Ситуация со сбитым в Сирии самолетом Су-24 резко поменяла внутренний расклад; во всем, в том числе в музейной сфере. Сегодня главный российский начальник открыл ельцинский мемориал в Екатеринбурге. Но  даже там разговор не может не свернуть на то, что происходит в Турции и Сирии; мемориал срифмуется с сегодняшней реальностью. Но можно догадаться, о чем бы он сказал, не выпусти турки ракету. Как минимум, предположить можно. 

О сквозном единстве русского пути, о преемственности русской власти, о непрерывности родной истории. Беспросветная Смута накрыла московскую Русь, но зато народное единство вывело страну из тупика, без чего не сложилась бы имперская Россия. Советский Союз уничтожил империю, и он же ее воссоздал. Вот и «Лихие Девяностые» не нужно забывать, все это наша история. Переосмыслять тоже нет необходимости; лихие — значит, лихие. Но и отвергать не след. 

При таком раскладе открытие президентского центра («Ельцин Центр») запустило бы мощнейшую идеологическую кампанию, высшей точкой которой станет празднование 100-летие русской революции. Были красные и белые, но не было правых и виноватых. Те, кто разрушал империю — террористы; те, кто создавал СССР — герои. Даже если это одни и те же люди. В истории не надо выбирать, историю надо принимать, как таковую, если она — твоя.

Экспозиция в «Ельцин Центре». Екатеринбург. Фото Sputnik/Scanpix

Между тем, музейная концепция «Ельцин Центра» принципиально иная. Какая именно, скажу чуть позже, а сначала о том, как все это выглядит.

В гигантскую музейную площадку преобразован бывший ТЦ «Демидов»; тут есть и собственно музей, и детское игровое пространство, и архив, и место для ведения образовательных программ; если с чем и сравнивать, то с московским Центром толерантности: по размаху, по масштабности архитектурного решения, по свободной легкости, по современности подхода. Но собственно музейная часть в Екатеринбурге несравнимо сильнее; здесь посреди мультимедийного кипения и замечательных архитектурных мулек — сотни настоящих и редчайших документов, от знаменитого письма Горбачеву с просьбой об отставке до натурального ядерного чемоданчика, и от трудовой книжки с последней записью («Прекратил полномочия Президента Российской Федерации в связи с отставкой») до ельцинского кабинета, перевезенного из 14 корпуса Кремля. (Сам корпус, как мы знаем, будет вскоре снесен.) В результате получился самый сильный, самый грандиозный, самый смелый музейный проект в современной России. Причем не в Москве. В регионе. Что совсем уже казалось невозможным — вплоть до сегодняшнего дня.

Так вот, про концепцию. Здесь не навязывают мысль о непогрешимости Ельцина. Один зал полностью посвящен 1993 году; другой — войне в Чечне. В пулевые и осколочные отверстия вставлены увеличительные стекла, заглядывая в них, посетитель видит фотографии мертвых солдат и чеченцев, протестующих матерей — в Москве и в Грозном; он читает сочинения чеченских детей о военных страданиях; осмысляет драму шоковой терапии. А переходя в последний зал, через прозрачную стену смотрит на собор, который был построен на месте Дома Ипатьевых. Дома, взорванного секретарем Свердловского обкома Ельциным. Да, это мемориал, предполагающий почет и уважение к герою, но это не музейный храм, в котором полностью его канонизируют.

