Дорогие наши ископаемые. Эколог Владимир Чупров — о новой Климатической доктрине России: плюсы и минусы

На фоне войны в Украине и многочисленных военных конфликтов, которые в последние месяцы вспыхивали в разных регионах (Нагорный Карабах, Израиль), климатическая повестка ушла  в общественном сознании и СМИ на второй и даже третий план. Между тем проблемы, связанные с подъёмом уровня мирового океана, катастрофическими пожарами, загрязнением воздуха, никуда не делись.

17 ноября в Сан-Франциско завершился форум Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС). Главное внимание прессы было сосредоточено на встрече лидеров США и Китая. Это естественно, хотя участники Форума обсуждали самые разнообразные проблемы. В том числе и климатические изменения, которые в недалёком будущем могут привести в Тихоокеанском регионе к переселению миллионов людей из прибрежных мегаполисов.

Следующим крупным международным мероприятием, где будут предметно обсуждаться эти реальности современного мира, станет очередная конференция участников Рамочной конвенции ООН об изменении климата, которая пройдёт в Дубае. Она откроется 30 ноября и продлится почти две недели.

Эксперты полагают, что именно к этому событию было приурочено появление на свет новой редакции Климатической доктрины РФ. Соответствующий Указ в конце октября подписал Владимир Путин. Первый вариант документа был принят в 2009 году.

Комментируя содержание Доктрины, экологи чаще всего отмечают, что Россия ставит перед собой задачу примерно через 40 лет достичь так называемой углеродной нейтральности — ситуации, когда в стране установится равновесие между антропогенными выбросами и поглощением углекислого газа.

Со школьной скамьи нам известно, что главными поглотителями CO2 являются леса. Сможет ли государство сберечь их от бушующих каждый год пожаров и бесконечной вырубки, восстанавливать и рационально использовать — большой вопрос. Пока ситуация с российскими лесами не внушает оптимизма.

Из Климатической доктрины РФ становится очевидно, что руководство страны не планирует в обозримом будущем отказываться от добычи газа и нефти. Это проистекает из необходимости пополнять бюджет страны за счет экспорта углеводородов в условиях международных санкций. Правда, уголь будет постепенно уходить из российской энергетики. Внутри страны главный акцент будет делаться на использовании природного газа. По-прежнему никто не планирует закрывать атомные и гидроэлектростанции.

Исполнительный директор проекта «Земля касается каждого» эколог Владимир Чупров в интервью журналу «Спектр» рассказал о новшествах, которые появились в Климатической доктрине, о том, почему из неё исчезло упоминание про ископаемое топливо, и как будет в ближайшем будущем развиваться энергетика России.

— Начнем с вопроса, который носит скорее юридический характер. Какую силу имеет Климатическая доктрина?

— Это документ «верхнего уровня», говоря языком чиновников, но он не имеет прямого действия. Это не нормативный акт, а скорее политический сигнал, зафиксированный Указом. Все остальные документы, касающиеся климатической политики, должны на него ориентироваться.

Существует своеобразная лестница: доктрина, концепция, стратегия и так далее — до конкретных законов, которые, в свою очередь, часто тоже не очень чёткие, а «отсылочные». Потом идут постановления Правительства РФ: они уточняются в приказах соответствующих министерств и ведомств. Такой у нас подход, в отличие, допустим от ряда других стран, где один закон может быть расписан на 1000 страниц. Там нет подзаконных актов и доктрин. В таких случаях закон имеет силу прямого действия, а у нас всё «распределено» по вертикали.

Если говорить о том, как работает российское законодательство, и о правоприменительной практике, то мы видим, что подобные документы очень часто не соблюдаются.

— Прежняя Доктрина, принятая в 2009 году, тоже не исполнялась?

— Отчасти да. Я могу привести два примера, как это происходило. Во-первых, в прежней Доктрине было чётко прописано, что при формировании климатической политики требуется грамотная информационная работа с населением. Она заключается в правильном толковании вопросов климата. Необходимо разъяснять людям, как климат меняется и почему причиной этого является человек.

