«Мне всегда жалко человека». Резо Гигинеишвили о новом фильме «Пациент № 1», в котором власть сталкивается с дряхлостью и смертью

Первое, что он произносит: «Больно».  А затем следует приказ: «Сделай что-нибудь». Таким капризно-стариковским, нетерпеливым тоном, каким он привык всю жизнь говорить со своими подчинённым. И почти уже как угроза — предупреждение: «Сейчас обмочусь». 

Я не знаю, откуда, из какой душной тьмы явилось режиссёру Резо Гигинеишвили это страшное косматое существо в больничной пижаме и домашних тапочках. Где он его высмотрел и зачем откопал. Знаю только, что героя его нового фильма «Пациент № 1» зовут КУ. Это аббревиатура имени, которого мы так и не узнаем. Тем более что иначе как «товарищем генеральным секретарем» его здесь не величают. Этот КУ похож и не похож на ветхих монстров в пыжиковых шапках и каракулевых «пирожках», стоявших когда-то на трибуне Мавзолея.

Если честно, во времена моего детства они все казались мне на одно лицо. И это, похоже, было главным условием их восхождения на советский Олимп. Им просто не полагалось ничего личного. Только потом я научился отличать по мохнатым бровям жовиального Брежнева, или вечно грустного Косыгина — по родинке на правой щеке, или аскета Суслова — по старомодным очкам и галошам… Про последнего было доподлинно известно, что время от времени он забывал эти свои галоши в разных спецгардеробах. И тогда туда отправлялся кремлёвский курьер в ранге полковника спецслужб, чтобы галоши забрать. Зачем нужны были галоши Суслову, передвигавшемуся исключительно на бронированном правительственном ЗИЛе, — загадка. Тем не менее нигде Суслов без них не появлялся.

Но вот чем был примечателен Константин Устинович Черненко, недолгий наш правитель, — убей меня, сейчас не вспомнить. Может быть, только своим астматическим дыханием, когда по бумажке он что-то зачитывал срывающимся голосом? И никто не знал, дочитает он её до конца или нет. Хватит ли ему дыхания. Формально именно он станет прообразом главного героя фильма «Пациент № 1». Хотя, конечно, там всё обстоит много сложнее.

Грузинский акцент

— Я всегда стараюсь идти от личного и частного — к общему, — говорит Резо Гигинеишвили.

Мы встретились перед официальной премьерой его фильма в Таллинне на Международном кинофестивале. Знаю, что организаторам пришлось за «Пациента» всерьёз побороться. Спасибо директору фестиваля госпоже Тине Локк и всей команде. Не хотят сейчас на Западе ни слушать русскую речь, ни смотреть на великих русских актёров. Это притом что на создание «Пациента № 1» не потрачено ни рубля денег Минкульта РФ, весь production — грузинский. Грузин — режиссёр, грузин — продюсер Арчил Геловани, грузин — композитор, великий Гия Канчели, и ещё два десятка грузинских фамилий в финальных титрах. 

Сам Резо всячески старался подчеркнуть, что история «Пациента» — вневременная. Сколько существует сюжетов на тему умирания правителя, с которым завершается век, заканчивается эпоха! Не говоря уже просто о самой этой дотлевающей, догорающей жизни, к которой режиссёр испытывает огромное сострадание.

— Когда я снимаю фильм — стараюсь даже больше разобраться с самим собой, со своими страхами или комплексами. Всегда интересно повысить планку, бросить себе вызов: смогу ли я найти себя в каком-то другом новом жанре? Тем не менее при желании всегда можно увидеть что-то общее, что объединяет героев «Жары», беспечно гуляющих по летней Москве, и ребят, угоняющих самолёт, в «Заложниках». Или влюблённую пару, которую играли Инна Михайловна Чурикова и Олег Валерьянович Басилашвили в новелле «Любовь с акцентом», с той пожилой семейной четой, которая появляется в фильме «Пациент № 1» перед тем, как расстаться навсегда. Вы спрашиваете, жалко ли мне главного героя? Мне вообще человека жалко. Я всегда помню слова Резо Габриадзе. Точную цитату сейчас не воспроизведу, но смысл такой: ты обижаешь своего героя, если не пытаешься найти и уцепиться в нём за что-то человеческое. Иначе получается карикатура. Мне кажется, мы вообще не имеем права смотреть на людей сверху вниз.

