«Спектр» при поддержке Медиасети публикует материал «Новой газеты» полностью.

19 августа 1991 года в СССР была предпринята попытка государственного переворота. Президент СССР Михаил Горбачев изолирован на крымской даче в Форосе, для управления страной создан Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП). Организатором и движущей силой переворота стала группа заговорщиков во главе с Владимиром Крючковым, активная роль отводилась руководимому им КГБ СССР. Попытка переворота провалилась, и в ночь на 22 августа Горбачев вернулся в Москву. В тот же день был подписан указ президента СССР об освобождении уже арестованного Крючкова от должности председателя КГБ СССР и указ об освобождении от должности и лишении звания генерал-лейтенанта начальника Службы охраны КГБ СССР Юрия Плеханова. Арестовали и остальных заговорщиков.

Материалы следствия, часть которых публикуется в этом номере «Новой газеты», дают представление не только о том, как это было 30 лет назад, но и о том, как это начиналось — вполне прозаично. Истоки заговора обретали свои очертания, можно сказать, на глазах у всех.

Тревога нарастает

К осени 1990 года руководство КГБ окончательно сделало свой выбор. Обзор политического положения в стране был разослан Крючковым 18 октября 1990-го региональным руководителям КГБ. Крючков нагнетал страхи и писал, что в стране сформировался и открыто действует блок «антисоциалистических сил» с центром в Москве. И делал вывод: «Не вызывает сомнения готовность к насилию со стороны антиконституционных сил». Через несколько месяцев, в феврале 1991-го, Крючков информирует Горбачева о положении в стране. Тон этого письма еще более тревожен, тут впервые Крючков намекает на необходимость «чрезвычайных мер» и возможность организации «чрезвычайных органов» управления страной. Идея военного положения уже носится в воздухе.

В октябре 1990-го на оперативных совещаниях в подразделениях КГБ, оценивая обстановку, руководящие сотрудники уже не таясь высказывают явную тревогу и недовольство по поводу происходящего: «Враждебная кампания против КГБ — это производное от общего положения в стране. К власти рвутся антидемократические силы… Идет наступление на основные структуры государства… Руководство страны занимает двусмысленную позицию…» Но в среднем руководящем слое чекистов еще сильна вера в то, что руководитель страны Горбачев может на что-то повлиять и исправить: «Надо просить Михаила Сергеевича выступить перед сотрудниками КГБ».

В то же время в конце 1990-го человек из ближайшего окружения председателя КГБ Леонид Шебаршин отмечает перемены в его настроении: «Крючков никогда не допускает ни одного слова, которое можно было бы истолковать как проявление нелояльности в отношении Горбачева. И тем не менее мне кажется, что он начал разочаровываться в нашем лидере».

В своих более поздних интервью Крючков признается, что «раскусил» Горбачева в 1990–1991 годах и пришел к выводу, что он — «двуликий Янус». Можно с уверенностью сказать: председатель КГБ вел свою линию, отличающуюся от горбачевской. Впервые эти политические разночтения стали достоянием публики в декабре 1990-го.

Беспрецедентным было телевизионное выступление Крючкова накануне Четвертого съезда народных депутатов. Председатель КГБ призвал «всех честных граждан объединить усилия в борьбе с посягательствами на социалистический, государственный, общественный строй». Получалось, что Крючков публично выставлял себя единственным защитником социализма в СССР.

У многих тогда возникло недоумение: почему по вопросам собственности и власти выступает председатель КГБ, а не премьер-министр или президент?

Выступая на Четвертом съезде народных депутатов СССР, председатель Верховного Совета РСФСР Борис Ельцин с тревогой говорил о том, что в стране происходит конституционное оформление «неограниченного авторитарного режима», при этом в «недостойные политические игры» пытаются втянуть армию и органы КГБ и МВД. Выступление Крючкова на этом же съезде 22 декабря 1990-го было посвящено «деструктивным политическим силам» и борьбе с «экономическим саботажем». Крючков, нагнетая «шпиономанию» и прочие страхи, сетовал на бессилие правоохранительных органов, говорил, что органы КГБ подвергаются «необоснованным грубым нападкам». В целом выступление Крючкова содержало оценки ситуации в стране, отличающиеся от горбачевских. И по тональности, и по смыслу выступление Крючкова было своего рода декларацией и заявкой на особую политическую значимость. Да и сам по себе факт обращения председателя КГБ к международным темам свидетельствовал о далеко идущих амбициях. Расхождение позиций Крючкова и Горбачева было тут же замечено западной прессой, а ряд экспертов вообще сделал выводы о «возврате старых времен». Крючков поспешил успокоить общественное мнение. В пресс-центре Верховного Совета СССР 25 декабря 1990-го он вынужден был дать пресс-конференцию и изложить свои объяснения. Продемонстрировав показную лояльность президенту Горбачеву, он все же взялся развивать мысль о праве президента использовать «чрезвычайные меры» и тут же успокаивал, что это не будет «возвратом к прошлому», а наоборот — «это будет просто наведение порядка, по которому все так скучают».

