Закревская, Бенкендорф или Будберг? Агент трёх или двух разведок? Или вообще не разведчица? Любовница писателей или людей с Лубянки? Или тех и других? Отравила она Максима Горького или любила? Не хотела выйти замуж за Герберта Уэллса или не могла? Баронесса, графиня или никто?
Все эти вопросы — о женщине, которая так и осталась загадкой для современников и потомков и создала о себе один из самых красивых мифов середины ХХ века. Чем больше пытаешься распутать этот клубок, тем больше хочется так его и оставить — легендой о таинственной «Мата Хари» своей эпохи. Как писала о Муре автор её биографии «Железная женщина» Нина Берберова: «Если ей что-нибудь было нужно, то только её, ею самой созданная легенда, которую она в течение жизни растила».
В большей части биографических статей про Закревскую (очень удобная героиня — сразу столько имен, чтобы избежать тавтологий в тексте) авторы пытаются разобраться, где же там правда, — и в итоге только достраивают её миф очередными кирпичиками. А ровно этого она и добивалась. Мы достраивать миф не будем, но зато посмотрим, как этот миф работал, как на него работали окружавшие Муру люди и, главное, почему эмиграция — отличный повод сочинить себя заново.
Итак, начнём с малого. Два ключевых факта мы знаем о нашей героине точно: её звали Мария — и она была эмигранткой.
Из Марии она быстро стала Мурой — в связи с чем до конца своих дней отнекивалась от сходства с кошками, которых, по воспоминаниям Берберовой, презирала за безнравственность и неразборчивость. Хотя кошачье у неё было не только прозвище, но и повадки: «Мура имела свойство иногда не отвечать прямо на поставленный прямо вопрос. Её лицо — серьёзное, умное и иногда красивое — вдруг делалось лукавым, сладким, кошачьим, и, с полуулыбкой и избегая ненужного ответа, она уходила в своё молчание», — писала Берберова.
В те минуты, когда Закревская не уходила от ответов на вопросы, история путалась ещё больше: в одном из поздних интервью, например, она рассказала, что происходит по прямой линии от брака императрицы Елизаветы Петровны с Алексеем Разумовским. Предыдущая версия её происхождения сообщала нам, что Мура — правнучка Аграфены Закревской, жены московского генерал-губернатора.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.Press
При этом в реальности она была из совершенно нормальной семьи, её отец Игнатий Закревский ни к императрице, ни к генералу отношения не имел, зато был отличным юристом и честно дослужился до высокого чина тайного советника в Петербурге, чем обеспечил своей семье и трём дочерям достойную жизнь и неплохое образование — все три закончили Институт благородных девиц, а Мура затем отправилась в Англию учиться дальше.
Реальная история про её отца звучит, кстати, гораздо более впечатляюще, чем байки про родство со знатью: ещё при жизни Игнатий построил себе склеп — десятиметровую пирамиду под Полтавой — и завещал похоронить себя в нём, забальзамировав предварительно тело, как бальзамировали египетских фараонов. Так что Мурин творческий подход ко всему — и даже к вопросам жизни и смерти, — вероятно, наследственный.
В Англии она училась в кембриджской женской школе Ньюнхам (которая в её рассказах позже трансформировалась просто в Кембриджский университет — казалось бы, какая мелочь, а меняет всё). Там же она попала в дом графа Бенкендорфа, тогда посла России в Англии, и познакомилась с его дальним родственником Иваном Бенкендорфом, который на графский титул даже не претендовал. Но когда эти нюансы останавливали Муру? Она вышла замуж и назвалась графиней, пожила в Берлине и затем обосновалась в Эстонии (тогда — Эстляндии, части Российской империи), где в следующие пару лет родила двоих детей.
Всё обещало ей спокойную, достойную европейскую жизнь в замке мужа, но тут началась Первая мировая война — и семья Бенкендорф была вынуждена вернуться в Россию, в Петербург. Как и многие аристократки того времени, Мура прошла курсы и начала работать в военном госпитале. В 1917 году «графиня» вдовеет: её мужа Ивана убили крестьяне прямо в эстонском поместье, куда семья уехала на лето. Детей Закревская оставляет там же под присмотром гувернанток, а сама возвращается в Петербург — по воспоминаниям Берберовой, материнство никогда не было в списке приоритетов Муры: «Все рожают, и я родила».
Кажется, это одна из немногих вещей, которые Мура в жизни сделала «как все».
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.Press
А вот дальше, когда Мура ненароком избавилась от «балласта», началось самое интересное — создание мифа о Муре Закревской-Бенкендорф. И важными элементами этого строительства были самые разные (но всегда влиятельные) мужчины — и одна женщина.
