Часть 2 (часть 1 здесь)
«Я лично никогда не была эмигранткой, — сказала Ирина Одоевцева в интервью Александру Молчанову в 1988 году. — Я всегда чувствовала себя русским писателем, который живет на чужой земле».
Она дала это интервью, вернувшись в Россию накануне «перестройки», прожив за границей 65 лет. Это случилось благодаря тому, что в 1986 году ее буквально случайно нашла журналистка Анна Колоницкая, которая влюбилась в мемуары Одоевцевой «На берегу Невы» и «На берегу Сены», появившиеся в начале 80-х в советском самиздате. Оказавшись в Париже, она с трудом нашла 90-летнюю писательницу в одиночестве в ее квартире на улице Касабланка: «Вхожу в комнату, где лежит в постели очень худая женщина. Оказывается, Ирина Владимировна сломала ногу (шейку бедра), перенесла шесть неудачных операций и уже навсегда прикована к постели».
Сложно поверить, что речь идет о той же популярной, обеспеченной женщине, одной из главных мемуаристок своего времени, подруге самых известных литераторов, о которой мы говорили в предыдущей колонке. А ведь ее муж, поэт Георгий Иванов перед смертью «завещал» белой эмиграции приглядывать за его женой: «Обращаюсь ко всем, кто ценил меня как поэта и прошу об одном. Позаботиться о моей жене, Ирине Одоевцевой. Она была светом и счастьем всей моей жизни». Но писательница действительно как будто прожила две совершенно разные эмиграции: о первой — вполне счастливой и сытой — мы поговорили в первом тексте. Вторая половина ее жизни прошла в домах престарелых и крайне стесненном материальном положении.
Какие же события произошли в 1940-х годах, если они полностью поменяли будущее мемуаристки?
Конечно, в первую очередь их с Ивановым жизнь полностью перевернула Вторая мировая война, которую они застали в оккупированной Франции. Поначалу они могли сохранять определенный комфорт, уехав в свой дом в Биаррице (рядом обосновалась их подруга, поэтесса Надежда Тэффи, с которой Ирина была близка многие годы). В это время Иванов начал писать свои самые тяжелые, беспросветные стихи, а еще, по мнению части исследователей, выражать некоторые симпатии нацистам.
Откуда появились эти слухи среди «русского зарубежья», сегодня сказать сложно. В литературных кругах Франции говорили, что на их виллу в Биаррице заходили в гости немцы, из-за чего репутация бывшей it-couple белой эмиграции была совершенно испорчена. До войны и в ее начале пара жила с большим комфортом, в отличие от большинства эмигрантов, — возможно, это вызывало раздражение и подозрения. Хотя, по сути, они просто «проедали» наследство Ирины.
Сам поэт до конца отвергал эти обвинения. Сохранилось его саркастическое письмо в Нью-Йорк журналисту Александру Полякову от 1947 года: «Шлю Вам привет от фашиста, продавшего Россию Гитлеру и купавшегося в золоте и крови во время оккупации. Таковы, насколько мне известно, слухи обо мне в Вашей Америке, о чем позаботились местные добрые друзья. Если к этому прибавить, что я прожил всю войну в Биаррице, был изгнан друзьями немцами из собственной дачи и ограблен ими до нитки, обвинялся ими в еврейском происхождении за свой нос и дружбу с Керенским, и, конечно, после liberation, когда все местные гитлеровцы удрали или были посажены, спокойно жил в Биаррице же, пока отсутствие средств не заставило переехать в Париж…».
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
Его слова подтверждают и факты: нацисты действительно в годы войны отняли виллу Одоевцевой и Иванова на юге Франции, а их дом в Париже сначала был ограблен, а потом в него попала американская бомба. Это стало крахом для их финансового положения: Ирина вложила почти все наследство отца в недвижимость и золото, поэтому они буквально остались ни с чем. На фоне этих событий, а еще вдали от лучшего друга Георгия Адамовича, который служил на фронте, Иванов стал больше пить: «Еда стоит слишком дорого, а вино доступно всегда». Его даже выдвинули на Нобелевскую премию, но она досталась Пастернаку, что стало последней каплей.