Зато здесь открыто навязывают другую мысль. О том, что всякое участие в большой истории предполагает дерзкий выбор; это вам не вселенская смазь, в ней есть добро и зло, есть правые и виноватые, есть дураки, а есть герои. И значит, отношения с историей нельзя построить на простом признании «она была». Поэтому на входе в залы посетителю показывают историческую анимацию, сделанную жестко, схематично и оценочно, с открытым обнажением приема. (Говорят, американцы из RAA, создававшей музей наряду с московским архитектором Бернаскони, резко возражали, им не нравилась сама идея «установочного» фильма).  Сквозной сюжет русской истории — борьба за свободу и подавление народной демократии; цари оцениваются не по тому, что они завоевали, а по тому, что они сделали с волей, прибавили ее или убавили, удержали при этом страну под контролем, или выпустили вожжи. И Ельцин появляется в финальной сцене в одном ряду с Петром, обоими Александрами — Первым и Вторым; именно потому, что действовал в той самой логике свободы, которая определяет русский путь. Все это, повторю, откровенная метафора, ярко сделанная, энергично поданная, на объективность не претендующая, но содержащая в самой себе противоядие, поскольку заданность, плакатность очевидны. И эта метафора задает необходимый смысловой  камертон.

Экскурсия в «Ельцин Центре» для главный редакторов СМИ. Фото с сайта «Ельцин Центра»

Этот камертон подхвачен в залах, посвященных молодости Ельцина, где по центру идут витрины с документами, по левую руку — представлен официальный образ эпохи, счастливые лица послушных людей; по правую — жестокая реальность, рассказ о цене, которую за этот миф пришлось платить. Изначально взятый тон звучит в далеких отголосках, например, в мультимедийном, прекрасно смонтированном ролике «читка конституции»: известные люди, от Татьяны Малкиной, задавшей бессмертный вопрос т. Янаеву «Вы понимаете, что это государственный переворот», до Андрея Макаревича, читают Конституцию фраза за фразой, глава за главой. И в прощальном выступлении Бориса Ельцина в предновогоднем эфире 1999 года — «Я устал. Я ухожу… Я хочу попросить у вас прощения».

Он, этот камертон, не отменяет (по возможности) объективистской экспозиции, но прошивает ее насквозь и не дает забыть о главном в жизни Ельцина. Об однозначном выборе, который сделал первый президент. И которого не отменяют ни метания, ни бесконечные провалы, срывы и ошибки. Всякий выбор основан на готовности последовать одним-единственным путем, отвергнув остальные векторы — как некие соблазны. Он предполагает жесткую оценку прошлого, перечеркивает знак равенства между Столыпиным и Сталиным, Сахаровым и Дзержинским, Пастернаком и Фадеевым — по принципу «это великие люди, а из песни слова не выкинешь». Выбор этот — русская свобода; не народный бунт, не интеллигентская самопоглощенность, не бюрократическое рабство, а именно свобода, укорененная в национальном опыте и предполагающая выход в мир — на равных. Все остальное от лукавого; в истории нет и не может быть множества верных дорог, как не может их быть в русской сказке: налево пойдешь, коня потеряешь, направо пойдешь, себя потеряешь.

Куклы Александра Лебедя, Бориса Ельцина и Генадия Зюганова. «Ельцин Центр». Екатеринбург. Фото Sputnik/Scanpix

Еще раз: авторы концепции не превращали Ельцина в святого; им хватило чувства уважения и благодарности. За то хотя бы, что не развернулась настоящая гражданская война, революция не обернулась полной катастрофой, страна удержалась от югославского варианта. Это как минимум. Как максимум, за то, что рухнувшая, распавшаяся экономика ожила, что вольница дала самораскрытие культуре, а разномыслие было нормой. Они не скрывали проблем и ошибок, но создавали смысловую рамку, в которую не уместить идеологию всеобщего неразличения. Грандиозный центр придуман и осуществлен таким образом, что — какая бы эпоха ни стояла на дворе, какие бы идеологии ни нарастали — он будет упрямо гнуть свою линию, выяснять отношения с советским прошлым, нацеливать на русскую свободу, напоминать о конституции, снова и снова ставить вопрос о 90-х, с их трагедией и одновременно — величием. 

Сегодня состоялось официальное открытие, а начиная с 26 ноября, доступ на площадки «Ельцин Центра» получат жители Екатеринбурга. Включая школьников. Процесс прививки вкуса к выбору — начался.