Крючков чувствовал, как у него уходит почва из-под ног

Политическая расстановка сил серьезно изменилась не в пользу союзного руководства после феноменального успеха Ельцина на выборах президента РСФСР 12 июня 1991-го. Руководители КГБ совершили серьезный просчет, ввязавшись в предвыборную гонку не на стороне Ельцина. Офицеры КГБ вели в своем окружении закулисную агитацию против Ельцина. А Горбачев был вынужден считаться с Ельциным, выросшим в крупнейшего политического деятеля в стране.

Тогда же окончательно определилась антигорбачевская фронда. На закрытом заседании Верховного Совета СССР 17 июня 1991-го выступили премьер-министр Валентин Павлов, министр обороны Дмитрий Язов, министр внутренних дел Борис Пуго и председатель КГБ Владимир Крючков. Они обвинили президента Горбачева в «бездействии» в условиях надвигающейся катастрофы. Смысл их речей был зловещ. Особенно поразил воображение депутатов Крючков, нарисовавший картину заговора с участием таинственных «агентов влияния». Никаких конкретных имен председатель КГБ не назвал, но его намеки были поняты и хорошо усвоены наиболее чувствительной к конспирологии публикой.

Подобный демарш ближайших соратников заставил Горбачева напрямую укреплять связи с лидерами республик и торопиться с подписанием Союзного договора. Встреча Горбачева с Ельциным и Назарбаевым состоялась 30 июля 1991-го. Помимо обсуждения Союзного договора речь шла и о возможных кадровых перестановках в кабинете министров, упоминался в этой связи министр обороны Язов. Как пишет Горбачев, позже выяснилось, что встреча прослушивалась КГБ и эта запись использовалась Крючковым для того, чтобы подтолкнуть Язова к участию в будущем путче. По утверждению Болдина, Горбачев рассказал ему об этой встрече и о том, что Ельцин и Назарбаев «настаивают на том, что Крючкова и Язова надо убрать с должностей: не тянут больше старики». При этом Болдин упомянул о том, что слышал, будто Горбачев обсуждает вопрос о назначении Бакатина на пост председателя КГБ.

Теперь счет шел на дни.

Крючков не только рисковал потерей места и крушением карьеры. Рушилась его система ценностей.

Он не мог согласиться с тем, чтобы хоть одна республика вышла из состава СССР, яростно сопротивлялся департизации системы КГБ. Как отмечает Шебаршин, записавший высказывания председателя КГБ, «Крючков никак не может смириться с мыслью о том, что коммунистическая партия обречена на гибель, он полагает, что и органы госбезопасности могут погибнуть вместе с ней». Спасение Крючков видел в решительных и кардинальных действиях, но до поры до времени действовал осторожно и скрытно. Это было вполне в его манере. Шебаршин хорошо изучил повадки своего шефа: «Крючков никогда не раскрывает свои планы, исподволь готовит почву, ходит тайными, окольными путями».

4 августа 1991-го Горбачев отправился отдыхать в Крым на дачу в Форосе (объект «Заря»), планируя вернуться в Москву к назначенной на 20 августа дате подписания Союзного договора.

Крючков не терял времени. На следующий день после отъезда Горбачева — 5 августа — на объекте АБЦ, принадлежащем КГБ, собрались приглашенные им Язов, Бакланов, Шенин и Болдин.

В своем решении они были единодушны: сорвать подписание Союзного договора и ввести в стране чрезвычайное положение.

Все последующие дни шла лихорадочная подготовка: прорабатывались планы, готовились документы о чрезвычайном положении, на «прослушку» ставились телефоны людей из окружения Ельцина, составлялись списки на задержание российских руководителей и «демократических лидеров». Крючков сознавал, что все нужно успеть сделать до 20 августа. Решающая встреча заговорщиков состоялась на объекте АБЦ вечером в субботу 17 августа. До выступления заговорщиков оставались часы. Было решено предъявить Горбачеву ультиматум: или он соглашается объявить в стране чрезвычайное положение, или его изолируют, объявят «больным» и вместо него президентские полномочия будут переданы вице-президенту Геннадию Янаеву.