Резо не скрывает, что в «Пациенте» присутствует личный мотив для него самого. Фильм снимался во время пандемии. Был болен и тяжело умирал его отец. По ходу фильма ты вдруг начинаешь физически  ощущать, как глубоко пропитался каждый кадр больничным духом с его запахами еды, дезинфекции, лекарств… И чем-то ещё, чему трудно подобрать название, но этот запах знаком каждому, кто хотя бы раз переступал больничный порог, вне зависимости от ранга и класса медицинского заведения.

Место действия изменить нельзя

Место действия фильма - Четвёртое медицинское управление. Вотчина легендарного академика Чазова. Кащеево царство. Советские правители туда ложились, они там лечились, они там умирали… В фильме это огромное, гулкое мраморно-гранитное пространство, где, кажется, так легко потеряться, затеряться, исчезнуть. Напрасные иллюзии. Всё под контролем. Тут за каждым углом, у каждого входа взгляд натыкается на неприметных людей с мятыми свежевыбритыми лицами, в одинаковых костюмах. У них телефоны, спецсвязь, прослушка, первая линия охраны, вторая… Муха не пролетит. 

При этом в их постоянном присутствии есть что-то изнуряющее, как при хронической бессоннице. В мраморном царстве спать не полагается никому, кроме главного пациента. Но и он тоже не спит, мучается. И заставляет мучиться всех вокруг. В фильме это некий собирательный образ власти, полуживое Тело, которое еле дышит и держится на каком-то последнем заводе, на одном рефлексе, как бы помимо разума, почти уже угасшего, и даже помимо воли, которой не хватает даже на самые элементарные житейские действия.

Но хватательный рефлекс «держать и не пущать» — это то, что демонстрирует в течение почти двух с половиной часов выдающийся артист Александр Георгиевич Филиппенко.

— Меня учили мои учителя, что одна из главных задач режиссёра – придумать для актёра хорошую роль, — говорит Резо. — И ещё лучше — дать неизвестному актёру хорошую роль и помочь ему реализовать свой талант. Поэтому я всегда стараюсь пробовать не только тех, кто значится в списке кастинг-директора. Как правило, это 10–12 самых востребованных имён, поэтому я сам хожу по театрам, смотрю вторые, третьи составы. А здесь мне вдруг попалась в YouTube запись литературной программы Александра Филиппенко. Он ведь замечательный чтец! И тут я увидел… его рот. И он меня заворожил. Я буквально не мог от него оторваться.

Самое удивительное, что это был совсем не тот умирающий человек, которого я представлял себе, когда мы писали сценарий. Ведь в жизни Александр Георгиевич излучает энергию. Несмотря на свои восемьдесят, он ещё тот живчик! Выступает с концертами, ездит по всему миру. Но когда он прочитал сценарий, то спросил меня напрямую: как вы хотите, чтобы я существовал в кадре? Ведь он артист вахтанговской школы. То есть всегда старается быть предельно экспрессивным, резким, страстным… Но на самом деле он может быть очень разным. И всё, что от меня требовалось, это лишь время от времени говорить ему только одно слово: «Тише! Тише!» Роль выстроилась на сочетании внутренней клокочущей жизни и угасшей плоти, которая отказывается подчиняться.

Без рефлексий

В мировом искусстве существует огромная традиция изображения медленного умирания. Смерть как освобождение, смерть как избавление. Можно вспомнить «Осень патриарха» Габриэля Маркеса или «Смерть Ивана Ильича» Льва Толстого. Но герой Филиппенко, как истинный сын своего времени, не приемлет никакого мистицизма, не верит ни в какие потусторонние силы. Он убеждён, что Бога нет. Ему докладывали. Он не собирается ничего пересматривать. Он считает, что и Смерть можно заставить подождать, как любого просителя, записавшегося к нему на приём.

