ВСУ в своем контрнаступе практически всё лето и начало осени тяжело бьются с армией России в треугольнике мало знакомых широкой общественности сёл неподалёку от Бахмута, того самого, который ранее с таким трудом захватывали вагнеровцы, — недавно была освобождена расположенная в семи километрах от города Клещеевка, слышно о боях вокруг Андреевки и Курдюмовки. В качестве укреплений здешние сёла мало интересуют военных: дома тут из кирпича, даже 30-миллиметрового снаряда не держат, в Клещеевке «опорным пунктом» стало только железобетонное здание местной школы. Битва идет в полях под прикрытием ветрозащитных посадок между ними. Некоторые рощи вдруг становятся знаменитыми — в разговорах военных в городе Константиновка, в ближайшем украинском тылу от линии фронта, то и дело слышишь о тяжёлых затяжных боях за ранее совершенно неприметные места на карте: участок пересечения лесопосадок, холмик в поле или просто перекрёсток полевых дорог. Ещё военные заняты поиском осколочных фугасных боеприпасов, которые нужны, чтобы поражать пехоту в этих самых лесопосадках, — на них можно выменять всё, даже дефицитный бензин для сотен подаренных волонтёрами джипов.
Оружия у украинских военных много, и оно разное, не ко всем стволам есть боеприпасы. На ротном уровне в дефиците фугасно-осколочные 100-миллиметровые снаряды к противотанковым пушкам «Рапира» (противотанковые снаряды к «Рапире», как правило, есть), безоткатным орудиям СПГ-9 (их тут нежно зовут «Сапогами»), станковым гранатомётам советского типа (АГС-17), американским MK-19 и, разумеется, 120-миллиметровым миномётам.
«Понимаешь, 120-миллиметровая мина из миномёта летит по противнику от 20 до 40 секунд, да для миномёта ещё и пристрелка нужна — атакующая группа накрывается не с первого раза, как правило, и русская пехота вполне может переместиться по посадке, пока до неё долетит вторая мина, — говорит мне сержант из РВП (рота огневой поддержки, укр. аббревиатура. — Прим. «Спектра») одной из украинских бригад, что бьются в посадках возле Клещеевки. — Русские нас штурмовыми группами пятый день атакуют беспрерывно, но мы тактику выбрали сейчас очень правильную, очень мне она нравится. При обнаружении группы пехоты никто миномёты не подключает, по пристрелянной местности летит очередь маленьких гранат станкового гранатомета — АГС-17, он на 1800 метров бьёт, американский MK-19 добивает до 2200–2400 метров. Эти мелкие гранаты россыпью редко кого убивают, но наносят множество осколочных ранений, группа сразу останавливается перевязаться, и по ней тут же идут одна-две ракеты из СПГ-9, они две-три секунды летят, хорошие такие! И следом уже летят мины 120 миллиметров — если всё слажено и вместе, любая атака сразу прекращается!»
Украинский военный у разрушенного здания в Часовом Яре, недалеко от Бахмута. Фото Dimitar DILKOFF/AFP/Scanpix/Leta
Тут у каждого свой горизонт. Угрюмый солдат, вырвавшийся из боёв в районе Лимана в краткосрочный отпуск в своё село под Белой Церковью, в основном жаловался мне на тыловиков: снимают деньги за любую потерянную вещь, от казенного полотенца до запасного магазина для АК-74. На рынке в Краматорске такой магазин стоит 450 гривен (около 11 евро, или 1000 рублей), а из зарплаты вычесть за его утерю могут все 1500 (около 35 евро, или 3500 рублей)! Солдат был немолодым и усталым, из тех, что больше полагаются в бою не на автомат, а на саперную лопату. Он очень волновался, что поезд Краматорск–Киев приезжает в столицу поздно, в его село маршрутки прекращают ходить в 19.00, а отпуск строго считанный: 15 суток с семьёй и двое — на дорогу.
