В 1970-е годы Юрий Иванович Метелкин был известен советским трудящимся как вокалист популярного ВИА «Синяя птица». В 1980-е он стал свободным художником и пел в свое удовольствие в ресторане «Гавана». В 90-е имел свой бизнес, ходил, как всякий порядочный гражданин, на работу с оружием. В общем, на жизнь не жаловался. А потом что-то случилось. В конце «нулевых» Юрий Иванович задумался: а дальше-то что? Что можно сделать по-настоящему ценного и важного?  Так, неожиданно для себя, Юрий Иванович стал заниматься добычей и оцифровкой старых аудиозаписей — тех, что не найдешь в Интернете. Сделал ресурс «Старое радио», куда за 16 лет выложил более 50 000 фонограмм. Мы встретились с Юрием Ивановичем и спросили, зачем, собственно, все это ему понадобилось — особенно в нынешних условиях.  

Юрий Метелкин. Фото SpektrPress

Все началось с мамы

— Как вообще вы вдруг занялись старыми записями? У вас же была музыка, потом бизнес… С чего все началось?

— Все началось с мамы. Еще в начале 90-х я купил родителям дачный домик в Беларуси. Там хутор, лес, озеро, потрясающей чистоты место. К сожалению, отец через полгода умер, сгорел от онкологии — он был водитель, возил вахту в Чернобыль, когда пожар гасили… В общем, мама осталась одна. И стал я ее вывозить на дачу. Ездил к ней на машине из Москвы, иногда по 4−5 раз за лето мотался туда и обратно. А дорога длинная, часов восемь. Надо было что-то в машине слушать, тем более, дочка была маленькая — тоже ездила со мной. Радио тогда уже вымирало понемногу: я имею в виду, вот эти станции классического типа, которые мы знали еще со времен СССР, когда какой-нибудь радиоспектакль мог идти не спеша, почти без перерывов, часа полтора или два. Ну, я и стал переписывать для дочки и для себя с пластинок на кассеты какие-то сказки, постановки…  Так прошел десяток лет, и все эти радиостанции окончательно повымерли. На радиоволнах сплошной «стробоскоп»: новости — джингл — реклама — новости… Ни сказок, ни спектаклей, ни опер. Где все это слушать?  И я как-то неосознанно это отмечал в уме, а потом вдруг подумал: что, если сделать радиостанцию? Чтобы там не было ни новостей, ни живых дикторов: все делает автомат.

— А какая концепция?

— Исключительно старый радиофонд. Условно говоря, до начала 1990-х годов.

— И чтобы государство за это платило?

— Естественно, кто же еще! Бюджетное финансирование. Это государственная задача — сохранить и вернуть контент, которому нет равных по качеству. Вспомните старые радиосказки: туда же, ради каких-то 19 минут, приглашали звезд первой величины: Плятта, Литвинова и других. Нанимали прекрасных композиторов, приглашали выдающихся музыкантов… И таких шедевров была записана уйма, они расходились по всему Советскому Союзу. Конечно, там было немало идеологической чепухи, но с другой стороны, я считаю, что там, в этих сказках, декларировались важные понятия. Правда. Совесть. Честь. Нравственность. Этика…

— Забытые слова.

— Да, да, забытые понятия! И ведь это было очень органично. Это был расцвет радиотеатра! Кроме спектаклей, была еще масса музыкально-литературных композиций, авторских чтений, дикторских чтений… Короче, я хотел вернуть те ценности, от которых невозможно, нельзя отказаться. К тому же, это колоссальный труд экспертов высшей пробы, таких людей сегодня уже нет. Вернее, специалистов еще можно каких-то найти, а вот как слепить все воедино — никто не знает. Утерян древний секрет. 

Фото Steven Weeks по лицензии Unsplash

Битва за частоту

— Кому вы понесли вашу концепцию?

— К началу 2000-х эфир на длинных и средних волнах издох, исчез. Ничего не было. И я наивно подумал, что неплохо бы его вернуть. Уже и тендеров не было на эти частоты, конкуренции ноль, можно спокойно разворачиваться. Я поехал к начальникам РТРС, говорю, мол, есть идея: вернуть радио в неновостном, неполитическом ключе, основанное на золотом веке радиофонда. Отдайте мне ненужные частоты в аренду, за которую я  (то есть государство) буду платить. Они страшно обрадовались, посчитали стоимость. Получалось, что при наличии 600−700 миллионов рублей в год я мог бы охватить пространство от Дудинки до Самарканда.

