Литва

На 1 сентября 1991 года в Литве было 85 школ с русским языком обучения, не считая смешанных, и в них обучались около 76 тысяч школьников. К 2018 году осталось 32 школы, не считая смешанных, и учатся в них более 14 500 школьников — чуть более 1% от общего числа. В Литве, по данным переписи 2011 года, титульная нация составляет более 82% населения, русские — 5,6%. Русский язык в качестве средства домашнего общения указали 7%. Польских школ больше, но учащихся в них примерно на три тысячи меньше, потому что русские школы расположены, в основном, в крупных городах. Только в Вильнюсе их двадцать (польские находятся, по большей части, в сельской местности). Более 30% детей из русскоязычных семей обучаются в литовских школах.

В 2003 году Сейм Литвы принял Закон об образовании — один из самых демократичных на постсоветском пространстве, говорит председатель Ассоциации учителей русских школ Литвы Элла Канайте. Он предполагал обучение на родном языке с 1 по 12 классы. В 2011 году были приняты поправки к нему. Такие предметы, как история и география Литвы, основы изучения гражданского общества и окружающего мира, то есть все предметы, касающиеся Литвы, должны были преподаваться на государственном языке. Элла Канайте отмечает, что на протяжении многих лет учебники для классов выше 8-го не переводятся на русский язык, а старые уже не соответствуют содержанию программ. Литовским языком русскоязычные дети, по словам Канайте, владеют достаточно хорошо. Единственный проблемный город — Висагинас, в котором более 80% семей русскоязычные, да и то — на сегодняшний момент висагинасские абитуриенты неплохо сдают государственный экзамен по литовскому языку.

Председатель Ассоциации учителей русских школ Литвы Элла Канайте. Фото Марии Кугель

Кроме того, до 2012 года выпускники русских школ сдавали государственный экзамен по литовскому языку в виде теста. С 2013 года был введен единый экзамен для всех школ — «литовский как родной». Русские школьники стали, как их литовские сверстники, писать сочинения. И, если в 2012 году доля не сдавших предмет в школах национальных меньшинств составляла 6,4%, то в 2013 году она выросла вдвое. В последние два учебных года доля не сдавших государственный экзамен по литовскому языку в школах нацменьшинств превышает 19%, то есть не сдает каждый пятый. Они могут пересдать его как школьный экзамен, но теряют возможность поступить на бюджетное место в вуз. И это несмотря на то, что общинам удалось добиться увеличения квоты допустимых ошибок. Русский или польский школьник имеет право сделать 27−28 ошибок, литовский — вдвое меньше. Но квота год за годом сокращается.

При этом программа предусматривает гораздо меньше уроков литовского языка с 1 по 10 классы в школах меньшинств, чем в литовских школах. Обе общины пытались добиться увеличения числа занятий, причем не за счет родного языка. С 2012 года первоклассники в русских и польских школах стали учиться по одной программе с литовскими школами и по одной часовой сетке, то есть как родной язык с первого класса. В результате, у учащихся 11−12 классов в школах нацменьшинств оказалось больше уроков в целом, чем у литовских. Активисты безуспешно добивались хотя бы отсрочки введения единого экзамена до 2024 года, когда первоклассники, начавшие изучать литовский по новой программе, дойдут до 12 класса. Правда, тот же закон обязал обучать дошкольников в детских садах литовскому бесплатно, по два часа в неделю в подготовительной группе, а раньше за это платили родители. Зато в гимназических классах (гимназией называется высшая ступень с 10 по 12 классы) удельный вес
преподавания литовского увеличили сразу. В гимназиях образование профилированное, составляются индивидуальные планы, и ребята могут выбирать, изучать литовский на уровне, А или В.

Элла Канайте говорит, что главный бич русских школ — реорганизация и оптимизация. Сказывается отрицательная демографическая динамика. Два года назад из-за недостатка учеников были закрыты две школы в Вильнюсе. Есть статья конституции о том, что меньшинства имеют право на получение образования на своем языке. Но в Литве закон, определявший статус нацменьшинства, действовал до 2010 года, а нового нет. Положение о школах нацменьшинств было принято в 2012 году, но определение таковых не дано. Общины добиваются особого статуса для таких школ: он позволил бы снизить для них количественные критерии. Сейчас послабления сделаны только для сельских и районных школ: там в классе могут учиться всего 12−15 учеников. Однако популярность русских школ с 2012 года, то есть после вступления в силу поправок, сокращающих преподавание на русском, на удивление начала расти. Ежегодно первоклассников только в Вильнюсе становится больше на 70−100, чем в предыдущий год. Это тем более впечатляет, если учитывать отрицательную демографическую динамику.