А в одной из «располаг» (место постоянного расположения части. — Прим. «Спектра») под Константиновкой корреспондент журнала «Спектр» смог поговорить с командиром среднего звена. С 2014 года он воевал в «добробатах», в разведывательной роте одной из созданных при Петре Порошенко наскоро собранных механизированных бригад. Потом воевал в крутых и тоже очень новых силах специальных операций… Командир был тёртый и циничный, светиться перед начальством с интервью журналисту не хотел в принципе. Но на второй день общения на условиях строгой анонимности описал своё видение стратегической и тактической ситуации на фронте в Донбассе. Корреспонденту «Спектра» показалось, что поговорить командир согласился, чтобы не портить отношения. Узнав, что 20 лет назад я работал врачом в реанимации, подумал: чем чёрт не шутит, вдруг приду к нему служить — тут в ротные боевые медики после коротких курсов идут молодые ветеринары из техникумов, взрослый бывший доктор, даже после двадцатилетнего перерыва в практике, смотрится всё же перспективнее. Я честно обещал подумать…
«Тебе вот что ещё надо для того, чтобы припекло, доктор? — начал свой разговор командир. — Куда тебе ракета ещё должна прилететь, чтоб ты мобилизовался? Я на „мотолыге“ (МТ-ЛБ, многоцелевой транспортёр-тягач лёгкий бронированный. — Прим. «Спектра») еду — мне в здешних сёлах каждая бабка рукой машет, а в 2014-м, бывало, яблоками кидались, с попами поперёк дорог становились — теперь даже до них за девять лет дошло!»
«Чего мы добиваемся в борьбе вокруг Клещеевки? Не освобождения Бахмута! Освобождение Бахмута — это задача в первую очередь политическая, не военная, с военной, стратегической точки зрения Бахмут ничто: посмотри на карту, там же низменность! Мы и Клещеевку не столько берём, сколько бьемся за господствующую высоту, расположенную за Клещеевкой. Если ты посмотришь на карту, то увидишь, что „вниз“, в сторону Горловки, от Бахмута идут две дороги, а дальше там идёт третья: трасса Ростов-на-Дону — Харьков. Так вот, с этой высоты за Клещеевкой мы можем простреливать одну из дорог на Горловку; выйдя на эту дорогу, мы можем туда поставить один танк, и он своим огнём перекроет сразу две дороги».
«Борьба за Клещеевку, Курдюмовку, Андреевку в реальности — это борьба за рассечение логистики всей российской группировки перед нами. Посмотришь, мы подойдём к трассе на Харьков, и российские военкоры начнут писать про „дорогу жизни“ для Бахмута».
Карта местности, где идут бои. Скриншот Google Maps
«Фактически мы повторяем путь Стрелкова в 2014 году, мы идём обратно по пути, по которому он заходил в Славянск. Наши стоят на окраине ДАПа [Донецкий аэропорт], на его восточной части, фактически мы можем начинать штурмовать Донецк и при наличии желания и ресурсов за месяц его взять под контроль, а можем нанести удар и просто прорвать оборону там за три дня — просто со стратегической точки зрения это ничего не даёт, только с политической. А тут очень важно, чтобы политические задачи не мешали военным, как это происходит у русских».
«Так мы освободим Бахмут?» — спрашиваю.
«Нет, тактика 2014 года, когда мы окружали города и оставляли коридор для выхода русских, не должна повториться. Сейчас не стоит цель освобождать города, мы должны убить как можно больше русских, уничтожить противостоящие группировки, дезорганизовать их, выбить опытный военный персонал».
«Если мы будем играть в игры 2014 года — окружил, выпустил, зашел в город, — то рано или поздно мы неизбежно придём к такому сосредоточению их отступивших сил, что они смогут вклиниться в наши порядки на десятки километров. Наша стратегическая задача — убивать русских! Обычным европейцам это, может, и не надо слушать, но самоцелью украинской армии является уничтожение врага на своей территории. Оборона — это хорошо, но, уничтожая русских солдат, мы уничтожаем резерв подготовленных людей, которые владеют какими-то специфическими военными знаниями. В случае окружения в Бахмуте боевые части русских должны там и остаться!»