— А как окупаться этому вашему радио?

— Да никак! Не должно оно окупаться! Это задача государства — оплатить свой долг перед людьми, у которых все отняли. Культурно-исторический долг…. Со всеми этими расчетами поехал я в Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям. Его руководитель Михаил Сеславинский почитал обоснование, посмотрел бюджет и говорит: «Пусть господа из РТРС не рассчитывают, что мы будем кормить их передатчики и штат». Я говорю: «Ну, тогда я буду делать то же самое в Интернете». И показал Сеславинскому листок со статистикой «Старого радио» — оно недели две как появилось, у меня даже сервера своего не было. Я туда выложил что-то около 1 200 произведений, слушателей всего 27 человек… Сеславинский посмотрел и говорит: «А вот это интересно». Так и распрощались.

— И вы стали сами собирать контент? 

— Ну да. Сначала что-то собрал из Интернета: пару тысяч старых записей переклеил, отреставрировал. А дальше где брать? Тут мне кто-то говорит: «Пошарь по библиотекам, там виниловые пластинки». Побежал я в Государственную Детскую Библиотеку — там огромные стеллажи с пластинками. И года три я челночил туда-сюда, брал по сто пластинок за ходку. Оцифровывал и постепенно выкладывал у себя.

Горький против Микки-Мауса

— Я так понимаю, проблема авторских прав вас не волновала? Вы действовали как пират?

— Не совсем. Еще когда я готовил этот проект и думал, что будет настоящая радиостанция, я поднял забрало и пошел в РАО, к начальнику юридического департамента. Говорю: «Мне нужно, чтобы вы помогли очищать произведения: спектакли и так далее. Вот, например, запись: спектакль „На дне“, 60-летней давности. И таких записей будут тысячи». Та женщина посмотрела на меня и говорит: «Вы смеетесь, что ли?» Выяснилось, что если Горьким, как с автором, мы еще как-то поладим, то с владельцами смежных прав ничего не получится. Оказывается, надо разыскать всех — всех! — кто был в тот день в театре, во время записи. Завпост, костюмеры, естественно, сами артисты, потом водопроводчик, сантехник, гардеробщица…

— Не может быть!

— Клянусь вам! Запись велась при них — значит, они (или их наследники) владеют смежными правами. Надо их найти — это раз. Объяснить им, кто я вообще такой — это два. Три — получить от них письменное разрешение и заплатить гонорар. Он спросит: «Сколько?» А я скажу: там по смежным правам 5 000 рублей на сорок человек, значит, вам, дорогой товарищ, следует 125 рублей. Что он скажет? «Да пошел ты на …!» — вот что. Короче, мне объяснили, что решить вопрос со смежными правами обойдется в годы работы и десятки тысяч долларов и так по каждому спектаклю. Про авторские права я вообще молчу.

— Извиняюсь, а сколько у вас сейчас всего фонограмм на портале?

— Примерно 40 тысяч литфонда, 18 тысяч музыкальных и около 10 тысяч эксклюзивных .

— И что же с этим делать?

— Ничего! Это проблема, нерешенная нашим государством. Как это вышло? В 2005 году Владимир Владимирович Путин сказал: «Мы готовимся ко вступлению в ВТО. Поэтому надо подогнать все юридические стандарты, в том числе, по авторским правам, так, чтобы они совпадали с международными». А что такое международные стандарты? Срок действия авторских прав — около 80 лет. А вы знаете, что в начале XX века срок действия авторских прав составлял всего 14 лет, плюс еще 14 лет по письменному заявлению автора? Но потом компания Disney, когда у нее стали кончаться права на «Микки-Мауса», пролоббировала новый закон: плюс 25 лет. Потом они пролоббировали еще плюс 25 лет, и в общей сложности получилось около 80. Я ходил по юридическим конференциям, кричал в приемной Примакова: «Ребята, так же нельзя, это же просто мафия копирайта! Вы же на нас напяливаете кафтан Микки-Мауса! Вы отрубаете все наше культурное наследие, потому что его никто никогда не очистит. Вы сейчас эту проблему просто закапываете — вот этими международными стандартами. У нас своя специфика, придумайте правильный механизм! Ведь вы, получается, наше наследие закрываете, но одновременно открываете ворота дешевому, хорошо отрегулированному западному продукту. В итоге сейчас какая-нибудь несчастная телекомпания, вместо того, чтобы пользоваться нашим наследием, набирает на каком-нибудь аргентинском стоке второсортный контент — ведро за рубль. И пользователь в течение пяти лет смотрит 800 серий „Рабыни Изауры“, пять лет это говно протекает в головы… Это же просто новые наркотики!»