— Больше всего меня поражает в нашем герое, — продолжает Резо, — отсутствие всякой рефлексии на пороге смерти. Перед её лицом он совсем не меняется, а продолжает упорно держаться за власть. Мне хотелось понять, что отличает героя, которого играет Филиппенко, скажем, от того же Ивана Ильича. Ведь у Толстого в повести очень подробно показаны все стадии постепенного ухода героя и его примирения со смертью. Но почему Иван Ильич всё-таки задается главными вопросами бытия, а КУ — нет? Может быть, всё дело в его атеизме? Над всеми правителями прошлого был Бог. Им было перед кем каяться за свои грехи, у кого просить прощения. У советских правителей ничего такого не было. Их бог лежал и продолжает до сих лежать на Красной площади, выставленный на всеобщее обозрение. И, если честно, мне очень жаль это несчастное тело, которому нет покоя уже почти 100 лет. Причём эта жалость распространяется на всех нас, в том числе на моих собственных детей.

Помню, как однажды зимой мы пришли на каток, который там заливают перед ГУМом. Разноцветные лампочки горят, бодрая музыка звучит, а меня вдруг пронзает мысль, что, по сути, мы пришли на кладбище, где есть Мавзолей, где ещё множество захоронений у Кремлёвской стены… Ну не полагается веселиться рядом с мёртвыми. Что-то во мне против этого восстает.

Мастер-класс

В «Пациенте № 1» нет исторических имён или дословных цитат. Понятно по модам и причёскам, что действие происходит в начале 1980-х, что унылый морок накрывает всех непроницаемым зеленоватым туманом, сквозь который доносятся звук правительственных шин да казённо-бодрые голоса дикторов программы «Время». И этот вечный снег, и люди, бредущие по нему в своих утеплённых пальто, и телевизор, не выключающийся никогда. 

Камера Петра Братерского рассматривает этот малогабаритный советский уют эпохи застоя без сарказма или тем более осуждения. Ну да, вот такая была жизнь тогда за порогом Дворца живых и мёртвых, где лежал Пациент № 1. А какой она могла быть, когда вся энергия уходила на поддержание умирающего тела! И всё это ради того, чтобы в назначенный день и час КУ проковылял положенные ему 17 шагов до выборной кабинки, установленной тут же, в больнице, и исполнил свой долг — проголосовал за блок коммунистов и беспартийных. 

Но Александру Филиппенко скучно играть только умирающего монстра. Он, великий знаток и любитель джаза, аранжирует свою роль в лучших традициях джемсейшна. Импровизация под капельницей. Соло с катетером. Филиппенко грандиозен, когда кричит: «Cа-ам!» — отбиваясь от чужих рук, когда глазами старого сладострастника скользит под халатик юной медсестры, когда жадно приникает ноздрями к флакону импортного мужского парфюма. Ещё остались запахи, которые волнуют кровь, ещё есть женские руки, которые могут принести ему облегчение. А вот старая жена, которую привезли к нему тоже в инвалидном кресле, уже совсем не в радость. Она способна лишь мучить своей бессмысленной заботой и уговорами умереть дома. Эта роль стала последней в киносудьбе великой Инны Чуриковой.

— Если мне сейчас начать говорить про Инну Михайловну, то, боюсь, мы не закончим до утра. Кроме того, что она и Глеб Анатольевич Панфилов подарили нам столько великих фильмов, в какой-то момент вдруг понимаешь, что эти их фильмы и её роли в тебе поселились навсегда. Это как прекрасные книги, которые ты можешь перечитывать по многу раз и каждый раз открывать что-то новое. И ещё в памяти остались не только их кино, поразительный талант, но и скромность. Скромность двух великих людей, которой следует всем нам поучиться. Это вовсе не означает, что в них не было волевого начала или высочайшей требовательности к себе и другим.

