«Будь ласка, допоможiть…» — так начинались сообщения, приходившие в фейсбуке после того, как я опубликовала в нем фото украинских пленных. Это было еще в феврале, и фотографий было две. На одной пленный, раненый в ноги, лежит на кровати, под клетчатым одеялом (фото — нерезкое. Лежащий виден вполоборота). На второй — группа пленных сидит на матрасах на полу. И на ней видна кровать, а тот же раненый запрокидывает голову, чтобы слышать, о чем говорят другие.

Разные мамы и разные сестры узнали в этом человеке своего брата и сына, пропавших без вести на войне. В основном сообщения приходили из Западной Украины. Я знала, что раненного зовут Сергей. Ему тридцать три года. Он из Днепропетровска. Ноги не очень болят. Лечением обеспечивают. Видела я их в Донецке, на базе батальона «Восток».

- Я работал простым охранником. А я — монтажником. Я — слесарем. Строителем. Машинистом крана. Варщиком. Кладовщиком. Перечисляли свои профессии они, а потом один из них добавил — «Как видите, олигархов среди нас нет».

18 февраля мне пришло сообщение: 

«Будь ласка допоможіть знайти мойого рідного брата Гудзика Дмитра Васильовича можливо він знахожиться у полоні в ДНР, або де інде». К сообщению писавшая прилагала фотографии своего брата. На одной он в черной куртке сидел где-то в поле, на корточках, и смотрел в объектив вполоборота. На второй он уже был в камуфлированной одежде — куртке и кепке. Она скопировала мою фотографию с пленными и написала, что на кровати лежит ее брат. Но это был не ее брат. Так я ей и ответила — «Это не ваш брат». 

Похожие ответы в течение недели я выслала и другим матерям, сестрам, которые узнали в Сергее Игоря, Алексея или Александра. Все они числились пропавшими без вести… Но на фото был Сергей, и было ему тридцать три года, а не двадцать пять, не двадцать три, не двадцать семь, и не двадцать восемь…

Из разговоров с ополченцами я узнала, что пленные с моих фотографий стояли на блокпосту в Красном Партизане. Перед штурмом блокпоста ополченцы им позвонили и дали пятнадцать минут на то, чтобы уйти. Но они не ушли. Начался штурм. Четверо погибли, двое были ранены.

- Почему вы не ушли? — спросила я их.

- Когда тебя кидают в самое пекло, — ответил самый разговорчивый, — и ты стоишь, не знаешь, куда бежать. Стрелять или застрелиться. В Красном Партизане выставили энное количество ВСУ против некоторого количества народной республики. Ну и количество народной республики сильно пересилило.

- А если бы это ВСУ были на их месте, они бы убили всех ополченцев, как вы думаете? — спросила я, и пленные переглянулись.

- …Наверняка, — ответил один из них. 

«Будь-ласка скажіть де ті хлопці знаходяться. Іколи ви будете в Донецьку, я дуже вас прошу допоможіть чим зможете», — тем временем продолжала писать сестра Гудзика.

Но, может быть, Сергей был Дмитрием? Или Игорем? Или Александром. Столько матерей и сестер хотели, чтобы он оказался не Сергеем, что я решила убедиться в том, что он Сергей еще раз. Приехать еще раз. Пройти через привычный уже разговор, в котором ополченцы, допускающие меня к пленным, снова упрекнут меня в том, что я этих пленных жалею, а сама даже представить себе не могу, в каких диких условиях содержатся их пленные на той стороне.

Я хотела сфотографировать Сергея-не-Гудзика крупным планом. Выложить фото в фейсбук. Развеять сомнения. Но когда я приехала во второй раз, кровать на которой лежал Сергей, была пуста.

- Как его звали? — спросила я пленных, которых теперь было в половину меньше.

- Сергей, — ответили они.

- Не Дмитрий? — уточнила я.

- Сергей, — подтвердили они.

- А где он сейчас? 

- Его обменяли. Он дома. В Кривом Роге.

Эти пленные, было видно, устали ждать своей очереди. Они улыбались через силу, говорили, что хотят домой, и так часто вздыхали, что казалось, воздух уплотняется от их вздохов. Они показали мне несколько страниц печатного текста — это было интервью, который тот разговорчивый пленный дал только что на свободе. Текст был литературно обработан автором-журналистом и походил на сцену из блокбастера, в которой главный герой выступал настоящим героем.