Первым сыграл свою роль Роберт Брюс Локкарт — английский дипломат в России, с которым у Муры начался роман в 1918 году. Локкарт оставил нам «Воспоминания британского агента», где подробно описывает их знакомство и отношения: «Ей было 26 лет. Чистокровная русская, она с высокомерным презрением смотрела на мелочи жизни и отличалась исключительным бесстрашием. Её огромная жизнеспособность, которой она, может быть, была обязана своему железному здоровью, вселяла бодрость во всех, кто приходил с ней в соприкосновение. Где она любила, там был её мир; её жизненная философия делала её хозяйкой всех возможных последствий. Она была аристократка. Она могла бы стать коммунисткой. Она никогда не могла бы быть мещанкой».
Он писал эти воспоминания через много лет после расставания с Мурой — и пронёс через годы восхищение ею, хотя отношения у них были под стать времени: вскоре после начала романа Локкарта обвинили по так называемому «Заговору трех послов». Согласно обвинению, британский, французский и американский представители объединились ради свержения советской власти. Дело до сих пор засекречено, поэтому мы не знаем, был ли заговор на самом деле.
Знаем другое: Закревскую обвинили в сговоре с Локкартом, забрали на Лубянку, допрашивали, а затем неожиданно для всех — отпустили. Что происходило в тех кабинетах, Мура никогда не рассказывала, но из воспоминаний Локкарта мы знаем, что спустя несколько дней она пришла в квартиру, где его держали, вместе с зампредседателя ВЧК Яковом Петерсом и сообщила, что его отпускают при условии немедленной депортации из страны.
Так закончился их роман, и сложился первый миф: с тех пор легенда гласила, что Мура согласилась сотрудничать с советской властью и стала любовницей Петерса ради спасения Локкарта (и себя заодно). И если на минуту снять белое пальто и представить, что пережила молодая женщина в кабинетах безжалостных советских чекистов, то желание осуждать её быстро отступает. Сама Мура позже со свойственной ей непроницаемой иронией на вопрос о связи с Петерсом отвечала: «Конечно».
Тем более, что после депортации Локкарта жизнь Закревской была мало похожа на жизнь «подружки чекистов». Как пишет Виталий Вульф в книге «Сильные женщины», в то время Муре приходилось очень тяжело: «Снова оставшись одна, Мура продала свои последние серьги и вернулась в Петербург. На третий день её арестовали — она обменяла соболью муфту на две продовольственные карточки, а они оказались фальшивыми. Она просила позвонить Петерсу — над ней посмеялись. Через две недели её вызвали на допрос, и она снова попросила позвонить на Лубянку. Через четыре дня её освободили. 1919 год в Петрограде был страшен — не было еды, тепла, одежды, только жуткий холод и тиф».
Тогда она начала искать любую подработку — и стала секретарем в издательстве «Всемирная литература», под руководством Корнея Чуковского. Любопытная деталь: Мура свободно говорила на нескольких иностранных языках, но не могла работать переводчицей, потому что не очень хорошо писала на русском. Именно Чуковский привёл нашу героиню к следующему мужчине, который станет одним из ключевых элементов «мифа о Муре», — Максиму Горькому.
«Без неё я — как без рук и без языка», — напишет потом Горький. Они были вместе около 10 лет — и, кажется, сосуществовали в той взаимной свободе, которая была в равной степени комфортна им обоим и до сих пор непонятна консерваторам. Писатель, который в то время был и другом Ленина, и спасал тех, кто был неугоден большевикам, принимал у себя дома на Кронверкском проспекте и кормил всех, кому удавалось туда попасть.
Но Мура была не «все» — уже через пару недель после знакомства она стала его секретарём и незаменимым напарником, любимой женщиной и доверенным лицом и другом. При этом у Горького была и официальная жена, и гражданская жена, а у Муры, как пишет Берберова, которая в те годы была частым гостем в доме Горького, появлялись любовники (в частности, в 1920 году она познакомилась ещё с одним ключевым персонажем своего мифа — писателем Гербертом Уэллсом).
Но союз Закревской с Горьким был не только любовным, но и рабочим, и творческим: все эти годы Мура была правой рукой писателя, переводила тексты, администрировала процессы, вела переговоры с издателями и другими контрагентами. А ещё за годы этих отношений Закревская успела стать баронессой: чтобы навещать детей в Эстонии, она заключила фиктивный брак с бароном Будбергом, чьи карточные долги оплатил Горький. Так она получила европейские документы, с которыми и уехала вслед за писателем в Италию, где они прожили вместе до 1933 года. Они жили вместе в Сорренто, хотя Мура всё время уезжала в Эстонию и в Лондон. Как пишет Берберова, к тому времени у них закончились личные отношения, и она приезжала в Италию «в гости». По воспоминаниям Берберовой, Горький очень страдал без Муры: «Ты уехала, а цветы, посаженные тобой, остались». Но дальше их пути всё-таки разошлись: Мура решила остаться в Европе, а Горький вернулся в СССР.
