Освобождение от «освободителей». Чем россияне запомнились жителям Херсона и что значит для них свобода

Вице-премьер и министр по вопросам реинтеграции временно оккупированных территорий Украины Ирина Верещук уже трижды объявляла для освобожденного Херсона добровольную эвакуацию и призывала население покинуть город. Пережить зиму в Херсоне будет трудно. Инфраструктура разрушена, город стал прифронтовым, обстрелы с левого берега неизбежны. Тем не менее, жители освобожденного Херсона полны оптимизма. «Такое чувство бывает только раз в жизни, и это больше никогда не повторится. Нас больше никто никогда не оккупирует. Никогда! Мы не позволим!» — говорит молодая женщина, встретившаяся корреспонденту «Спектра» на улице. Она одна из многих горожан, которые вышли на улицу выразить свою радость.  

Весь мир обошли многочисленные кадры, на которых херсонцы празднуют уход российских войск. Украинские силы вернулись в Херсон 11 ноября, но и спустя несколько дней горожане все еще поздравляют друг друга на улице с освобождением от российской оккупации. 

«Это ощущение свободы. Дышится теперь легко… Давления больше нет. Люди ожили; город ожил. Никто не приставляет пистолет к вашей голове и не целится в вас только потому, что вы переходите улицу. На улице было опасно находиться», — говорит одна из трех подруг, ожидающих очередь зарядить телефоны у зарядных переносных станций «Старлинка». Девушка хочет поговорить с родными — впервые за долгое время, потому что россияне, уходя, вывели из строя энергосистему города. 

Из чего состоит свобода

Освободители, как называли себя россияне, к херсонцам — по крайней мере тем, кто остался ждать возвращения украинских сил — относились как к врагам. Женщина, как и многие другие, пришедшая на площадь в желто-голубом шарфе, рассказывает, что опасалась даже переводить деньги («они могли проверить ваш счет и задержать»): «На улице обыскивали сумки, проверяли место жительства в паспорте».

«Опасно было находиться, даже в собственном доме, — говорит высокая женщина с темными волосами и мягкой улыбкой. — Когда собаки лаяли, я сразу к окну бежала, смотреть, потому что россияне могли ворваться во двор днем ​​и ночью. Ходили, проверки документов делали, смотрели, и просто невозможно было чувствовать себя в безопасности. И даже сейчас мне сложно поверить, что можно не бояться».  

О пережитом страхе говорят почти все.

«Я живу на третьем этаже, а через дорогу мне видны несколько частных домов. Кто-то сообщил оккупантам о молодых парнях, бросавших бутылки с “коктейлями Молотова" в российских военных в первые дни вторжения, — рассказывает пожилая женщина с палочкой. — Вы бы видели, с какой жестокостью их арестовывали! Я своими глазами видела, как российские солдаты выкручивали руки этим детям».

Пенсионерка не выходила на улицу первые три месяца оккупации. По ее словам, люди просто старались оставаться дома, чтобы не попадаться на глаза российским военным. Выходили, быстро бегали по делам и мчались домой. Повсюду были блокпосты, а улицы патрулировали российские автомобили с вооруженными солдатами и буквой Z на борту. «Было страшно—кто знает, что у них на уме. Кто их сюда пригласил? Освободить нас от чего? Я жила и дышала свободно до войны».

«Дочь наших соседей и ее подруга были арестованы, — рассказывает седовласый мужчина, который пришел на площадь с маленькой собакой на поводке. — Их дочь освободили через неделю, а вот ее подруга до сих пор не найдена.  Мы не знаем, где она. А сейчас… Наши чувства трудно выразить словами. Мурашки по коже. Я только что узнал, что освободили мой родной город Олешки. Там похоронена вся моя семья. Мой племянник умер первого марта, когда район был оккупирован, и нас не туда не пускали. Я не мог пойти на похороны, а теперь я могу пойти на кладбище».

«Когда они проводили свой «референдум», по улицам ходила женщина с урной для бюллетеней, а за ней шли двое мужчин с автоматами Калашникова, — вспоминает Виктория, сотрудница небольшого кафе. — Люди не открывали им двери. Я лично не видела ни одного человека, который проголосовал бы.  Все прятались».

Кафе, в котором работает Виктория, не обслуживает — в Херсоне нет воды, электричества и тепла, да и продуктов недостаточно, но двери открыты и люди собираются у входа, обнимаются, смеются. 

Небольшой магазин напротив открыт. На витрине только вяленая вобла, а в холодильниках — лимонад и пиво. Лена, работница магазина, рассказывает, что она, в отличие от друзей и соседей, не сняла с паспорта обложку с флагом Украины, и на ключе оставила брелок с украинским гербом. Ходить с ними было страшно, потому что могли остановить, проверить и арестовать.  «Прятала, но не снимала,— говорит Лена. — Мне повезло».