— Интересно, что вам ответили в приемной Примакова?

— Да не знали они, что отвечать. Нет у них ответа. И эта проблема до сих пор не решена. Но и я — не пират, я никогда ни копейки не взял за работу, я вкладываю в нее свою жизнь, свой труд, свои деньги. 

Фото Alex Marc Wagner по лицензии Unsplash

О самом ценном

— Вернемся к архивам. Ну, оцифровали вы детские сказки, а дальше куда идти?

— Когда пластинки в Детской библиотеке кончились, я стал искать, где бы что еще оцифровать. Думаю: надо бы походить по творческим организациям, наверное, там что-то есть. Сунулся туда-сюда, а потом случайно попал в Музей Марины Цветаевой, узнал, что у них есть аудиоархив их мероприятий: конференции, выступления… Я все объяснил, они показали мне свой архив, я стал брать у них пачками компакт-кассеты, оцифровывать и у себя размещать.

— И вам вот просто так, на дом, давали записи?

— Я им объяснял: понимаете, оно все лежит у вас безмолвно, как в гробу. А я ведь это выкладываю в Интернет, на общее обозрение. Вас, по крайней мере, будут слушать, читать, весь мир же будет этим пользоваться: специалисты по Цветаевой, например… Так и случилось.

Потом я пришел в ЦДЛ, потом оцифровал архив Центрального Дома Работников Искусств, там было много всего: шикарные вечера, воспоминания, встречи… И это же не тиражные пленки, это материалы в единственном экземпляре! То есть ты держишь в руках пленку с выступлением артиста Михаила Яншина — и она уникальна. Не дай Бог ты с ней что-то сделаешь, и все, этого больше нет и не будет.

— С вас деньги не брали?

— Ха! Вы знаете, сколько стоит работа по оцифровке? Это мне должны платить. А я работаю бесплатно… Потом пришел в Московский Дом Актера. Приводят меня к хранителю архива — дама лет 76-и, человек, который кроме лампочки Ильича, ничего не знает. Я пытаюсь объяснить ей, кто я, что такое компьютер, что записи будут в интернете — для всех, для народа. Она слушает меня прищурившись, потом говорит: «А с какой это стати мы должны что-то давать какому-то там народу?» Я думаю: етить твою мать, вот это да! Года два я с ними бодался, но в конце концов, у них сменилось руководство, и меня пустили. Стал я туда-сюда челночить. Загружал машину этими старыми пленками, катушками, каждая весит где-то чуть больше килограмма. Влезало в тележку 40 катушек. Значит, одна ходка была у меня — 50 килограмм. Весь архив Дома Актера я оцифровал где-то за 4−5 лет.

— Что вам запомнилось оттуда больше всего?

— Там много было находок. Главной я считаю голос режиссера Александра Таирова, потому что до того, как я его обнаружил, записей с ним вообще не было в российской истории фонографии. Таирова уничтожали нещадно. Кстати, нет до сих пор голоса Мейерхольда. И Цветаевой нет. Я расспрашивал разных КГБшников, увещевал их: «Вы же наверняка ее прослушивали, когда она вернулась в СССР, дайте хоть один фрагмент записи!» Один мне ответил: «Ну, конечно, прослушивали, и писали. Только не на ленту, а рукой». Стенографировали, то есть.

— А что из всей вашей коллекции наиболее ценное, на ваш взгляд? 

— Я считаю, что это неизвестные ранее записи Анны Ахматовой, потом очень много актерских записей, чей бенефис был еще в середине XIX века. Конечно же, я горжусь тем, что нашел четыре стихотворения, прочитанные Пастернаком — на КГБшной записи, которая чудом сохранилась: не была сдана в КГБ, ее выкупили, потом она попала ко мне и я ее оцифровал. Это застольная беседа, записанная тайно на магнитофон.