У меня с Инной Михайловной связана масса воспоминаний. Это и прекрасные солнечные дни, когда мы снимали «Любовь с акцентом»… Помню, как она наотрез отказалась надевать то, что приготовила для неё наша художница по костюмам. Всё было не то и не так. Тогда я предложил Инне Михайловне поехать в Тбилиси, пройтись по бутикам и выбрать для своей героини то, что ей самой понравится. Я отдал ассистентке свою кредитку. И потом в течение нескольких часов мне поступали тревожные СМС: Чурикова купил то, купила это… Как любой женщине, ей нравился шоппинг, процесс примерок и покупок, но главное — ей необходимо было почувствовать себя любимой, обожаемой, единственной…

«Пациента» мы снимали в ситуации строжайшего карантина. Ковид бушевал вовсю. И у меня были большие сомнения — согласится ли она? К тому же это была огромная ответственность. Всю сцену с ней мы должны были отснять за одну смену. Больше рисковать мы не могли. Я дал слово Глебу Анатольевичу, что не стану подвергать Инну Михайловну второй раз опасности. Представляете, какая требовалась от неё концентрация и точность! Ведь жена КУ — самый человечный, самый искренний человек во всём фильме. Первая же её реплика: «Мальчик мой», — которую придумала сама Инна Михайловна, стала камертоном для этой сцены встречи с мужем.

Я бесконечно благодарен ей за лёгкость, иронию, готовность придумывать и импровизировать. Она и мне позволяла шутить. Вне кадра для меня она была, разумеется, Инна Михайловна, но на съёмочной площадке я называл её «Инночка», подбегал к ней, целовал ей руку. Мы шептались, если что-то шло не так, и радовались, как дети, если дубль получался. Какое же это было счастье! Она была моим большим другом. Поэтому, когда пришло известие, что её не стало, для меня это было огромным личным горем.

Дуэт Инны Чуриковой и Александра Филиппенко — это, кроме всего прочего, ещё и мастер-класс, когда в пятиминутном эпизоде сыграно буквально всё: и не до конца убитая нежность, и тоскливая горечь прожитых лет, и невозможность ни о чем договориться, даже находясь на самом краю бездны, глядя друг на друга в последний раз… Жена хочет забрать мужа, чтобы он мог умереть в своей постели дома. Ей не дают. Но он и сам не хочет… Ни пресловутой «своей постели», ни старой жены, ни дома. Все эти непременные атрибуты благородного финала КУ отвергает гневно и решительно. Слёзы и причитания только приближают к нему Смерть, а он её гонит, как гонит свою законную вторую половину, которая уже и не жена для него вовсе. Ничего не надо! Уходи! Оставь меня в покое.

Ангелы смерти

Женой он теперь называет свою медсестру Сашу (актриса Ольга Макеева) — бесплотное создание, тихую, молчаливую деву, скользящую невесомо и незаметно вокруг него со своими шприцами, градусниками, капельницами… У неё мало слов. Но в ней есть та волнующая тайна и скрытая сексуальная энергия, которые вместе с очередной инъекцией возвращают героя к жизни.

— Оля пришла пробоваться в группу медсестёр. Но мне вдруг показалось, что, может быть, она и станет нашей главной героиней. И тут мне очень помог Александр Георгиевич Филиппенко. В тот момент ему надо было уходить, но я попросил его немного задержаться. До сих пор удивляюсь собственной наглости. С какой стати он, выдающийся артист, должен оставаться подавать реплики молодой актрисе? Но, к счастью, у него было немного свободного времени. И когда Ольга заучила наизусть свои реплики и начались съёмки, я сразу понял, что между моими актёрами возникает какая-то странная вибрация. Опять же в сценарии у нас была простая советская Алёнушка, будто сошедшая с шоколадной обертки. А тут в образе скромной советской медсестры проглянули черты ледяной девы, ангела смерти. И что-то даже вроде флирта наметилось между героем и его медсестрой.

Конечно, это тоже иллюзия. Как почти всё в этом в царстве-государстве бесшумных ковровых дорожек, красных гвоздик-«спутниц тревог» и шаркающих отставников в халатах и стоптанных тапочках. Тут все привыкли друг другу врать: врачи, пациенты, медсёстры, люди из спецслужб… Но когда сюда попытается прорваться бывший сподвижник, генерал армии, разжалованный министр (прекрасная работа Евгения Стеклова), КУ не станет с ним разговаривать. Отмахнётся как от назойливый мухи: «Вы все мне врёте!» — задыхаясь, прокричит он.