В 1946 году они с Ириной вернулись в Париж. Их единственным источником доходов на протяжении следующих лет были публикации в эмигрантском «Новом журнале». Они не умели ничего, кроме литературы, а прокормиться с помощью русских текстов было сложно в эмиграцию любой волны. Иванов писал стихи, а Одоевцева перешла к прозе — в 1948 году она выпустила свой послевоенный роман «Оставь надежду навсегда», который был переведен на французский, английский и испанский языки. С 1951 года она снова вернулась к поэзии. Зарабатывала на их жизнь, в основном, она. Но, когда накопления закончились совсем, перед супругами встал вопрос, как жить дальше.
Они поселились в самом дешевом отеле в Париже, где у Ирины вдруг начался сильный кашель. Врачи ошибочно поставили ей чахотку, и она попросили их только об одном: не говорить Георгию Иванову, чтобы не расстраивать. Он в это время отчаянно искал способы заработка, принося болеющей жене еду, а она ее выбрасывала – потому что решила умереть, чтобы не быть в тягость мужу. Но когда чахотка оказалась всего лишь последствиями воспаления легких и переутомления, стало понятно, что паре нужно найти более достойное пристанище, чем плохая гостиница.
Они были слишком молоды, чтобы претендовать на место в доме престарелых, но им удалось уговорить руководство одного из таких заведений в курортном городке Йер на Средиземном море, и в 1955 году они с Ивановым стали жить там. Когда в 1958 году поэт умер, Ирина переехала в другое заведение для пожилых и неимущих людей – в Дом Ганьи. Смерть мужа стала не только огромной драмой для Одоевцевой (Бунин даже в шутку называл ее «подбашмачницей» за то, как сильно она восхищалась Ивановым), но и привела к профессиональному кризису.
«После смерти Георгия Иванова я решила распроститься с литературой раз и навсегда. Решение мое, как мне тогда казалось, было непоколебимым и вызывалось следующими обстоятельствами: в литературных кругах стали распространяться слухи, что после смерти Иванова мне придется уйти из литературы, так как писать я не умею, и все романы и стихи за меня писали сначала Гумилев, а потом Георгий Иванов. И я решила действительно замолчать», — писала она, указывая на типичные гендерные стереотипы о том, насколько могут быть самостоятельными женщины в творчестве.
К счастью для нас и всех читателей, ее план не удался. Во время жизни в Ганьи (не самом приятным местом, где она все равно умудрялась сохранять оптимизм и называла «Домом отдыха») Одоевцева, по ее словам, «стала не только снова писательницей, но и журналисткой». При жизни Иванов считал, что журналистика вредит творчеству, а Ирине даже запрещал посещать редакции. Но после его смерти она изменила мнение: стала принимать активное участие в работе редакции «Русской мысли», писала статьи и очень увлеклась новым занятием. А главное, Одоевцева приступила к работе над главной книгой своей жизни — прославивших ее мемуарах «На берегах Невы», которые она закончила писать в 1967 году.
Несмотря на непростую жизнь в пансионе для неимущих пожилых людей, писательница, со свойственным ей неукротимым оптимизмом, даже там смогла организовать вокруг себя некоторое подобие светской жизни: дружила с поэтом Терапиано, устраивала в Ганьи праздники, а в конце концов, обрела там новые отношения — с писателем Яковом Горбовым. Но перед воссоединением возлюбленных (напомню, что Одоевцевой было уже 70) стояла преграда — у «жениха» была больная жена, которая лежала в другом пансионе.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
«В конце концов Горбов мне сделал предложение быть его женой. Мысль эта была, конечно, неосуществима; так как жена его была жива и, кроме того, умственно ненормальна, что по существующему закону исключает возможность нового брака, а я, со своей стороны, о браке с Горбовым не помышляла и ответила ему, что если выйду замуж, то только за миллиардера, чтобы пользоваться всеми земными благами», — иронично писала Ирина.
