Осенью прошлого года в прокат вышел новый фильм Валерия Тодоровского российско-финского производства. Он - о подростке и взрослом мире. О власти подсознания и управлении им. Это просто интересный сюжет или отсылка ко всему тому, что происходит со всеми нами прямо сейчас?
Состав съемочной группы обещает как минимум интересную работу. Оператор Жан-Ноэль Мустонен уже снимал ужастики и триллеры, короткометражки и сериалы. Композитором выступила заметная более за рубежом, чем на родине, Анна Друбич, уже писавшая музыку для таких фильмов, как: «2-Асса-2», «Анна Каренина», «Одесса» того же Тодоровского.
Исполнитель главной роли Максим Суханов\фото Юлии Милович-Шералиевой\Spektr
Главную роль сыграл многоопытный Максим Суханов, чей терапевтически убаюкивающий голос делает образ психотерапевта неумолимо убедительным. А совсем юный ученик любительской студии Сергей Гиро и его киношная возлюбленная, которую сыграла прекрасная театральная актриса Полина Галкина – дебютанты в кино.
Это запутанная (а как же иначе?) история. Школьник Миша (ему 16), страдает лунатизмом – ходит во сне. В поисках способа излечиться, он посещает сеансы у психотерапевта, гипнолога Волкова. Некоторые критики, в их числе – Дмитрий Быков – считают, что у него есть реальный прототип, Владимир Райков, который умер в 2007-м. Этот врач-психотерапевт, гипнолог с мировой известностью проводил эксперименты по развитию творческих талантов у поддававшихся гипнозу пациентов. Впрочем, не поддававшихся, как будто, и не было.
Поначалу Миша дерзит врачу во время сеансов, со свойственной подросткам категоричностью, устав от собственного диагноза, не доверяет ему. Со временем его недоверие играет с ним злую шутку: в отрицании своей гипнабельности, уверенный, что он-то уж точно власти мастера не поддастся, не замечает, как теряет контроль над собой. Мальчишка настолько подпадает под власть гипноза, что и сам перестает различать, где гипнотический сон, а где явь. Все усложняется тем, что понравившаяся ему девушка, тоже пациентка доктора Волкова, вдруг пропадает. Миша утрачивает не только понимание того, что вокруг, но и того, кто он сам.
Одним из признаков подлинного искусства видится многовариантность его прочтения. Ну, все как в жизни. Кто-то увидел в фильме проблему отцов и детей, кто-то – серость бытия (как серость самой картинки, созданной Мустоненом). Про что еще это кино? Про контроль? Что, когда мы его утрачиваем, мучаемся и поэтому не лучше ли валить все на него и свалить в ирреальное? И что мы обманываем сами себя, уходя в это иллюзорное.
А еще этот фильм – про игры разума. В отдельно взятом «Гипнозе» - в контексте истории одного человека. А что в масштабе государства и нашего времени? Разве нет все растущей популярности мнения, что эксперименты над разумом и дистанционное управление людьми давно вошли в обиход – замечаем мы это или нет?
…Тодоровский, между тем, всякую связь Волкова с Райковым отрицает, не отвергая, при этом, в основе все же некий собирательный образ. Хотя он же рассказывал, насколько в детстве был потрясен от встреч с Райковым. Описывал свой страх перед властью гипнолога над сознанием. Не эти ли страхи отражены в кино? Как бы то ни было, речь в кино не столько о гипнологе или его пациенте, сколько о самой призрачности грани между воображаемым и реальным. Или все мы просто медленно сходим с ума в сложившейся ситуации в мире?
Ладно. Даже пока смотришь трейлер, возникает чувство, что все это, конечно, не только сложный художественный сюжет, но и нечто, смутно напоминающее то, что находится по эту сторону экрана. Только ли это запутанная история? Или гипноз здесь метафора побега от реальности.
Это сейчас. Но сверим примеры из других исторических эпох.