Болезненно встала проблема с учебниками по русскому языку, особенно для 5−6 классов. В последний раз они издавались в 2003−2004 годах и устарели как морально, так и физически. Есть проблемы и с подготовкой кадров. В Литве давно не готовят учителей для русских школ. С 2009 года не готовят преподавателей русского как родного, но не из-за давления сверху, а просто нет спроса на программы. Сейчас проблема номер один — нехватка учителей начальных классов.

Билингвального образования формально нет, но есть фактически, поскольку используются литовские учебники. Многие школы по собственной инициативе, иногда уже с 9 класса, а в 11−12 классах — почти везде, переводят преподавание многих предметов на литовский язык. Директора идут на это, чтобы готовить школьников к госэкзаменам, которые проходят на литовском.

Фото Dž. G. Barysaitė

Партия «Союз Отечества — Христианские демократы Литвы» в конце июля подала в сейм законопроект, который предполагает с 2023 года перевод 60% учебного процесса в школах национальных меньшинств на литовский язык. Соавтор законопроекта, христианский демократ Лауринас Касчюнас заявил в интервью «Спектру» следующее: «Мы хотим добиться, чтобы 60% предметов велось на государственном языке. Зачем? Ради интеграции. Государственный экзамен по литовскому языку сдают 90% учеников литовских школ и только 80% учеников школ меньшинств, и это притом, что они имеют право сделать больше ошибок. Довольно трудно объяснить литовскому школьнику, почему его оценивают по более строгим критериям, чем его сверстника из русской или польской школы. Мы хотим устранить позитивную дискриминацию ради достижения всеми одинакового уровня. У нас есть результаты опросов среди меньшинств, которые показывают, что люди хотят, чтобы их дети учились на литовском. Последний опрос показал 62% сторонников литовского образования». Опрос этот, правда, датирован 2006 годом, но это не смущает Касчюнаса: «В 1994 году сторонников образования на литовском было 52%. Может быть, сейчас их уже 72%. Почему не провели новый? Это дорого». Касчюнас утверждает, что за образец брали латвийскую модель, и она показала хорошие результаты. На вопрос о том, как быть, если народ выйдет на улицы, Лауринас Касчюнас ответил: «Ну, это не стихийный процесс, а политически ангажированный, у нас тут есть политическая сила, которая манипулирует протестом. И потом, мы даем пять лет переходного периода».

Член фракции, бывший глава МИД Литвы Аудронюс Ажубалис рассказал «Спектру», что сейчас удельный вес литовского языка составляет около 20%: «Мы видим, что эта система дает негативный результат в двух сферах. Во-первых, конкурентоспособность выпускников этих школ на рынке труда ниже, чем у выпускников литовских школ. Молодежь, особенно польская, уезжает учиться за границу, потому что в литовских вузах и профтехучилищах им учиться трудно. Кроме того, национальные меньшинства давно используются в разных гибридных войнах. Их, скажем так, неполная интеграция в культурно-историческом и социально-экономическом смысле делает из них удобную мишень. Если, к примеру, человек не может найти работу, он думает: „Что это за государство, если не может мне помочь?“. А не получает он работу потому, что недостаточно хорошо знает литовский. Например, в Литве есть крупное предприятие Intersurgical с заводом в Пабраде, в 50 км от Вильнюса. Там на работу стараются брать местных. В производстве используются литовский и английский. Я беседовал с директором. Он рассказывает, что у него работает квалифицированный рабочий старшего поколения, как-то справляется. А приходит его сын с прекрасными рекомендациями, и его не могут принять. Конвенция о защите прав национальных меньшинств, основополагающий документ Европейского союза в этой сфере, не говорит о том, что мы должны поддерживать две или три автономные системы обучения».

Фото Dž. G. Barysaitė

Элла Канайте считает поправки дискриминационными. «Но вряд ли у них это получится в нашей стране, — говорит она. — Конечно, русская община малочисленна, и вес не тот. Но в Литве сильна польская община, а Польша — член ЕС. Действует специальная комиссия польско-литовская по вопросам образования. Если и будет поддержка, то со стороны Польши. А мы свои действия с польскими активистами координируем».