- Да он в подвале несколько дней прятался, пока его не нашли, — усмехнулся один из пленных.

- Вы осуждаете его за то, что он дает интервью, пока вы не на свободе? — спросила я, и они пожали плечами.

Я сказала, что когда я приду сюда в другой раз, они уже будут дома, здесь я их не застану. «Дай-то Бог, — вздыхали они. — Будем надеяться».

Переписка с жительницей России Светланой началась 28 февраля:

Светлана: 

«Марина, пожалуйста, простите за то, что врываюсь… У меня на Украине есть родня — у родни есть друзья с Западной Украины. В родном селе этих друзей у соседей забрали на войну сына, военкомат сказал, что он погиб. Но тело им не привезли. Только взяли анализы на ДНК… Ни одна мать в мире не поверит, что сына больше нет. Они сами начали искать. И как мне сказали, нашли у Вас его фото, якобы в госпитале в России. Вроде бы и на Вас выходили, но Вы сказали, что не знаете… Они думают, что Вы скрываете его потому, что они — с Западной Украины. Пожалуйста отзовитесь! Парня зовут Дмитрий Гудзик».

Светлана: 

«Марина! У Вас 4 февраля выложены снимки с пленными. Мои родные с Украины утверждают, что на снимке человек, который лежит на кровати, — сын их знакомых с западной Украины. Как можно узнать, кто этот человек?! Пожалуйста, отзовитесь!».

Марина: 

«Светлана, это же ерунда, что я не отвечаю от того, что они с Западной Украины. У меня во Львове живут близкие люди. Сестра Гудзика говорит, что ее брату нет тридцати, а этому раненому — тридцать три. И видела я его не в России, а в Донецке, на базе батальона „Восток“. Я совершенно ничего не скрываю. Завтра я буду в Донецке и навещу пленных снова, спрошу фамилию. А если он не Гудзик?».

Светлана: 

«Марина! Спасибо за ответ… Я, моя хорошая, с Вами согласна. Но мать цепляется за последнею ниточку, и никак не может согласиться, что сыночка ее больше нет. Они увеличили фото и всем соседям раздали. Люди тоже говорят, что это — он… Мама выгнала сотрудников военкомата, когда они пришли. Так вот и вышли на меня, думают, что Вы скрываете его потому, что они — с Западной Украины, и я пока тоже не смогла их убедить в том, что это не так».

Марина: 

«Светлана, добрый день. Сегодня я еще раз была у пленных. Тот парень, про которого вы спрашивали, уже на свободе. Его обменяли. Его зовут Сергей, он сейчас находится в Кривом Роге, ему тридцать три года. Он — не сын ваших знакомых. Я в ближайшую неделю буду находиться в Донецке. Я попытаюсь узнать что-то про Гудзика. Но это очень нелегко. А главное — что мне делать, если скажут, что его больше нет? Я не хочу быть таким вестником для его семьи. Я ведь просто журналист. Это слишком болезненная задача». 

Светлана: 

«Марина! Спасибо! Если что-то узнаете, какие бы ни были вести, пишите! Я найду, как сообщить это матери. Мама, конечно, не будет верить и будет цепляться за любую  весточку о том, что он жив. Она  даже не подпускает к дому военкомат. И она, конечно, винит себя в том, что не смогла спасти его от войны. Еще раз спасибо, Марина!».

О Гудзике я не сумела узнать ничего. Но, может быть, Гудзик жив? Может быть, кто-нибудь слышал о нем, и он найдется? Может быть, его и нет под теми многочисленными свежими деревянными крестами, которые на кладбище Донецка пронумерованы — «Солдат № 8», «Солдат № 9», «Солдат 2012», «Солдат 3007». На том кладбище хоронят и украинских солдат и ополченцев, которых нельзя было опознать. Я была на том кладбище в феврале вместе с коллегой. Мы вышли из машины и пошли по непроходимой грязи пешком. Приближаясь к крестам, я еле передвигала ноги — так много липкой глинистой грязи налипло на сапоги.

Было тихо, и разрывы, непрекращавшиеся в те дни в городе, были тут не слышны. Ветер шелестел бумажными цветами в венках. Да, на некоторых могилах имелись и венки. Мы постояли недолго, чувствуя, как грязь затягивает ноги.

- Это так важно — быть похороненным под своим именем, — проговорил мой коллега, и мы пошли назад.