У него в кабинете высится целая гора секретных папок и срочных дел в красных переплётах. Никто не хочет тут знать правды — может быть, кроме главного куратора, которого играет замечательный актёр Игорь Черневич. На самом деле он и есть главный кукловод и тайный распорядитель. Он подбирает персонал, отслеживает звонки и контакты, руководит врачами и лечением Пациента № 1…

C этими бесцветными глазами, с вкрадчивыми интонациями опытного вербовщика, с этим своим блокнотиком, с которым он никогда не расстаётся, фиксируя там всё, что происходит и кто что говорит. И вся эта зловещая церемония с голосованием полумертвеца — это, конечно, его режиссура. В сущности, он и есть здесь господин Смерть. Впрочем, тогда господ ведь не было. Все в этом Кащеевом царстве называли друг друга «товарищами».

Styx — музыка для вечности 

Резо Гигинеишвили не захотел обойтись в своём фильме без внятного грузинского мотива или хотя бы какого-то мгновенно узнаваемого обертона. Им стал фильм Георгия Данелия «Кин-Дза-Дза». Его по ходу сюжета смотрит КУ у себя в отдельном кинозале. Фильм КУ понравился, тем не менее по подсказке своего помощника он фильм запретил, как запрещал всё, в чём теплилась хоть какая-то жизнь. Но потом КУ умрёт, а «Кин-Дза-Дза» выйдет на экраны. И медсестра Саша будет вместе со всеми смотреть его в кинотеатре. 

— Музыка Гии Канчели — очень важная составляющая двух моих последних фильмов. Оба они внутренне связаны с реквиемом Гии Канчели Styx. Как известно, река Стикс разделяет страну мёртвых и страну живых. И точно так же мои герои находятся между жизнью и смертью. И обезумевшие родители в «Заложниках», которые ищут своих детей, не зная, умерли они или ещё живы. И главный герой «Пациента», цепляющийся из последних сил за жизнь, когда ему остаются считаные дни, те самые последние 17 шагов до порога небытия. Всё это находится в какой-то внутренней перекличке и таинственной связи, которая открылась мне благодаря музыке Канчели.

Так совпало, что в фильме «Кин-Дза-Дза» за кадром поют родная сестра Резо и его мама. Такой вот изящный автограф, который режиссёр приберёг для финала, чтобы проиллюстрировать нехитрую, но по нынешним временам весьма утешительную мысль: век тиранов рано или поздно заканчивается, а искусство вечно. Как и музыка его великого земляка Гии Канчели, которая сегодня звучит так же звонко, иронично и пленительно, как и 40 лет тому назад, когда «Кин-Дза-Дза» только вышла на советские экраны.

А вот с прокатом «Пациента» на сегодняшний день всё сложно. В России выход фильма едва ли возможен. Пока речь идет о фестивальных показах. Кстати, так было и с предыдущим фильмом Гигинеишвили «Заложники». Конечно, престижный приз из рук выдающегося немецкого режиссёра Вернера Херцога, а на днях приз за лучшую режиссуру на фестивале в Котбусе (ФРГ) сразу привлекли к «Пациенту» внимание. Не существует исключительно локальных тем и сюжетов, рассчитанных только на определённую аудиторию. Хорошее кино, как ледоход, всегда пробивает границы, время и любые препятствия.

В финале мы видим главного героя с помолодевшим лицом. Он сбросил с себя унылую больничную робу. Небритый, косматый, с ликующей улыбкой, он быстрым шагом идет по пресловутому чёрному коридору сквозь нарезку из хроникальных чёрно-белых фотографий первых лет перестройки. Он ничего этого не увидит и не узнаёт. Но он вырвался из своего вонючего загона.  Смерть освободила его от демонов прошлого и от страха перед будущим. Теперь и он свободен.