Член партии «Избирательная акция поляков Литвы» и депутат сейма Ярослав Наркевич работал учителем и директором в школе, а сейчас руководит отделом образования в администрации Вильнюсского района. «В Литве польская диаспора очень активна и сильна по структуре, она имеет представительства и в сейме, и в Европарламенте, и в самоуправлениях, — говорит Наркевич. — Литва заключила с Польшей двусторонний договор, взяв на себя обязательство не ухудшать условия для нацменьшинств, в частности, в сфере образования. Отношение ко все более широкому использованию литовского языка в русских и польских школах различается. Представители польской общины однозначно в 1993 году определились с позицией: школа нацменьшинств с польским языком обучения — это традиционная школа, в которой все, подчеркиваю, все предметы кроме литовского языка преподаются на польском языке. Русские школы добровольно переходили на методы двуязычного обучения. Теперь они стараются вернуть прежнее положение, так как русская школа в Литве потеряла свою самобытность и изначальный облик. Недавно нам сообща удалось отстоять несколько русских гимназий, которые были сокращены до статуса основной школы. Наши действия идут на пользу и русской общине».

Что же касается конкурентоспособности выпускников, говорит Наркевич, то более 70% выпускников польских школ и 50−60% выпускников русских поступают в вузы. Он поддерживает сохранение позитивной дискриминации в школах нацменьшинств как прогрессивную европейскую практику. Зимой впервые с 2008 года прошла первое чтение другая поправка, внесенная Избирательной акцией поляков Литвы, которая предусматривает возвращение к разным программам обучения литовскому. «В 2006 году литовские ученые выяснили, что невозможно требовать одинаковой оценки языка выученного и родного», — говорит Наркевич.

Эстония

Согласно переписи населения 2011 года, русский является родным языком для 296 000 жителей Эстонии. В стране статус национального меньшинства не закреплен законом. Все школы считаются эстонскими, но в них можно преподавать на любом языке при наличии спроса. Решение о языке преподавания в основной школе, с 1 по 9 классы, принимает владелец школы — орган самоуправления. При этом государство переводит на русский все эстонские учебники. Эстонский как второй язык изучали в 2017−2018 годах 31 тысяча школьников, то есть 20% учеников основной школы получают образование на русском с обязательным изучением эстонского языка. Больше никаких обязательных предметов на эстонском нет. Однако большинство таких школ переводят на эстонский отдельные предметы по собственной инициативе, поскольку этого требуют родители. На гимназической ступени, с 10 по 12 классы, на эстонском преподается, по меньшей мере, 60% предметов.

Глава подведомственного Минкульту Фонда интеграции и миграции Ирене Кяосаар была учителем эстонского в русской школе, руководила программой языкового погружения (так в Эстонии называют методику двуязычного образования) при Минобразе. Она рассказывает, что в преддверии парламентских выборов, которые пройдут в марте, почти все партии определились с позицией по образованию. Один вариант — единая школа, то есть предлагается не делить школы на русские и эстонские, а ввести единое образование на эстонском языке, при этом в системе должна быть возможность часть учебного процесса вести на другом языке по модели скандинавских стран. Другие партии требуют просто все русские школы перевести на эстонский язык, но учить отдельно от эстонцев. Третьи ничего не хотят менять, потому что русская школа все равно постепенно отомрет сама по разным причинам — от нехватки учителей, ресурсов, низкого качества образования. В долгосрочной перспективе такое маленькое государство, как Эстония, вряд ли сможет сохранять две отдельных системы образования одинаково высокого качества.

Ирене Кяосаар. Фото Марии Кугель

По наиболее распространенной методике раннего погружения, говорит Кяосаар, первые полтора года дети учатся исключительно на эстонском. Затем вводится русский как родной, с 4 класса — отдельные предметы на русском, а с 5−6 классов пропорция языков преподавания становится равной. На эстонских уроках на русский переходить нельзя кроме каких-то экстремальных случаев, которые специально маркируются. По словам Кяосаар, такой вариант хорош, потому что в раннем возрасте дети усваивают языки легче всего. Из примерно 70 русских школ методику погружения используют более половины. За 18 лет через эту программу прошли около 10 тысяч учеников, а сейчас по ней учатся 5−6 тысяч. Ее постепенно внедряют в эстонские школы для освоения английского или французского.