Ивану и Вадиму, молодым херсонцам, повезло меньше. Иван рассказывает, что весной его арестовали, надели мешок на голову, завели в подвальную комнату и предъявили обвинение в том, что он, дескать, занимался разведывательной деятельностью в пользу Украины. Пытали электрошокером, душили, били, и требовали признания. Иван не признался, тогда его вывезли на окраину города с мешком на голове и там отпустили. «Жизнь продолжается, — говорит Иван. — Сначала было сложно, но жизнь продолжается».

Пыточный конвейер

Вадим, которого  держали в подвале главного Управления национальной полиции на протяжении 75 дней, подробно рассказывает журналистам о своей жизни в российской тюрьме. Забирали его на улице, как и многих других, без особых причин, просто потому, что молод и мужчина, мог быть военнослужащим. В АТО он, по его словам, не участвовал. Представители оккупационных властей изучали все контакты в его телефоне и задавали вопросы о каждом телефонном номере. 

По словам Вадима, его пытали током, били дубинкой и трубой, не кормили несколько  суток. Ему также надевали шапку на глаза, заматывали голову скотчем, стреляли над головой холостыми патронами и угрожали, что следующий выстрел будет в голову. Рядом с камерой Вадима, по его словам, находилась пыточная. Из нее утром и вечером доносились крики жертв в перемешку с шутками и смехом российских военных. «У меня был план, — говорит Вадим, — притвориться, что я хочу с ними сотрудничать, и потом сбежать из Херсона, но они, видимо, поняли, что я сбегу, и не отпустили меня».

Вадим рассказывает, что к нему подсаживали бездомного мужчину, который когда-то сидел в тюрьме за кражу и сделал себе татуировку в виде свастики. Другой сокамерник хотел сдать закопанное оружие и гранаты, спрятанные его соседом полицейским. Российские оккупационные власти объявляли, что за сдачу спрятанного оружия будут давать вознаграждение, но этого человека арестовали и он просидел в камере с Вадимом пять дней. 

Еще в камере с Вадимом сидел ученый, историк, автор нескольких книг об истории казачества. Его заставляли писать статьи о том, что Херсон — это русский город. Его не били, но угрожали. Статьи он писал, так как отказ означал смерть — так, по крайней мере, думал сам историк. Еще в камере сидел человек, у которого россияне конфисковали машину. Он просидел четыре дня и, по словам Вадима, был потрясен криками заключенных в пыточных. 

Максим Негров, 45-летний бывший военный и участник боевых действий, был похищен ночью 15-го марта. Ему надели мешок на голову и отвезли на ул. Теплоэнергетиков, 3, в здание СИЗО. Он услышал, как этот адрес назвали сопровождавшие его люди. У оккупантов имелись списки, по которым они объезжали Херсон и забирали людей, воевавших за Украину с 2014 года, полицейских, журналистов, активистов. У Максима отобрали часы и обувь,  втолкнули в камеру, а с утра начались допросы, которые происходили каждый день. В камере били, говорит Максим, а в кабинете допрашивали, пытались добиться признания в том, что сотрудничал со спецслужбами Украины и что вынашивал планы борьбы с оккупационными властями, в частности, готовил покушения на коллаборантов. 

«Надо сказать, что в марте нас били и пытали еще не так сильно, так как оккупанты еще не чувствовали здесь себя хозяевами. В марте, например, еще давали спать, — рассказывает Максим. — Позднее пытки стали гораздо страшнее. Мы чувствовали, что пытки становятся ужаснее с каждым днем. Пытали током в районе шеи и уха, связав руки за спиной и надев шапку на глаза, били. Пытали, надевая противогаз. Использовали металлические пруты, деревянные палки, дубинки. Пытали всегда закрыв жертве глаза. Но самое страшное было слышать крики других людей в пыточной. Крики были жуткие. По ночам, российские военные приходили в камеру, судя по запаху, в нетрезвом состоянии, и заставляли кричать «Слава России!» и петь гимн России. Они ненавидели все, что имело отношение к Украине и украинскому народу».

Максима содержали в одиночной камере. Питание представляло собой один пакет растворимой каши, 300 граммов — в день. Это в марте. Позже такой пакет давали раз в два-три дня. При этом заключенных дезинформировали, сообщая, что Киев и Харьков сданы, что Львов захвачен Польшей. Максим, впрочем, мог слышать обстрел со стороны украинских войск, и понимал, что эта информация — обман. У Максима была ручка, и он отмечал дни, проведенные в плену, на стене камеры. С другими заключенными он никак не контактировал. Ни по одному из обвинений Максим не дал признательных показаний, и через три недели его выпустили. Отвезли на окраину города, приказали считать до тридцати, а потом снять с головы мешок и идти домой. Дома его ждала семья. 

По данным, которые на брифинге для журналистов в городе огласил прокурор Херсонской области Володимир Калюга, прокуратуре Херсона известно о 869 людях, задержанных в области оккупационными властями. 480 из них были освобождены, местонахождение остальных неизвестно. В области обнаружено четыре места пыток и несколько массовых захоронений. Подтвердить или опровергнуть эти сведения в условиях войны не представляется возможным. Расследование военных преступлений в Херсонской области продолжается.