Нужен ли мне, россиянину, эмигрировавшему с семьей в Европу, съезд российских иноагентов в Берлине? Да, очень нужен, если только занимается делом, а не надуванием щек. На всем белом свете у меня нет никакого представительства. Никто не говорит от моего имени о моих правах и возможностях нигде в мире ни с правительственными организациями, ни с силовыми, ни с общественными.

Съезд иноагентов может быть таким представительским органом эмиграции хотя бы потому, что понятен источник его легитимности. Почему эти люди говорят от моего имени? Кто их выбрал? На этот вопрос есть ответ. Их выбрал Путин. Их назначила российская власть, от которой я бежал. Этот отрицательный выбор в моих глазах наделяет иноагентов определенным правом говорить за меня.

Есть две повестки, которыми может заниматься съезд иноагентов или любой другой представительский орган русской эмиграции.

Повестка первая — что мы будем делать, когда вернемся. Эта повестка меня совершенно не интересует. Потому что мы не вернемся. Потому что этот режим в России просуществует еще двести лет, как существуют режимы Серверной Кореи или Ирана.

Иллюстрация Алиса Кананен/Spektr. Press

Режим просуществует еще две, три, сто человеческих жизней, а если каким-то чудом и сменится в обозримом будущем, то не мы будем строить на его руинах «Прекрасную Россию будущего».

Откуда я это знаю? Я это уже видел. Когда рухнул Советский Союз, вовсе не звезды эмиграции стали строить на его месте новую Россию. Александр Солженицын вернулся, но не сыграл заметной роли. Заметную роль сыграли бывший секретарь обкома КПСС Ельцин, бывший комсомолец Ходорковский и бывший советский пропагандист Познер. Теперь я знаю, что и Прекрасную Россию Будущего будут строить не Акунин, Быков и Певчих, а какая-нибудь Кристина Потупчик, которая окажется в нужный момент светочем демократии. Так что «Прекрасная Россия будущего» в виду полной своей невозможности интересует меня мало. Если мы и вернемся, то только чтобы лечь в землю предков.

Меня интересует вторая повестка гипотетического эмигрантского парламента — как мы будем здесь жить. В России я платил большие налоги, но не было в Государственной Думе ни одного депутата, который представлял бы меня. От этого я и бежал, когда государственные решения, принимаемые от моего имени, стали совсем уж людоедскими.

Здесь в эмиграции налогов я плачу еще больше, но опять нет ни одного депутата Парламента, который представлял бы меня. Я взрослый, я самостоятельный, я умею прокормить себя и свою семью, я плачу государству, которое меня приютило, столько денег, что можно содержать двух, а то и трех высокопоставленных его чиновников, но нет ни одного чиновника, который был бы за меня. Нет ничего, что я получил бы не из милости, а по праву. На счастье во власти здесь нету людоедов, поэтому можно пока остановиться и не бежать дальше.

Как и в России, я вижу здесь в эмиграции много несправедливости вокруг, но не имею инструментов поправить ее. Я стою на пороге старости, мне нужно здравоохранение, но моей медицинской страховки хватит, разве что вылечить насморк. У меня дети, мне нужно образование для них, но образовательная система ставит перед собою политические цели, а не ту единственную цель, чтобы дети мои выросли толковыми и конкурентоспособными. Мне, в конце концов, нужен паспорт, хотя бы потому что срок моего российского паспорта скоро истечет. И я даже не прошу паспорт ни одной страны, в которой буду жить. Мне нужен Нансеновский паспорт, а стало быть, в съезде иноагентов я хотел бы видеть этакого коллективного Нансена.

Мне нужен, одним словом, кто-то, кто произнесет от моего имени правительствам всего мира знаменитый лозунг Бостонского Чаепития — no taxation without representation — никаких налогов без представительства. Тот лозунг, на котором и зиждется свобода.

Иллюстрация Алиса Кананен/Spektr. Press