Ирене Кяосаар — сторонница единой школы, однако она отмечает, что в разных регионах должны быть использованы разные модели. Например, в Нарве 97% населения — русскоязычные. Там, а также в Таллине, по ее мнению, начать нужно с перевода преподавания некоторых предметов в русской основной школе на эстонский, чтобы компенсировать отсутствие эстоноязычной среды. «Однако мы можем принимать какие угодно решения, — сокрушается педагог, — но нам не хватит учителей-носителей языка, которые могли бы преподавать детям различные предметы на языке, для них не родном. Так мы оказались не готовы два года назад заняться образованием беженцев, прибывших по квотам Евросоюза, которые отдали детей в обычные эстонские школы». Другой серьезной проблемой является трудоустройство русских учителей. Если в Таллине они еще смогут найти работу, пусть даже и не по специальности, то на северо-востоке и в Нарве, где высокий уровень безработицы, а публичный сектор — один из главных работодателей, они окажутся на улице.

Игорь Калакаускас уже почти три десятка лет работает учителем истории и обществоведения в старейшей русской школе Эстонии — Тынисмяэской реальной школе. «Я пессимистически настроен, — говорит он. — Мне кажется, что перспектив у русскоязычного образования в Эстонии нет. Ни юридических, ни социальных, ни культурных. Система русского образования протянет еще лет 15, а потом мы, русские Эстонии, растворимся. Большинство — в Европе, минимальное число — в России, остальные просто станут частью эстонской нации. Учеников становится все меньше, потому что в русских семьях рождается в процентном отношении меньше детей. Около 8−9% семей отдают детей в школы с эстонским языком обучения. У нас Минобраз сказал, что в среднем ученики русскоязычных школ отстают от эстонских сверстников на год по развитию. Но дело в том, что среди русскоязычных школьников гораздо большее число происходят из социально неблагополучных или проблемных семей, которые не могут оплачивать дополнительное образование. Кадры стареют, им на смену почти никто не приходит, потому что среди выпускников вузов, дающих специальность учителя, русских очень мало».

Игорь Калакаускас. Фото Марии Кугель

Но есть и другая проблема, которую Калакаускас может описать только «по ощущениям». Учителя эстонских и русских школ практически друг с другом не общаются. Учителям истории крайне сложно найти контакт: «Тяжело общаться с людьми, которые тебя просто не воспринимают, — говорит он. — Среди нас мало тех, кто свободно говорит по-эстонски, но даже не это главное. Общины сильно разделены на бытовом уровне. Сегрегация существовала с советских времен: русские заводы, русские районы, города. В разнообразных интеграционных проектах эстонцы выступают с позиции культуртрегеров. Русские, как в сказке о Золушке, постоянно должны выполнять какие-то задания, соответствовать каким-то критериям, которые выставляет титульная нация. Например, в летний интеграционный лагерь приглашаются русские дети, и подразумевается, что они там должны усовершенствовать свой эстонский и впитать эстонскую культуру. Обмена не происходит, дружеские связи не завязываются. Хотя с каждым годом знание эстонского у молодежи улучшается. Однажды я выиграл на конкурсе участие в интеграционном проекте для учителей. Из команды в 30 человек мы с одной учительницей из Ида-Вирумаа были единственными русскими. Нам показывали, как можно друг другу помогать, не зная языка или плохо его зная. Мы не могли понять одно задание и просили преподавателя его объяснить. Она не смогла сделать это на эстонском. По возвращении я узнал, что преподаватель заведует кафедрой русского языка и литературы Тартуского университета, и ее русский лучше моего».

Учитель сетует, что чиновники не пытаются выяснить, насколько хорошо русские учащиеся в средней школе овладевают знаниями по общеобразовательным предметам, которые преподаются на эстонском. Выпускники русских школ сдают три госэкзамена: эстонский язык как иностранный, математику на родном и английский. «Мы давно поняли, что от нас никто не ждет высоких результатов, — говорит Калакаускас. — Мы портим статистику. Нас никто не душит, но постоянно попрекают деньгами: приходится переводить учебники, ремонтировать школы». При министре образования Тынисе Лукасе школы стали дотировать за преподавание предметов на эстонском с 1 по 9 классы, некоторые школы почти все предметы перевели на эстонский, и это негативно сказалось на качестве образования. Объединение русских и эстонцев в одной школе — очень правильная идея, считает Калакаускас, но к объединению не готова, в первую очередь, эстонская община. Учитель выступает с позиции, что изменения происходят сами по себе, им не нужно мешать, однако их и торопить не следует.