На следующий день, 18 августа, депутация в составе Бакланова, Болдина, Варенникова, Шенина и начальника Службы охраны КГБ Плеханова отправилась к Горбачеву в Форос. Крючков чувствовал заранее, что Горбачев вряд ли согласится. И в Форос председатель КГБ отправил группу связистов, а начальнику управления правительственной связи загодя дал указание подготовиться к отключению у Горбачева всех видов связи.

Бессонная ночь в Кремле

В тот же воскресный день 18 августа в восемь вечера в Кремле в кабинете премьер-министра Валентина Павлова стали собираться участники ГКЧП. Ждали возвращения Бакланова, Болдина и Шенина из Крыма.

Вызвали председателя Верховного Совета СССР Анатолия Лукьянова, который, явившись в Кремль, предварительно заглянул в свой кабинет и прихватил с собой Конституцию СССР и Закон «О чрезвычайном положении». Законник!

Лукьянову, как только он переступил порог, тут же заявили: «…если будет заключен Союзный договор, будет распущено правительство, все не будет действовать». Да он и сам это прекрасно знал и чувствовал. Как отмечено в обвинительном заключении: «Убеждением Лукьянова А.И. было, что подписание нового Союзного договора — это конец Союза ССР». Осторожный Лукьянов отказался войти в состав членов ГКЧП, но вполне был готов помочь общему делу: «…Он взял на себя обязательство подготовить заявление по поводу переговоров в Ново-Огарево. Обещал оказать помощь при утверждении решений ГКЧП в Верховном Совете СССР на предстоящей внеочередной сессии, говорил, что это будет сложно сделать…»

Вторым отказавшимся войти в ГКЧП стал министр иностранных дел Бессмертных. Его мотивация была более серьезной и аргументированной, чем лукьяновская. Бессмертных вылил на собравшихся ушат холодной воды. Он заявил: «Чрезвычайное положение вызовет серьезный кризис во внешней политике. И можно ожидать санкций блока НАТО, потому что всякое чрезвычайное положение есть ущемление прав человека, очень чувствителен на этот счет „запад“, тем более мы достигли очень многого». Бессмертных напомнил: «Мы не получили ни зернышка из того зерна, которое должны закупить, закроются кредитные линии… Если тем более что-то случится в Прибалтике, то произойдет колоссальный внешнеполитический взрыв… Если прольется кровь, весь мир просто восстанет…»

Монолог Бессмертных, конечно, произвел некоторое деморализующее впечатление на присутствовавших, но уже ничего не мог изменить. Дело зашло уже слишком далеко, необратимый шаг — изоляция Горбачева — был сделан, и пути назад не было.

Долго искали Янаева. Воскресный вечер он коротал у друзей, предаваясь любимому занятию — выпивке. Он, конечно, догадывался, зачем его так срочно кличут в Кремль. Отнекивался, не хотел ехать. И все же от приятного застолья с друзьями был безжалостно оторван.

Янаеву очень не хотелось подставляться. Он хоть и сердцем был с остальными, но каким-то аппаратным чутьем догадывался о гибельности всей затеи. Стал отнекиваться от главной роли. Вот как рассказывал об этом в ходе следствия Павлов:

«Тогда Янаев стал говорить: „А как же тогда объяснить, почему я беру на себя исполнение обязанностей президента? Почему именно я? Пусть Лукьянов берет это на себя…“ Было видно, что Янаев проявляет нерешительность в этом вопросе. В ответ на это Лукьянов заявил: „По Конституции ты должен исполнять обязанности президента, а не я. Мое дело — собрать Верховный Совет СССР…“ Они начали спорить между собой, откуда-то появилась Конституция СССР и Закон о правовом режиме чрезвычайного положения. Обсуждали они этот вопрос довольно энергично».

Янаев позднее выразился довольно образно. Все дело организовали представители «трех сектовых ведомств» — КГБ, МВД и Минобороны. Очень интересная оценка характера силового блока. Секта! Янаев прекрасно понимал сущность советского мироздания и системообразующих ведомств.

«Банда восьмерых»

В заготовленных заранее бумагах значились 10 членов ГКЧП. Двое — Лукьянов и Бессмертных — отказались, оставшись на положении сочувствующих. Но и им, и тем, кто остался, было что терять. Все они — представители общесоюзных структур — после подписания Союзного договора гарантированно лишались работы. Ну, а по возрасту им светила только пенсия. Отсюда и основная мотивация членов ГКЧП — сохранить личную власть. И в какие бы цветастые фразы о спасении Родины это их желание ни пряталось, глубинный мотив был один — не потерять свое привилегированное положение.