«Если раньше тактически мы получали ситуацию, при которой противник отходил, но примерно с теми же офицерами, солдатами, знающими, как воевать, и знающими местность, то сейчас всё немного по-другому: после уничтожения лучших у них сейчас воюет мусор. А у нас всё иначе — я понимаю, почему наше командование отметает любые разговоры о демобилизации, ротации: они хотят закончить это всё с подготовленным личным составом, минимально разбавленным новыми пополнениями. Старых мотивированных солдат новые пополнения из мобилизованных восполняют не очень».
«Ну а русских надо конкретно убивать. Уничтожать их кадровый резерв, который дожил до сегодняшнего дня. И даже их мобилизованных, что прожили достаточно долго, тоже можно отнести к кадровому резерву», — убеждённо твердит мой собеседник.
«Мобилизованный, который выжил три месяца в артиллерии, он уже профессионал, он не начинает метко стрелять, но он уже профессионально доставляет неприятности! — поясняет украинский военный. — Не убивая их, а играя в „выдавливание“, мы просто получим 2015 год, когда, помнишь, русские резко в июне начали атаковать Марьинку. Почему? Да просто у них к тому времени в Донецке скопилось столько обученных сил с боевым опытом, что их нечем было занять; оказалось бы их на 300-500 человек больше — они бы могли выдавить нас за Марьинку, а если бы ещё и был ресурс окопаться, то всё — Марьинка уже была б не наша. Просто потому, что мы создали переконцентрацию подобных „людей войны“ в Донецке».
Вид сверху на Марьинку, Донецкая область, Украина. Фото Libkos/AP Photo/Scanpix/LETA
«Пехотинец, который выжил полгода в том, что они называют СВО, он уже страшный противник, он же спит и живёт рядом с лопатой, окапывается сразу и везде, его очень трудно убить! Таких у них должно быть как можно меньше!» — продолжает он.
«В начале полномасштабного вторжения мы выживали в условиях тактики огневого налёта — где бы ты ни находился, в твою сторону летели сотни снарядов. Сейчас всё иначе — снаряды у русских присутствуют уже не в таких количествах, они перешли к тактике одиночных ударов, ищут цели, стреляют… Это всё же уже немножко другая война», — говорит он.
«Значит, — спрашиваю, — ВСУ сейчас рассечёт логистику российской группировки и может пойти освобождать Горловку?»
«Нет, ты же местный и должен понимать, что там есть такое прекрасное место — „Стирол“ (химический концерн в Горловке, производящий высокотоксичные химикаты. — Прим. «Спектра»). Я тебе, как разведчик, заходивший туда в 2017 году не раз, могу сказать, что тогда там были сконцентрированы кучи бочек с аммиаком и в 2019 году он там ещё оставался. Даже бочка, в которой его 50 килограммов, создаёт проблемы, которые не решить очень долго».
Украинские военные под Клещеевкой 17 сентября. Фото Telegram-канал Андрея Ермака.
«Но дело даже не в „Стироле“, Горловка просто стратегически не так важна, как тот же Лисичанск, Северодонецк. У нас ещё есть такое хорошее направление как Дебальцево, — поясняет он, — где трасса, по которой может идти снабжение, и где все всё хорошо знают. Что толку с Горловки! Помнишь, в марте 2022 года 95-я бригада зашла в Горловку просто как к себе домой и получила нахлобучку от своего командования и одновременно — ракеты от русских».
«В принципе следующей весной у нас тут уже всё будет понятно. Мне неясно, как будет с нашей группировкой на крымском направлении, — она тоже по факту близка к победе. Вы, журналисты, часто пишете фигню, вы разделяете погибших и их подразделения. Части у вас героически дерутся «за родную землю», а бойцы героически гибнут. А это неправда — та же 3-я штурмовая бригада ловит кайф от того, что она делает: убивает русских. И она будет их убивать с удовольствием, пока это будет можно».
P.S. Начальник пресс-службы оперативного командования «Восток» ВСУ Илья Евлаш в эфире единого телемарафона 21 сентября сообщил, что ВСУ взяли под огневой контроль трассу Бахмут — Горловка.