Публицист и журналист Родион Денисов по образованию является учителем эстонского языка как иностранного. Сужение возможностей русскоязычного образования он наблюдает на примере своего сына-двенадцатиклассника. «Решение о том, что русская школа должна исчезнуть, было принято давно, — говорит Денисов. — Говорилось, в частности, что это нужно самим русским, чтобы интегрироваться в общество. Но все чаще звучит мысль, что русские должны стать эстонцами. Эстонец — это человек, который беспокоится за сохранность своей нации и работает на сужение возможностей для других наций, которые живут рядом. Если сохранение „эстонскости“ в веках декларируется, то сохранение „русскости“ они готовы терпеть исключительно на территории Российской Федерации, несмотря на то, что русская община живет здесь не первую сотню лет. Мои предки, оставаясь русскими, жили здесь со времен Ивана Грозного».

Родион Денисов. Фото Марии Кугель

Методика языкового погружения хороша для взрослых, считает Денисов. «Когда тебе с первого класса насаждают эстонскую терминологию, начинаются проблемы с идентичностью, с терминологией на родном, — говорит он. — Книжки молодые люди на родном языке не читают. И они полностью находятся в эстонской культурной среде». Публицист видит решение в Законе о культурной автономии, который был принят в Эстонии в 1991 году на основе аналогичного довоенного закона. Он предполагает возможность для коренного этнического меньшинства содержать школы на своем языке и даже дотировать их из бюджета.

«Все больше русских свободно владеют эстонским, — говорит Денисов. — Они читают эстонские газеты, смотрят телевидение и видят, как их не любят. Если допустить, что эстонская школа „перемелет“ русских учеников, получится поколение молодых русских с фигой в кармане. Это мина замедленного действия».

Директор Центра европейских инициатив в Эстонии Евгений Криштафович говорит: «Самая большая проблема в том, что школы у нас сегрегированы. Даже прогрессивная методика языкового погружения используется исключительно в русских школах. Школы, использующие эту методику, применяют ее не во всех параллелях. А языковое погружение существует только в русской школе. Самая распространенная методика погружения предполагает обучение только на эстонском в 1−3 классах. На предметах у них таблички с эстонскими названиями: это стена, это стол, и так далее. Методика действенная, но дело в том, что это русские дети. Носитель языка в таких классах — только учитель, и то не всегда. У ребенка возникает стресс, когда он приходит в класс, не зная языка, и вокруг него искусственно создается чуждая языковая среда, хотя вроде всем было бы удобней говорить по-русски. Многие родители предпочитают отдавать детей сразу в эстонскую школу для более глубокого погружения в естественной среде. Но в эстонской школе не особо ждут орд русских учеников. На специальных форумах уже звучат возгласы: „Вы хотите уничтожить эстонскую школу!“»

Криштафович видит решение проблемы во внедрении различных моделей перехода к единой школе. Эстонцы и русские, по его мнению, уже со следующего года могут начать учиться вместе по всей стране, за исключением Таллина и северо-востока. В Таллине нужен пятилетний переходный период, при котором в школах существовали бы разноязычные параллели: одна эстонская, другая — с погружением. Переход на эстонский в школах северо-востока можно завершить за 10 лет, считает активист. Несколько лет назад, рассказывает он, среди учителей истории и обществоведения в нарвских школах не было ни одного, кто получил бы образование в Эстонии. Для трансформации понадобится эстонский «десант» — молодые учителя, которые поедут в русскоязычную Нарву работать, осознавая миссию. Возможно, нужно для них ввести доплаты.

Латвия

Согласно переписи 2011 года, 37,2% жителей Латвии, заполнивших графу о языке, сообщили, что родным для них является русский. В 2017−2018 учебном году в стране действовали 94 школы с русским языком обучения (из 104 школ нацменьшинств) и 68 смешанных. Из 176 675 учащихся основной школы 49 380 посещали школы нацменьшиств. 9271 ученик средней школы из 36 693 обучался по программам нацменьшинств. Сейчас в русских школах Латвии действует билингвальная система, введенная в 2004 году. С 1 по 9 классы часть предметов преподаются на латышском языке, часть — на русском и еще часть — с использованием обоих языков, причем удельный вес латышского с каждым годом обучения увеличивается. В средней же школе (с 10 по 12 классы) 60% предметов ведется на государственном языке. На нем сдаются и экзамены. Однако в апреле 2018 года были приняты поправки к законам об образовании, которые положили конец двуязычному обучению. Уже с 2021−2022 учебного года с 1 по 6 классы на государственном языке будет преподаваться не менее половины предметов, с 7 по 9 классы — 80%, с 10 по 12 классы школьники будут учиться только на латышском. Исключение составят родной язык и литература, да и то на данный момент гарантии такой нет. Закон касается как государственных, так и частных школ, а также детских садов меньшинств.

