Говорят, нельзя иметь любимчиков, но в нашей женской лиге эмигранток у меня есть своя фаворитка. И зовут ее Надежда Лохвицкая. А вы можете знать ее по псевдониму - Тэффи. А можете и не знать, потому что одна из самых известных русских женщин в эмиграции, состоявшаяся, в отличие от многих, в Париже как поэтесса и писательница, она была полностью забыла на родине. В советское время ее не включали ни в один учебник по литературе – ибо «предателям» там не место.
Спойлер: это будет не первое совпадение с сегодняшним днем.
Впрочем, сама Тэффи в своем рассказе «Время» писала: “Интересные женщины бывают во всякую эпоху”. С этим сложно не согласиться, другой вопрос, что бывают такие эпохи, что хотелось бы чуть менее интересной жизни. На время Тэффи выпали и огонь, и вода, и медные трубы.
С последних, собственно, она и начинала. Надежда родилась в 1872 году, ее отец работал профессором криминалистики и был издателем журнала «Судебный вестник». Но связями отца она не пользовалась, и до 30 лет не печаталась, хотя с детства писала стихи и рассказы. Зато, когда начала публиковаться, слава не заставила себя ждать – Тэффи была настолько популярной в дореволюционной России, что заслужила звание «королевы юмора» (буквально как Алла Пугачева в музыке). Хотя первый успех у нее случился благодаря не рассказам, а пьесе – под именем Тэффи Надежда отправила свою пьесу в Суворовский театр и текст приняли к постановке. А те самые знаменитые колкие очерки печатали в еженедельном журнале «Сатирикон». В итоге у Тэффи даже появился свой «мерч» - были выпущены духи и конфеты, названные в ее честь. Ну, и главная байка всех биографических справок о Тэффи: ее настолько любили в царской семье, что когда к 300-летию дома Романовых было решено составить юбилейный сборник и у Николая II спросили, кого из писателей он хочет там видеть, император заявил: Тэффи и «только ее».
Почему Тэффи? Дело в том, что в те времена женщины-авторы обычно подписывались мужскими именами, но Надежда принципиально этого делать не хотела. Поэтому она решила выбрать псевдоним, который не имел бы гендерной привязки: «Нужно, какое-нибудь имя, которое бы принесло счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака, дураки всегда счастливые». И она вспомнила служившего в ее семье слугу Степана, которого домашние шутливо звали Стеффи. Отбросив первую букву, писательница стала «Тэффи».
Иллюстрация Екатерина Балеевская/SpektrPress
Если продолжить аналогии с сегодняшним днем, то Тэффи была своего рода «дореволюционной Зинаидой Пронченко»: ее любимым жанром была остроумная миниатюра, своего рода фельетоны, построенные на описании какого-нибудь простого жизненного эпизода. В них Тэффи очень иронично изображала жизнь и нравы петербургского «полусвета» и обывателей, а еще критиковала ситуацию в России, где все больше пахло революцией.
Из-за революции, как можно догадаться, Тэффи и уехала из России – и продолжила писать. Уехала она, как и положено было приличной писательнице 100 лет назад, в Париж: через Киев, потом Константинополь, на корабле «Шилка». Свое решение она объявила так: поскольку Земля вступила в созвездие «Большого Пса», то наступает «песье время», а революцию назвала «великим триумфальным шествием безграмотных дураков и сознательных преступников». Как сказали бы сегодня, «на цитаты».
Как и очень многие белые эмигранты, Тэффи всегда хранила надежду на возвращение, однако не хотела возвращаться, пока во главе страны были люди с недопустимыми для Тэффи ценностями: «Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти».
Что происходит с очень успешным человеком, когда он бежит в эмиграцию не за лучшей жизнью, а от худшей? Правильно, он теряет свой статус, как социальный, так и финансовый, остро переживает это и заново ищет себя. Но Тэффи в первые годы эмиграции, во-первых, вообще не бедствовала, как многие другие. Ее брат, генерал Лохвицкий, уже жил в Париже – и поддерживал сестру. Она вновь стала печататься в русскоязычных изданиях – и стала голосом русской общины.
