции начали высказываться в поддержку этого кандидата, но я думаю, что не меньшую роль сыграл неожиданный взрыв в Башкирии. Это почти как пригожинский мятеж. Не такой сильный, конечно, но, когда башкирская провинция начала драться с омоновцами, вступила в серьёзный бой — это, конечно, показало, что у власти далеко не все так хорошо, как утверждает пропаганда, что у власти серьёзные проблемы, в том числе, с «глубинным народом». Получается, что борьба имеет смысл, и люди воспрянули. Да, потенциальный спрос на протест есть, но сейчас его не видно, он не очень вербализован. Люди боятся.
- Получается, что в России все же присутствует гражданская солидарность?
- Нет, это скорее эмоции. У людей вновь появилась надежда, что борьба не бесполезна, раз у властей проблемы. Человек спрашивает себя: что я могу сделать? И отвечает: пойду за Надеждина подпишусь. Повторю, что есть и второй фактор: Кац, Ходорковский, сторонники Навального стали призывать людей ставить свои подписи за этого кандидата. Эти два обстоятельства сработали 50 на 50. С двух сторон.
- При этом многие эксперты говорят, что после войны российское общество стало более атомизированным, чем до 2022 года.
- Наверное, можно и так сказать. Люди боятся друг с другом обсуждать политическую повестку. В этом смысле да — общество стало более атомизированным. В других смыслах я не уверен.
- На днях Александр Кынев, известный российский социолог, специалист по выборам, сказал, что ситуация с протестами была бы в стране иной, если бы в феврале 2022 года Россию не покинуло большое количество гражданских активистов. Вы с этим согласны?
- Понятно, что отъезд большого числа активных, оппозиционно настроенных людей изменил соотношение сил в России, но я не считаю, что это значимый фактор. Из башкирской глубинки никто не уехал, а там полыхнуло.
Я вообще не люблю рассуждения на тему, «что бы было, если бы…». Если бы они не уехали, а остались в России и имели бы возможность выходить и протестовать, то это был бы другой режим и вообще другая политическая ситуация.