Свою роль в создании мифа Закревской он ещё сыграет: в 1935 году Мура в специальном вагоне повезёт в СССР архив писателя. Официальная версия — Горький вызвал её попрощаться перед смертью (он был уже тяжело болен). Этот архив так и не был найден, зато «горьковеды» до сих пор подозревают Муру в отравлении бывшего любовника: якобы на последнем свидании она дала умирающему Горькому отравленную конфету и требовала завещать ей все зарубежные гонорары. А её визиты в Москву в 1935 и 1936 годах только укрепили другую часть легенды — о связи Закревской с НКВД.
И вишенка на торте: Максим Горький посвятил ей «Жизнь Клима Самгина», свой последний роман.
С таким послужным списком Мура Закревская-Бенкендорф-Будберг окончательно выбрала эмиграцию и поселилась в Великобритании. Приехала она вообще не в пустоту: в Лондоне её уже ждал следующий герой этого авантюрного романа — писатель-фантаст, аристократ и очень влиятельный герой британского общества Герберт Уэллс, с которым она возобновила отношения с 1927 года.
В воспоминаниях Уэллс пишет о ней одновременно безжалостно и с восхищением: «Она, безусловно, неопрятна, лоб её изборождён тревожными морщинами, нос сломан. Она очень быстро ест, заглатывая огромные куски, пьёт много водки, и у неё грубоватый, глухой голос, вероятно, оттого, что она заядлая курильщица… Однако всякий раз, как я видел её рядом с другими женщинами, она определённо оказывалась и привлекательнее, и интереснее остальных».
Они были вместе до самой смерти Уэллса в 1946 году. Когда Сомерсет Моэм однажды спросил Муру, за что она любит Герберта, если он такой немолодой и грузный мужчина, она ответила: «Его невозможно не любить — он пахнет медом». Но несмотря ни на что Закревская отказывалась выходить за писателя замуж: во-первых, она всё еще была формально замужем за бароном Будбергом, а во-вторых, она была, судя по всему, человеком необычно свободным, а значит, никакими узами, даже с любимым человеком, связывать себя не хотела.
Хотя преимущества официального брака с одним из самых влиятельных литераторов Европы были очевидными. «Она проводит со мной время, ест со мной, спит со мной, но не хочет выходить за меня замуж», — недоумевал сам Уэллс. Берберова пишет, что его выбор пал на Муру потому, что ему была нужна «тень для великого писателя» — не мать детей или жена, а напарница на последние годы жизни. При этом живут они в Лондоне вместе вполне официально — принимают гостей и ходят на светские вечера.
Важно сказать, что репутация Муры и её известность в местном интеллектуальном сообществе не была сформирована только отношениями с Уэллсом: она создавала свой, как сейчас бы сказали, нетворк на протяжении многих лет. Мы все в новой стране так или иначе создаём себя заново, уводя в тень то, что не нравилось из прошлой жизни, и выставляя напоказ лучшее, и баронесса Будберг как графиня Бенкендорф владела этим навыком профессионально. Она завоёвывала внимание британского света своим обаянием, умом и, во многом, теми легендами, которые окутывали её имя. В частности, её подозревали в связях с британскими двойными агентами, однако всё закончилось лишь допросами в МИ-6.
Во время войны Мура работала в журнале «Свободная Франция», сотрудничала с движением Сопротивления (о других героинях этого движения я уже писала в одной из предыдущих колонок) и даже вела коммуникацию с Де Голлем. Сразу после окончания войны уже тяжело больной Уэллс умер, оставив любимой 100 000 долларов в наследство и таким образом лишив её до конца жизни необходимости зарабатывать себе на жизнь.
Муре было 54 года, после смерти Герберта она стала всё больше пить, а вместе с количеством алкоголя масштабировались и те байки, которые она рассказывала про себя в обществе и журналистам. При этом она жёстко контролировала тот нарратив, который пытались оставить о ней свидетели её жизни: в частности, она цензурировала мемуары Локкарта, с которым они всё еще находились в дружеских и деловых отношениях. Причём больше всего Закревскую волновали какие-то смешные вещи: она запретила ему писать, что у неё были кудрявые волосы, потому что в эмиграции она всё время их выпрямляла. Тогда же появились байки о связи с царской семьёй, легенды о её встречах с Муссолини и кайзером Вильгельмом (во всех случаях она выглядела как дерзкая и очень значимая дама высшего света).
Главным мифотворцем в этой истории стали не мужчины и даже не сама Мура, а другая женщина — писательница и эмигрантка Нина Берберова. В 1981 году её книга «Железная женщина» вышла впервые в Нью-Йорке — и стала очень популярной. В меньшей степени объективная биография, в большей — авантюрный роман о «Красной Мата Хари».
Создавая миф о Закревской, Нина Берберова создала миф и о самой себе как об инсайдере в тайной жизни такой удивительной женщины. Биография Муры — главная книга Берберовой и эта книга, в свою очередь, главный источник знаний о жизни Закревской. Эти две женщины закольцевали один миф, вписав в него мужские имена, которые, если присмотреться, оказываются лишь инструментами.
Мура умерла в 1974 году на вилле в Италии, так и не ответив ни на один прямой вопрос.