«Будь ласка, допоможiть...» - так начинались сообщения, приходившие в фейсбуке после того, как я опубликовала в нем фото украинских пленных. Это было еще в феврале, и фотографий было две. На одной пленный, раненый в ноги, лежит на кровати, под клетчатым одеялом (фото - нерезкое. Лежащий виден вполоборота). На второй - группа пленных сидит на матрасах на полу. И на ней видна кровать, а тот же раненый запрокидывает голову, чтобы слышать, о чем говорят другие.
Разные мамы и разные сестры узнали в этом человеке своего брата и сына, пропавших без вести на войне. В основном сообщения приходили из Западной Украины. Я знала, что раненного зовут Сергей. Ему тридцать три года. Он из Днепропетровска. Ноги не очень болят. Лечением обеспечивают. Видела я их в Донецке, на базе батальона «Восток».
- Я работал простым охранником. А я - монтажником. Я - слесарем. Строителем. Машинистом крана. Варщиком. Кладовщиком. Перечисляли свои профессии они, а потом один из них добавил - «Как видите, олигархов среди нас нет».
18 февраля мне пришло сообщение:
«Будь ласка допоможіть знайти мойого рідного брата Гудзика Дмитра Васильовича можливо він знахожиться у полоні в ДНР, або де інде». К сообщению писавшая прилагала фотографии своего брата. На одной он в черной куртке сидел где-то в поле, на корточках, и смотрел в объектив вполоборота. На второй он уже был в камуфлированной одежде - куртке и кепке. Она скопировала мою фотографию с пленными и написала, что на кровати лежит ее брат. Но это был не ее брат. Так я ей и ответила - «Это не ваш брат».
Похожие ответы в течение недели я выслала и другим матерям, сестрам, которые узнали в Сергее Игоря, Алексея или Александра. Все они числились пропавшими без вести... Но на фото был Сергей, и было ему тридцать три года, а не двадцать пять, не двадцать три, не двадцать семь, и не двадцать восемь...
Из разговоров с ополченцами я узнала, что пленные с моих фотографий стояли на блокпосту в Красном Партизане. Перед штурмом блокпоста ополченцы им позвонили и дали пятнадцать минут на то, чтобы уйти. Но они не ушли. Начался штурм. Четверо погибли, двое были ранены.
- Почему вы не ушли? - спросила я их.
- Когда тебя кидают в самое пекло, - ответил самый разговорчивый, - и ты стоишь, не знаешь, куда бежать. Стрелять или застрелиться. В Красном Партизане выставили энное количество ВСУ против некоторого количества народной республики. Ну и количество народной республики сильно пересилило.
- А если бы это ВСУ были на их месте, они бы убили всех ополченцев, как вы думаете? - спросила я, и пленные переглянулись.
- ...Наверняка, - ответил один из них.
«Будь-ласка скажіть де ті хлопці знаходяться. Іколи ви будете в Донецьку, я дуже вас прошу допоможіть чим зможете», - тем временем продолжала писать сестра Гудзика.
Но, может быть, Сергей был Дмитрием? Или Игорем? Или Александром. Столько матерей и сестер хотели, чтобы он оказался не Сергеем, что я решила убедиться в том, что он Сергей еще раз. Приехать еще раз. Пройти через привычный уже разговор, в котором ополченцы, допускающие меня к пленным, снова упрекнут меня в том, что я этих пленных жалею, а сама даже представить себе не могу, в каких диких условиях содержатся их пленные на той стороне.
Я хотела сфотографировать Сергея-не-Гудзика крупным планом. Выложить фото в фейсбук. Развеять сомнения. Но когда я приехала во второй раз, кровать на которой лежал Сергей, была пуста.
- Как его звали? - спросила я пленных, которых теперь было в половину меньше.
- Сергей, - ответили они.
- Не Дмитрий? - уточнила я.
- Сергей, - подтвердили они.
- А где он сейчас?
- Его обменяли. Он дома. В Кривом Роге.
Эти пленные, было видно, устали ждать своей очереди. Они улыбались через силу, говорили, что хотят домой, и так часто вздыхали, что казалось, воздух уплотняется от их вздохов. Они показали мне несколько страниц печатного текста - это было интервью, который тот разговорчивый пленный дал только что на свободе. Текст был литературно обработан автором-журналистом и походил на сцену из блокбастера, в которой главный герой выступал настоящим героем.