Против законопроекта проголосовала только оппозиционная фракция партии «Согласие», опирающейся на русскоязычных избирателей. Партия оспорила поправки в конституционном суде. По мнению депутата Сейма Бориса Цилевича, поправки не обеспечивают конституционное право на образование лицам, принадлежащим к национальным меньшинствам, родным языком которых не является латышский.

В обществе мнения по поводу так называемой языковой реформы школ разделились. Большая часть русскоязычных родителей требует сохранить билингвальное образование и ввести мораторий на изменение пропорции языка преподавания.

Другие считают, что билингвальное образование вносит раскол в общество и создает «проблемы с коммуникацией» в стране, и поэтому призывают к его ликвидации в государственных школах.

Русский союз Латвии (партия, наиболее радикально выступающая за права русскоязычного меньшинства) решила инициировать референдум о придании русским школам автономии. Партия разработала законопроект, согласно которому решение о пропорции языков преподавания принимал бы школьный совет. Таким образом, национальным меньшинствам принадлежало бы право учиться на своем языке при наличии спроса. Однако ЦИК счел этот законопроект антиконституционным.

Директор Ринужской средней школы Денис Клюкин в целом поддерживает идею единой школы, но считает, что ее нужно воплощать другими методами: следует сохранить билингвальное образование на основной ступени, но при этом использовать учебники на латышском и принимать на нем экзамены. «Это откровенно дискриминационная реформа, она направлена конкретно на русских, — говорит директор. — Мнение достаточно большого числа жителей Латвии совершенно не учитывается. Да, некоторые директора не воспринимают ее негативно. Но учителей просто нет. В частности, качество учителей латышского языка крайне низкое. Учебники по латышскому для школ меньшинств не выдерживают никакой критики. Они уже стали источником мемов в интернете».

Архитектор латвийской языковой политики, экс-министр образования и проректор Латвийского университета Ина Друвиете считает, что пропорция 80 к 20 идеальна для Латвии, поскольку она обеспечит как владение представителями меньшинств латышским языком, так и сохранение их родного языка. «Мы видим, что в областях применения языка, не регулируемого государством, — в частной жизни и неформальном общении, — роль русского языка сохранилась, — заявила в интервью „Спектру“ Друвиете. — Поэтому у русскоязычных нет причин опасаться ассимиляции. Но мы должны построить единое общество и позаботиться о том, чтобы язык не был препятствием для интеграции. Я согласна, что ситуация с учителями латышского в русских школах далека от идеала. Но в единой школе нового типа решится и проблема с нехваткой учителей». Однако даже Ина Друвиете признала, что на начальном этапе родной язык должен быть первичен.

Юрист, член Консультативного совета по делам национальных меньшинств при Минобразе Елизавета Кривцова помогала оформлять иск «Согласия» в конституционный суд, а ранее реализовала несколько проектов по участию родителей в принятии решений в сфере образования. «Существует мнение, основанное на результатах централизованных экзаменов, — говорит она, — что русские школы слабее латышских. Но тут как посчитать? Русские школьники сильнее в точных науках и немного слабее в английском. Их подводит латышский, и даже здесь огромной разницы между ними и их латышскими сверстниками нет. Однако, если ты сдаешь неродной язык как родной, понятно, что у тебя менее выгодные стартовые позиции, особенно, если у ребенка нет естественной языковой среды. А при нашем этническом составе она есть не у всех. Это неправильно с точки зрения педагогики и методики. Хотя шум никто уже не поднимает, вам скажет любой профессионал: „Чтобы хорошо освоить неродной язык, нужно основательно овладеть родным“. Но в образовательной комиссии сейма от педагогики ничего не остается». Кривцова считает, что вместо перевода всех школ на государственный язык следовало обеспечить в них качественное обучение латышскому языку.

Главный специалист Агентства латышского языка Винета Вайваде рассказала «Спектру», что слышала от русских родителей заявления вроде: «Я не хочу, чтобы мой ребенок учился на латышском». Она считает, что дети испытывают трудности в изучении латышского языка, во многом, из-за недостатка мотивации. «Я слышала такие выражения: „Ребенок растет моральным калекой от того, что не справляется с языком в школе“, — говорит методист. — У меня 25 лет трудового стажа, и я не могу согласиться с тем, что для ребенка освоение латышского языка является такой большой травмой».