Фото Markus Spiske по лицензии Unsplash

Пленки подземелья

— Кроме актерских выступлений и чтений у вас на портале еще и много репортажных записей: фрагменты политических речей, отрывки из радиопередач, домашние встречи. Откуда это все? 

— Это все по случаю, разные люди отдают. Вообще семейных архивов у меня много, но не все, к сожалению, можно публиковать. Скажем, есть воспоминания Никиты Сергеевича Хрущева, которые он диктовал у себя на даче, когда его изгнали из ЦК. Но семья запретила публиковать целиком, а там много удивительных и забавных вещей.

— Например?

— Ну вот, скажем воспоминание у него: «Как во время войны освобождался город Энск». Я лезу на официальный сайт города Энска, там об этом событии написано: «кровопролитнейшие бои, тяжелые жертвы, столько потерь»… Что рассказывает сам Хрущев? Приезжает он в тот город Энск, входит на центральную площадь с таким-то генералом, они начинают общаться с населением, и люди говорят: «Что же вы, родненькие! У нас уже три дня как немцы ушли, мы вас все ждем-ждем, а вы не входите и не входите». И это устами Хрущева!

— Кстати, а военные записи у вас есть?

— О, был потрясающий случай! Мне прислали пленку «черные копатели»: они нашли ее где-то в местах сталинградской битвы. Она пролежала в земле семьдесят с лишним лет. Была побита осколками, вся окаменевшая, нельзя было даже хвостик отмотать. Я говорил со знатоками этого дела: меня учили, как надо увлажнять, как сушить и так далее. В итоге, за неделю мне удалось привести ее в такое состояние, что можно было хотя бы один раз размотать…

— Невероятно. Что же там оказалось?

— Мне удалось снять 5 минут 25 секунд звука. Там оказалось немецкое полевое интервью с командиром противотанкового батальона. Во время Сталинградской битвы. То есть немецкий корреспондент его записал, на немецком оборудовании. Думаю, немцы бы сейчас большие деньги за эту запись предложили. Дело в том, что за всю фонографическую историю войны с обеих сторон (а немцы тщательно все фиксировали, у них огромные звуковые архивы, в отличие от наших), это единственное звуковое воспоминание солдата о первом применении противотанкового снаряда Panzergranate 40, который прошибал броню танка «Т34». То есть это не просто запись — это звуковой исторический документ.

— А у нас-то в СССР делали полевые записи? 

— То, что записали наши фронтовые корреспонденты, практически все погибло. Как это было, мне рассказывал основатель Гостелерадиофонда Владимир Возчиков. Эти «звуки войны» были записаны «на ребрах» — на триацетатных пленках. После войны их  было довольно много. В 1950-е какой-то пожарный чин увидал эти пластинки и возмутился: «Они же из горючего материала! Немедленно уничтожить!» И сотрудники стали целыми коробками выносить и жечь во дворе эти пластинки. Всю военную фонодокументалистику. Тут местная буфетчица увидела, что эти пластинки такие аккуратненькие! Взяла тихонько несколько коробок с пластинками, ее спросили, зачем, а она говорит: «Мы когда столы накрываем под банкет, всегда подкладок под тарелки не хватает». Прошли годы, и когда в 1965 году стали готовиться к первому празднованию «Дня Победы» к 20-летию окончания войны, Владимиру Возчикову поручили делать самую первую на радио «Минуту молчания». Очень захватывающий и трогательный, кстати, сюжет: сначала метроном, затем тихо наплывает реквием, потом проникновенный голос диктора объявляет минуту молчания…. В общем, Возчиков все искал эти военные звуки, и никак не мог найти. Наконец, ему в Красногорском архиве одна женщина говорит: «Мне кажется, у нас тут в буфете лежат какие-то пластинки, их оставила буфетчица, ее уже нет, но она говорила, что там что-то такое…» И Возчиков забрал их в Радиокомитет, ну, а там быстро разобрались, что к чему. Сохранилось порядка 100 пластинок (хоть и изрядно заезженных тарелками). С тех пор все звуки, которые были на них, используются везде — в нашем кино, в документалистике… Это все, что осталось от звуковой хроники войны.  

— В общем, я правильно понимаю, что для вас любая запись — историческое свидетельство? Это, наверное, самое ценное?

