В стране, где я живу, сменился президент. Подумать только – ничего подобного не происходило со мной двадцать три года. А с моими детьми (кроме самого старшего) вообще ничего подобного не происходило никогда в их жизни.
И что? И ничего! Эпохальное это событие не сопровождалось никакими внешними проявлениями. Толпы ликующих сторонников Эдгара Ринкевича на улицах Риги не наблюдалось. Вот когда Латвия выиграла бронзовые медали на чемпионате мира по хоккею, ликующая толпа наблюдалась, и власти даже наскоро перед самым возвращением хоккейной сборной из Финляндии объявили общенациональный выходной. Запружена была площадь вокруг Монумента Свободы в Риге, люди ходили в хоккейной форме, включая стариков и детей, дудели в дуделки, трещали в трещалки, барабанили в барабаны, а самолет с хоккейной сборной на борту нарочно изменил маршрут, пролетел над центром города чуть ли не на бреющем полете, и толпа внизу ликовала.
А президент? Ну, что президент? Ну, подумаешь, президент… Сторонники бывшего президента не устроили никаких протестов на улицах, не сожгли ни одной покрышки, не объявили об отделении от Латвии ни одного из латвийских регионов. Никто не стрелял.
Иллюстрация Алиса Кананен/SpektrPress
Сторонники нынешнего президента не устроили никаких погромов, никаких репрессий в отношении политический противников, никакой охоты на ведьм. Не взломали никакого бункера, не разграбили даже никакой резиденции бывшего президента, не продемонстрировали миру никакого золотого унитаза и никакого золотого унитазного ершика – скукота!
Не произошло серьезных перестановок в правительстве. Не перекрыли центральных улиц для инаугурации… Черт возьми, произошло событие, которое в жизни некоторых людей (в моей жизни, например) происходит раз в четверть века – и хоть бы хны! Хоть бы кто, кроме Эдгара Ринкевича и ближайших его соратников, выпил хоть по бокалу шампанского. Нет, ничего!
Впрочем, позвонил один приятель-латыш. Честно говоря, звонил он по совершенно другому, бытовому поводу, но между делом сказал, что Эдгар Ринкевич известен тем, что, вроде бы, выступает за то, чтобы Латвия давала убежище оппозиционным журналистам из России. Вроде бы, следовательно, лично для меня это должно быть хорошо, что Ринкевич стал президентом. Впрочем, кто же их разберет, этих политиков. Я выразил радость, потому что люблю выражать радость и не люблю выражать обеспокоенность, и сказал, что убежище мне Латвия предоставила тогда, когда Ринкевич еще президентом не был, так что теперь я и не знаю, чего желать – второго убежища?
– Хуже точно не будет, – сказал приятель. – А может быть будет лучше.
– Ну, и слава Богу!
Иллюстрация Алиса Кананен/SpektrPress
Так и поговорили о смене президента, секунд тридцать не больше. И сразу перешли к обсуждению бытовых вопросов, ради которых приятель и звонил.
Вечером за ужином жена сказала, что жаркое, к сожалению немножко пригорело и что, между прочим, новый президент Латвии Эдгар Ринкевич – открытый гей.
Я отвечал, что меня интересует только ее, жены сексуальная ориентация, а сексуальная ориентация всех остальных людей на земле – это совершенно не мое дело. Так и поговорили.
Когда чуть подгоревшее жаркое было съедено, жена заметила:
– Но ты ведь хотел, чтобы в стране, где ты живешь, смена президента была частым и незаметным событием.
– Хотел, – отвечал я.
– Ну, вот ты и живешь в стране, где смена президента частое и незаметное событие.