Лет десять назад я и один мой коллега попытались сформулировать идею того самого направления, в котором, как нам казалось, движется Россия. В конце концов мы пришли к выводу, что это не направление, а целое философское течение, создающее основу для любых внутрироссийских процессов. Мы назвали его «неовандализм». Классический вандализм подразумевает уничтожение и разрушение существующих предметов и явлений. В отличие от него неовандализм ничего не разрушает, но порождает множество новых, удивительных и, главное, совершенно бессмысленных сущностей. Благодаря этому, огромное количество энергичных и адекватных людей были вовлечены в процессы, которые не имели никаких целей и не приводили ни к каким результатам. Эти люди не создавали никаких благ, а замещали их рассуждениями об этих благах, демонстрировали презентации о них, устраивали посвященные им вечеринки, распространяли информацию в соцсетях и даже иногда облекали это «нечто» в физическую форму: чтобы можно было потрогать руками, навести телефон на QR-код, сфотографироваться рядом и уйти домой, будучи уверенными, что в России действительно появилось что-то новое.  

Как и всякое жизнеполагающее явление, неовандализм входил в наш уклад постепенно, заполняя собой то одну, то другую нишу (прежде всего сферу развлечений и городской инфраструктуры), восполняя собой поочередно то хлеб, то зрелища. Появились хорошо оплачиваемые специалисты по неовандализму: эксперты, аналитики, теоретики, маркетологи, коучи и модераторы. В конце концов неовандализм превратился в единоначальный принцип управления страной. Он стал нормой и основой бытия. Он проник в систему образования и заставил неглупых в сущности людей создавать учебники, от которых волосы встают дыбом. Он проник в здравоохранение и лишил пациентов последней надежды на исцеление, заменив медицинскую помощь румяными улыбками и расслабляющей музыкой в холле поликлиник. Проник неовандализм и в искусство, убедив миллионы людей без слуха и вкуса, что приставка «инди» оправдает любое говно.

Наиболее ярко неовандализм проявил себя в политике. Конечно, наша власть создавала мифы и раньше, но в последние годы подмена смыслов и сотворение невиданных по своей уродливости химер приняли масштаб эпидемии. Все это не могло не привести к закономерному финалу.

Те, кто годами поклонялись неовандализму, были его адептами и поборниками, ходили на ВДНХ и пили там ванильный раф-кофе, попросту не заметили, как мир, в котором они жили, постепенно подменили войной — новой, ужасающей,  бессмысленной и кровавой сущностью. Те, кто нашли в себе силы очнуться от этого морока, бежали из страны. Остальные продолжают существовать в рамках неовандализма как государственного принципа управления — то есть в целом принимают разрушение привычных сущностей и их замену на новые, бессмысленные формы.

Вот, например, сравнительно свежая новость: «Мобилизованным из Пермского края вместо обуви выдали церковные свечи». И это не шутка. Это неовандализм во всей красе. Ждешь одного — получай другое, только лучше. Нужны ботинки — вот тебе свечи! Пошел за паспортом — держи повестку в военкомат. Хотел испечь соседу печенье — написал на него донос. Хотел всех любить, а тебе говорят — кого, врагов? Вот этих, что ли?! Да их голыми руками! Под корень! Об стену! Жечь, душить, давить без разбору!

— Да, но я хотел любить…

 — Это и есть любовь! Вот подохнут они — будет всем счастье.  

Слова перестают выполнять свою роль — они больше не обозначают предметы и явления. Смыслы распадаются и ускользают. Это предвестники хаоса. Ведь сам неовандализм, как любое явление, не вечен. Десять лет назад он еще был сравнительно безопасен, предлагая хорошие вакансии всем очаровательным бездельникам. Сегодня, пережив свой расцвет, он вступает в новую, гибельную фазу, подбираясь к упадку и увлекая в бушующий водоворот всех своих фанатов. Слишком много нового и бессмысленного. Слишком тяжело в нем двигаться и дышать. А этих химер все больше и больше, с каждым днем. В какой-то момент неовандализм подменит сам себя, и тогда уже больше никто ни во что не поверит. Что это там, в холодильнике: суп или бабушка? А там и речь превратится в бессмысленное мычание. Прьст. Клыв. Упрюзд. Хххх…

Кстати, сама власть уже обеспокоилась ускользанием смысла в нашем отечестве. Кое-какие попытки закрепить значения слов уже сделаны. Месяц назад вице-спикер Госдумы Сергей Неверов сообщил, что в его ведомстве собираются определить понятие «мёд» и внести в законодательство. Депутат добавил, что главная цель — сделать так, чтобы словом «мёд» не называли всё подряд и чтобы за фальсификацию была ответственность.

Хорошо, но поздно. Слишком поздно. Вот если бы распространить эту инициативу и на другие слова и понятия. Скажем, внести в законодательство великое русское слово из трех букв, уточнив, что им тоже нельзя называть всех подряд, а только избранных лиц (список прилагается). А вообще пора взять на вооружение великий роман «Сто лет одиночества»: его герои, лишившиеся памяти от бессонницы, приклеивали к предметам бумажки с названиями и краткой инструкцией по использованию, например: «Это корова. Она дает молоко. Если смешать его с кофе, будет вкусно». Наверное, мы бы тоже так могли. «Это телевизор. Из него врут». «Это война. На ней убивают до смерти». «Это зеркало. Если ты себя в нем видишь, ты еще жив. Старайся смотреть туда почаще».

Иллюстрация В.С./SpektrPress