Готика
Средневековье до бурных возрожденческих (действительно, возрождающих) перемен. Время жуткое. Междоусобные войны вполне можно было не различать – настолько перетекают одна в другую. Эти же войны вплоть до устаканившегося Ренессанса не дают городам спокойно расти и развиваться, людям заниматься образованием, исследовать новые земли. Все это впереди, а пока – на дворе готика. Время жестких догм и клерикалов, уверявших народ, что тела – сплошь сосуды греха (особенно, разумеется, женские), их нельзя касаться, ни своих, ни чужих. Мылись люди, как правило, дважды – при рождении и перед свадьбой. С гигиеной в Европе до Крестовых походов пока еще так себе обстоят дела. По тем же причинам (сам человек, тело – источник грязи) в реальности не оставалось места для романтики и красоты. Но ведь природа не терпит пустоты. Поэтому Средневековье – время сказок. Причудливых сюжетов, где все возможно и все возможны. Поэтому такие мрачные и суровые храмы, но до чего празднично-сказочные при этом витражи!
Готический собор с витражом\Фото Peter H\Pixabay
Реальность в готику настолько ущербна, что впору хоть в мечтах умотать поскорее к эльфам, драконам и золотым волосам неизвестной принцессы. (Кстати, принцессы в сказках потому и были всегда то мертвы, то страшно далеки в заколоченных замках – потому что реальную, из плоти и крови, представить женщину во времена готики было нельзя.)
Серебряный век
Другой период торжества фантазий и сказок – Серебряный век. Но! Вот мы говорим, Серебряный век, да? Но век это столетие. И еще мы называем это время эпохой. Временные рамки у разных историков искусства разнятся, но чаще всего умещаются в поколение – с 1890-х гг. до 20-х гг 20го века. Так что этот «век» - совсем недолог. Но до чего ярок! Как раз этим слиянием страшного и прекрасного. Страшной реальности и чарующих фантазий.
Это время слияния видов искусства и науки, технологий и творчества. А еще - предвосхищения грядущего страшного века. Время огромных возможностей на фоне пугающих предчувствий катастроф. Это то, что питает все течения, хаотично множащиеся, дробящиеся, продолжающие или противоречащие друг другу: символизм, акмеизм, футуризм и др. Лихорадочный поиск ответов на вечные вопросы.
В XIX веке изобретений и достижений случилось больше, чем за всю предыдущую историю человечества. Фотография, телеграф. Это очень значимо - когда на бричках в Санкт-Петербург из Москвы могли ехать две недели, бац – и передает по телеграфу сообщение отправитель адресату. Невероятно! Телеграф нивелирует расстояние, фотография останавливает время… Двигает рекламу, продажи, полностью переформатирует культуру бытия.
Конец XIX века – время огромного, невероятного скачка в смысле технологических достижений. Телеграф, фотография, телефон уже много где есть и вовсю используются. При этом очень многое остается буквально на каком-то феодальном уровне – пережитки крепостничества, права, блага – в России есть еще огромное отставание по сравнению с научными и технологическими достижениями. Вот это то, что в учебниках принято называть канцелярским словом «кризис социальной системы».
Серебряный век - время сказок, поэзии и балета\Фото Светлана Бердник\Pixabay
Искусству этот перелом и несостыковка подарили возможность побега от этой машинно-промышленной, и такой бездушной реальности – символизм, балеты Дягилева, сказочно красивых художников «Мира искусства». Обращение к фолку, корням, древности в контексте времени и традиционным (Восток, Африка, Азия) культурам в плане пространства.
Шестидесятничество
Шестидесятники. Эрнст Неизвестный, Роберт Рождественский, Белла Ахмадулина, Борис Мессерер...Здесь было больше страсти к романтике, туризму "дикарями", космосу, науке, фантазиям о загадочном, но достижимом. Нас будоражила сама возможность добраться до звезд и разузнать, наконец, так ли там все на самом деле – как нам кажется?
Романтика путешествий в 1960-х\Фото akbaranifsolo\Pixabay
Фантасты тех лет, футуристы на все лады воображали, какие они – другие миры? Каким оно будет – будущее? Потому что добравшись до космоса мы уже знали, что скоро нам будет все доступно. Вообще все, Наташ!
А вот и нынешние времена. Теперь нам правда все доступно – включая пандемию (в реальных масштабах или нет), необходимость повсеместной вакцинации (но это не точно), мировые кризисы, тотальный контроль. Кстати – а вот и еще отсылка к сюжету из искусства. За сто лет до только что ушедшего 2020 года корабельный инженер Евгений Замятин написал антиутопию «Мы». Здесь автор, как бы наоборот, нафантазировал, какой реальность может быть. А она такой, кажется, уже становится…