Как пишет Владимир Малышев в книге «Герои, жертвы и злодеи. Сто лет Великой русской революции», Тэффи «активно включается в интеллектуальную и культурную жизнь российской общины в Париже. Современники вспоминают, что Надежда Александровна была желанной гостьей литературных вечеров: ее остроумие, такт, легкость в общении и умение примирять политических противников и страстных спорщиков были незаменимы для успеха таких вечеров. Тэффи охотно отзывалась на предложения прочитать свои стихи или прозу на благотворительных вечерах, чтобы собрать средства бедствующим эмигрантам-соотечественникам; Тэффи без устали хлопотала и помогала новоприбывшим найти работу и жилье во Франции. Тэффи еженедельно печатала короткие рассказы в газетах «Возрождение», «Последние Новости» и в других изданиях. Как отмечали соотечественники, россияне ждали этих рассказов. Творчество Тэффи стало одним из способов создания новой идентичности эмигрантов, одними из связующих звеньев, которые объединяли россиян в Париже в жизнедеятельную диаспору с уникальным культурным самосознанием, с пониманием ценности своего исторического опыта и с стремлением сохранить и передать русскую культуру последующим поколениям».
И, в первую очередь, Тэффи стала голосом русских женщин в этой общине. Как я уже писала в своей предыдущей колонке, посвященной Александре Коллонтай, единственным способом выжить за границей для бежавших тогда из России женщин был мужчина. Но именно в эмиграции, парадоксальным образом, многие женщины в силу объективной нужды, стали уходить от патриархальных установок. Многие из них шли работать, а некоторые женщины даже решались на развод.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/SpektrPress
В том же рассказе «Время» Тэффи емко сформулировала опыт русских женщин за границей: “Прямо удивляешься, как эта маленькая женщина смогла все это пережить”. Как пишет в своей работе исследовательница Старостина-Трубицына, «разложение патриархата в российской семье как результат эмиграции и распада традиционной структуры российского общества – одна из важнейших тем в произведениях Тэффи. Российские эмигрантки в Париже оказались в сложном положении. Тот самый Париж, который казался земным раем российским путешественникам в годы перед Первой мировой войной, потерял романтический ореол и как будто бы стал дантовским чистилищем для русского эмигранта».
Эти изменения в русской женщине Тэффи препарировала во многих своих рассказах: ее героинь бросают мужья ради других, и в итоге эти эмигрантки вынуждены находить работу и содержать себя самостоятельно. В других историях женщины тянут на себе за границей больных детей -- в то время, как их мужья не способны взять на себя ответственность за семью в новых условиях. Лишенные привычных статусов и капиталов, мужчины терялись в новом месте, искали утешения в бутылке или других женщинах.
Своими рассказами Тэффи не просто делала проблемы женщин в Париже (а их опыт вряд ли сильно отличался от берлинского, лондонского или нью-йоркского) видимыми, но и поддерживала их: просто сама мысль, что другие эмигрантки переживают то же самое, помогала переживать свои беды.
Писательница, по сути, превратилась в исследовательницу эмигрантской среды и очень критиковала разобщенность русских людей в Париже. В рассказе «Ке фер?» она писала: «Живем мы, так называемые ле рюссы, самой странной, на другие жизни не похожей жизнью. Держимся вместе не взаимопритяжением, как, например, планетарная система, а вопреки законам физическим — взаимоотталкиванием. Каждый ле рюсс ненавидит всех остальных, столь же определенно, сколь остальные ненавидят его». Тэффи считала, что решением ситуации было бы создание эмигрантского коммьюнити – и создавала его вокруг себя, во многом благодаря своей прозе. Как сегодня, когда мы поддерживаем друг друга в телеграм- и фейсбук-чатиках, где обмениваемся всей информацией, делимся контактами юристов и нянь, помогаем искать друг другу работу и друзей.
Положение Тэффи за границей сильно ухудшилось во Вторую мировую войну. Она не стала покидать Париж, потому что уже болела. Ей приходилось очень тяжело, она голодала, но все равно отказывалась сотрудничать с коллаборационистскими изданиями, хотя ее приглашали туда писать. В те годы во время публичных выступлений она часто повторяла: «Все мои сверстники умирают, а я все чего-то живу».