— Самое ценное — отпечаток времени в живом звуке. В 1939 году немецкие разведслужбы записали на тонфолевую (восковую) пластинку фрагмент заявления радио «Коминтерн» — о вхождении советских войск в Польшу. Это единственное живое радиосвидетельство нашей аннексии, которое обнаружилось спустя десятилетия — и я его опубликовал. Мне эту запись прислал человек из Канады: это не тиражная пластинка, она служебная, фактически секретная. Где, на каком аукционе он ее добыл — не знаю. Он даже не понял, что именно мне передал. А ведь это звуковое свидетельство военного преступления: СССР аннексировал Восточную Польшу.

Фото Diane Picchiottino по лицензии Unsplash

«Откуда берется фашизм?»

— Кстати, об аннексиях и преступлениях. Как вам работается сейчас, в нынешних условиях? Влияет ли ситуация на контент?

— Вот недавно я закончил оцифровку архива Ирины Бедеровой, советской радиожурналистки. Она тщательно сохранила свои записи и отдала мне исходники. Там есть и готовые к эфиру передачи, и немонтированные оригиналы. Очень много интересных вещей. И вот, значит, там был ее разговор с артистом Львом Дуровым. Среди прочего фрагмент беседы — неформальный разговор, вот как у нас с вами — она его не стерла, сохранила. Про Аллу Пугачеву. Дуров там такое про нее лепит! С пиететом, конечно, но и дурочкой он ее заклеймил, и прочие эпитеты… В общем, мне показалось, это забавным: я взял и выложил у себя на портале. И спать лег. Наутро проснулся, открыл фейсбук, стал читать комментарии. А Пугачева-то в тот момент как раз была в эпицентре событий. Я это даже не сопоставил у себя в голове! И вот в комментариях началось. Большая политика. «Да как вы можете!», «вы заказной!», «женщина изгнана из страны, а вы…», «на чью мельницу ты льешь воду?» и так далее. Я просто оторопел, думаю: «Е-мое, как же это все повернулось!» В общем, убрал я эту запись, но поставил комментарий, что пост со Львом Дуровым приобрел неприятную и извращенную окраску, поскольку в мире, видимо, осталось всего две краски — черная и белая, и любую цитату теперь народ мгновенно перекрашивает. Это мне урок, несмотря на весь опыт. 

— Теперь вы следите, как говорится, за базаром?

— Скорее, за этикой. Я раньше много чего в постах писал, но потом все убрал в архивную часть, потому что не хочу подставлять проект. Хотя, думаю, те, кому надо, уже все скрины сделали. Сейчас я постоянно использую аллюзии, потому что прямым текстом говорить не могу. Но это работает даже круче, мне кажется.

—Говорите языком Мандельштама, что ли?

— Я в фейсбук ставлю только звук, а к нему даю комментарий-цитату. Вот, например, фонограмма: Юрий Нагибин рассуждает о профессии писателя. Читайте вводный текст, это его собственная цитата: «Часто удивляются: откуда берется фашизм? Да ниоткуда он не берется, он всегда есть, как есть холера и чума, только до поры не видны, он всегда есть, ибо есть охлос, люмпены, городская протерь и саблезубое мещанство, терпеливо выжидающее своего часа». Неплохо, да? Это не я сказал, извините, это Юрий Нагибин. И глядите охват этой публикации: 417 000 просмотров. Значит, есть для кого?

Другой пример. Когда, еще до Бучи, были события в Ирпене, я поставил стихотворение Пастернака «Ирпень» — Зиновий Гердт читает. Под миллион охват был! Или вот собираются сносить памятник Булгакову в Киеве — я тоже делаю пост. И киевская интеллигенция мне пишет: «Мы на вашей стороне», — потому что нельзя такое творить… Кстати, у меня стало гораздо больше подписчиков с Украины, потому что они видят, с кем имеют дело. Не с укушенным, не с купленным, не с умалишенным, а с человеком, который понимает, что происходит.

— Так или иначе, но вы озвучиваете свою позицию?

—Моя позиция такая: я не могу веселиться, у меня нет Нового года, нет дня рождения, пока все это происходит. Это невозможно. Я никого не поздравлял на страницах своих соцсетей с Новым годом и Рождеством. Сижу и пью лекарства, которые помогают сдерживать бушующую во мне ярость. И это мне дорого обходится, потому что характер у меня горячий.

— Уехать из России не хотите?

— Да пусть они сами валят! Понимаете? Сами! Почему я должен уезжать из своей страны?