Не забота о стране, а забота о себе и своих амбициях. Это и погубило страну.

Итак, в состав ГКЧП вошли восемь человек: Янаев, Павлов, Крючков, Язов, Пуго, Бакланов, Тизяков, Стародубцев.

А вот КПСС формально осталась в тени. И неслучайно. Активный участник всех подготовительных совещаний секретарь ЦК КПСС Шенин решил партию приберечь. Он знал, как надо использовать партаппарат. На следующий день, 19 августа, после обнародования решения о создании ГКЧП секретариат ЦК КПСС выступил с поддержкой, разослав в парторганизации на места телеграмму: «…примите меры по участию коммунистов в содействии Государственному комитету по чрезвычайному положению в СССР».

Формально не вошел в ГКЧП и Болдин — активный заговорщик и ближайший к Горбачеву человек.

Горбачева особенно уязвила измена его многолетнего помощника.

Болдин с 1981-го служил ему верой и правдой, будучи помощником секретаря ЦК, а с марта 1985-го — помощником генерального секретаря. В кабинет шефа Болдин всегда входил запросто, без доклада. Свой человек!

Когда решался вопрос, кому лететь в Крым предъявлять ультиматум Горбачеву, Язов невесело пошутил: конечно, Болдину. Горбачев увидит его и поймет безвыходность своего положения — дескать, «и ты, Брут…».

Свой антигорбачевский выбор Болдин сделал вполне сознательно. Вечером 18 августа в Кремле убеждал еще колеблющихся, запугивал — мол, уже нет пути назад, «мосты сожжены». Язов это понял и принял почти обреченно; правда, позднее с изумлением констатировал: «Михаил Сергеевич никакого отречения не подписал…»

Наверное, Крючков был бы плохим председателем КГБ, если бы доверял своим же соратникам по ГКЧП. Конечно, он подстраховался и 19 августа отдал распоряжение взять на контроль телефонные переговоры Янаева и Лукьянова (из протокола допроса от 17.12.1991, Степанков, с. 62). И может, не только их. Он точно знал, где слабые звенья, предчувствовал, кто первым дрогнет. Эта парочка еще вечером 18 августа в Кремле, затевая споры, выторговывала себе хоть что-то похожее на политическое алиби.

«Работать как в дни похорон»

Утро 19 августа 1991-го началось с зачитывания по радио и телевидению воззвания и документов ГКЧП. В Москву начался ввод войск. Ни у кого не оставалось сомнений — переворот!

Балет Чайковского «Лебединое озеро» теперь прочно ассоциируется с ГКЧП. Нельзя было придумать ничего глупее, чем устроить «похоронную программу» по всем каналам радио и телевидения. Траурная архаика могла вызвать только отторжение, навеяв невеселые воспоминания о недавних временах политического застоя и сомкнутых уст. И что же, нас опять зовут вернуться туда? А если не менять программ и оставить веселую «развлекуху», то кто ж поверит в серьезность намерений ГКЧП «спасать Отчизну»? Они проиграли на уровне политической стилистики, не смогли подыскать приличествующей эпохе обертки для убеждения населения в своевременности и современности чрезвычайных мер. Ну хоть нарядились бы «черными полковниками», что ли, все же было бы увлекательней — хоть какой-то креатив. С другой стороны, искушенный свободой и гласностью народ не обманешь. Даже при всей советской архаичности презентации ГКЧП тут же родилась прибаутка: «Расселся тут тонтон-макут» — прямая отсылка к хунте в латиноамериканском стиле.

Пресс-конференция ГКЧП вечером 19 августа стала первым шагом к провалу. Вся страна и весь мир уже знали о выступлении Ельцина с «Воззванием к народу», объявившим произошедшее «реакционным, антиконституционным переворотом».

Никто не поверил в «болезнь» Горбачева, и ответы членов ГКЧП на вопросы журналистов были беспомощны и бледны. Полный провал!

В публикуемых сухих строчках обвинительного заключения по «делу ГКЧП» — огромный пласт фактов и живых свидетельств, сочное описание событий, оценок и реплик действующих лиц.

Несмотря на кажущиеся излишними подробности, а порой и повторы, это крайне интересно читать. В тексте обвинительного заключения по «делу ГКЧП» удивительным образом сочетаются юридическая доказательность и захватывающая фабула событий.