Но замуж все-таки вышла — спустя 20 лет после смерти Иванова, в 1978 году, когда супруга Якова скончалась от болезни. Но брак этот не был ни долгим, ни счастливым: «Писателя Горбова я не смогла вернуть к творческой жизни. Его физическое состояние, как видно, здесь сыграло свою роль. Характеры наши были совершенно противоположны. Яков Николаевич любил тишину, уединение, семейный уют — все то, что наводило на меня нестерпимую скуку. Я, наоборот, любила всегда быть окруженной людьми». В 1982 году Яков Горбов скончался. Сама же Одоевцева в творчестве не останавливалась ни на минуту: за годы их брака она написала свои вторые мемуары «На берегах Сены».
Тем не менее, следующие годы — до возвращения на родину, — мемуаристку стало подводить здоровье. Она перенесла несколько крайне неудачных операций после перелома и проводила все время в кровати в крошечной квартире на улице Касабланка, где ее и нашла журналистка из Ленинграда. И твердо решила исполнить последнюю мечту любимого автора — вернуть ее домой. В этом ей помогли
Анна Колоницкая сыграла решающую роль не только в судьбе самой Одоевцевой, но и ее литературного наследия: во Франции мемуары едва издавались, а вот в СССР и затем в России их выпустили огромными тиражами — около 500 тысяч экземпляров. «Я всю жизнь писала книги с тайной надеждой, что когда-нибудь меня будут читать и в моей стране», — говорила тогда писательница. И все следующие ее книги выходили с посвящением Анне, которую она называла «ангелом».
В интервью, сделанном накануне возвращения в Ленинград, Одоевцева сказала: «У меня полное ощущение, что я никогда оттуда не уезжала». При этом сидит писательница в красивом кресле на фоне камина в Париже, одетая и накрашенная так, что позавидовала бы Зинаида Гиппиус в лучшие годы, на плечах — что-то вроде белого боа. И это женщина с тяжелой инвалидностью в свои 90 лет! Конечно, мы понимаем, что ее советские ровесницы выглядели и вели себя совершенно иначе в 1980-е, а еще, безусловно, она возвращалась не просто в другую страну, но в другой мир. Но сложно упрекать в некоторой идеализации родины женщину, прожившую в эмиграции 65 лет. Она ехала умирать домой — и могла воображать этот дом ровно таким, каким рисовала его в своих мечтах на протяжении десятилетий в «изгнании».
Она прожила в России около трех лет, но это были триумфальные годы: еще в аэропорту ее встречали десятки людей, она дала множество интервью на радио и телевидении, увидела полные залы на литературных вечерах в ее честь и невероятный успех своих книг. «Последняя поэтесса Серебряного века» жила в квартире на Невском проспекте, которую ей выделило государство, где Одоевцева даже успела создать что-то вроде литературного кружка. «Она сумела воссоздать в своем доме атмосферу литературного салона Серебряного или постсеребряного века: к ней в гости приходили молодые литераторы, артисты, начинающие поэты, просто интересующиеся искусством люди — она всем открывала свое сердце, всех радовала и вдохновляла», — описывала ее дом литературовед Наталья Кякшто.
Она даже пыталась написать в России третьи воспоминания — «На берегах Леты», которые с ее слов начала записывать Анна Колоницкая. Но не успела: в 1990 году Ирина Одоевцева умерла в возрасте 95 лет. Судя по воспоминаниям тех, кто успел увидеть писательницу в эти последние годы, она поражала всех сохранившимся, несмотря на все испытания оптимизмом. Даже годы в домах для пенсионеров она вспоминала с шутками («я там прекрасно жила и даже три раза съездила в Америку без визы»). Не зря она сама про себя однажды написала в стихах:
«Я с юности всегда умела
В улыбку и веселье превращать отчаянье
И в праздники безрадостные будни.
И всем вокруг меня,
И даже мне самой
Казалось, невозможно быть
Счастливее меня».
Одоевцева была мемуаристкой не просто Серебряного, а целого века, и свидетельницей двух мировых войн и двух смен власти в ее родной стране. Возможно, настоящая родина Одоевцевой была не в каком-то определенном государстве, а в строках тех великих поэтов и писателей, которые стали героями ее собственных книг. А где они жили, где жила она, было не так уж важно. На одном из литературных вечеров в Петербурге писательница сказала: «Раз уж у вас перетасовка (так Одоевцева называла перестройку), то я вам скажу: нет никакой эмигрантской литературы, а есть одна великая русская литература, которой мы все с вами служим».