- Да он в подвале несколько дней прятался, пока его не нашли, - усмехнулся один из пленных.
- Вы осуждаете его за то, что он дает интервью, пока вы не на свободе? - спросила я, и они пожали плечами.
Я сказала, что когда я приду сюда в другой раз, они уже будут дома, здесь я их не застану. «Дай-то Бог, - вздыхали они. - Будем надеяться».
Переписка с жительницей России Светланой началась 28 февраля:
Светлана:
«Марина, пожалуйста, простите за то, что врываюсь... У меня на Украине есть родня - у родни есть друзья с Западной Украины. В родном селе этих друзей у соседей забрали на войну сына, военкомат сказал, что он погиб. Но тело им не привезли. Только взяли анализы на ДНК... Ни одна мать в мире не поверит, что сына больше нет. Они сами начали искать. И как мне сказали, нашли у Вас его фото, якобы в госпитале в России. Вроде бы и на Вас выходили, но Вы сказали, что не знаете... Они думают, что Вы скрываете его потому, что они - с Западной Украины. Пожалуйста отзовитесь! Парня зовут Дмитрий Гудзик».
Светлана:
«Марина! У Вас 4 февраля выложены снимки с пленными. Мои родные с Украины утверждают, что на снимке человек, который лежит на кровати, - сын их знакомых с западной Украины. Как можно узнать, кто этот человек?! Пожалуйста, отзовитесь!».
Марина:
«Светлана, это же ерунда, что я не отвечаю от того, что они с Западной Украины. У меня во Львове живут близкие люди. Сестра Гудзика говорит, что ее брату нет тридцати, а этому раненому - тридцать три. И видела я его не в России, а в Донецке, на базе батальона "Восток". Я совершенно ничего не скрываю. Завтра я буду в Донецке и навещу пленных снова, спрошу фамилию. А если он не Гудзик?».
Светлана:
«Марина! Спасибо за ответ... Я, моя хорошая, с Вами согласна. Но мать цепляется за последнею ниточку, и никак не может согласиться, что сыночка ее больше нет. Они увеличили фото и всем соседям раздали. Люди тоже говорят, что это - он... Мама выгнала сотрудников военкомата, когда они пришли. Так вот и вышли на меня, думают, что Вы скрываете его потому, что они - с Западной Украины, и я пока тоже не смогла их убедить в том, что это не так».
Марина:
«Светлана, добрый день. Сегодня я еще раз была у пленных. Тот парень, про которого вы спрашивали, уже на свободе. Его обменяли. Его зовут Сергей, он сейчас находится в Кривом Роге, ему тридцать три года. Он - не сын ваших знакомых. Я в ближайшую неделю буду находиться в Донецке. Я попытаюсь узнать что-то про Гудзика. Но это очень нелегко. А главное - что мне делать, если скажут, что его больше нет? Я не хочу быть таким вестником для его семьи. Я ведь просто журналист. Это слишком болезненная задача».
Светлана:
«Марина! Спасибо! Если что-то узнаете, какие бы ни были вести, пишите! Я найду, как сообщить это матери. Мама, конечно, не будет верить и будет цепляться за любую весточку о том, что он жив. Она даже не подпускает к дому военкомат. И она, конечно, винит себя в том, что не смогла спасти его от войны. Еще раз спасибо, Марина!».
О Гудзике я не сумела узнать ничего. Но, может быть, Гудзик жив? Может быть, кто-нибудь слышал о нем, и он найдется? Может быть, его и нет под теми многочисленными свежими деревянными крестами, которые на кладбище Донецка пронумерованы - «Солдат № 8», «Солдат № 9», «Солдат 2012», «Солдат 3007». На том кладбище хоронят и украинских солдат и ополченцев, которых нельзя было опознать. Я была на том кладбище в феврале вместе с коллегой. Мы вышли из машины и пошли по непроходимой грязи пешком. Приближаясь к крестам, я еле передвигала ноги - так много липкой глинистой грязи налипло на сапоги.
Было тихо, и разрывы, непрекращавшиеся в те дни в городе, были тут не слышны. Ветер шелестел бумажными цветами в венках. Да, на некоторых могилах имелись и венки. Мы постояли недолго, чувствуя, как грязь затягивает ноги.
- Это так важно - быть похороненным под своим именем, - проговорил мой коллега, и мы пошли назад.