Если мы изучим, что показывали и говорили в последние годы федеральные каналы про изменение климата, то увидим скорее противоположную картину. Там речь чаще шла о том, что окружающая природная среда если и меняется, то не из-за деятельности человека. Получается, что официальные медиа работали и работают вразрез с Доктриной. В результате в России один из самых высоких среди европейских стран уровень климатического "скептицизма".

Во-вторых, в старой Доктрине указывалось, что к выработке климатической политики должны привлекаться общественные организации. В этой деятельности должно принимать участие гражданское общество. Ирония судьбы заключается в том, что о новой Климатической доктрине гражданское общество узнало в день её подписания — как и всё остальное население России. То есть сама процедура её появления на свет прошла с нарушением принципов, которые зафиксированы в той же Доктрине.

— Старая и новая редакции Климатической доктрины серьёзно отличаются друг от друга?

— В новом документе есть ряд важных отличий от предыдущего, но начну с хорошего — того, что осталось. Это тезисы о том, что гражданское общество нужно привлекать к выработке климатической политики, а СМИ должны работать для того, чтобы у людей складывалось научно обоснованное понимание проблемы. В Доктрине вновь подчёркивается, что человек виноват в изменении климата и с этим надо что-то делать.

Из новшеств очень важно отметить, что Россия будет идти к углеродной нейтральности к 2060 году. То есть будет стремиться достичь баланса между антропогенными выбросами парниковых газов и их поглощением. Раньше об этом речи не было.

Ещё один новый тезис заключается в том, что Россия делает сильный акцент на приоритете национальных интересов. Появились положения, которые говорят, что большое значение имеет обеспечение собственных технологических нужд для реагирования на угрозы, связанные с изменением климата. Есть ощущение, что будет происходить некая изоляция климатической политики Российской Федерации.

— В чём конкретно это будет выражаться?

— По большому счёту, речь о том, что Россия, скорее всего, будет делать ставку на атомную энергетику и на крупную гидроэнергетику. Такой подход отчасти реализуется, например, в Китае, хотя он и не в чести у некоторых стран. Россия как бы говорит, что она вне критики, которая сейчас звучит в адрес атомной энергетики. Её развитие будет нашей национальной особенностью. Кстати, похожее положение зафиксировано во многих странах, не только в КНР: есть Южная Корея, отчасти Франция…

Ещё очень важный новый момент, который подчёркивается в Доктрине, – ставка на природный газ. Прогнозы по его добыче и потреблению растут на фоне очень приличного падения использования угля. Доля электроэнергии, получаемой из угля, к середине столетия должна снизиться почти в два раза. Это следует из документов, на которые ссылается новая Доктрина. 

Должны сильно вырасти возобновляемые источники энергии (ВИЭ). К ним в РФ относят и крупную гидроэнергетику, которая неоднозначна с точки зрения экологических и социальных последствий. В любом случае костяком энергетики РФ останутся газ и атомные станции, что следует из Энергетической стратегии Российской Федерации до 2035 года, которую Доктрина легитимизирует, поднимая её с уровня распоряжения Правительства РФ до президентского указа.

Это не очень хорошая новость для климата, потому что природный газ – всё равно ископаемое топливо, которое не позволит полностью декарбонизировать российскую энергетику. Однако такая цель и не ставится. Здесь нет технического противоречия, потому что "оставшиеся" выбросы углекислого газа энергетического сектора предполагается компенсировать за счёт увеличения поглотительной способности российских лесов.

— А у нас в стране достаточно лесных массивов, чтобы эта цель выглядела реалистичной?

— В теории это возможно. Сейчас леса России "официально" способны поглотить примерно 500-600 миллионов тонн углекислого газа в год. Планируется увеличить этот показатель примерно на 650 миллионов тонн. Но всё будет зависеть от того, насколько реально (а не на бумаге) будет происходить увеличение поглотительной способности наших лесов. Потенциал есть. В частности, за счёт лесоразведения на заброшенных сельхозземлях. Но пока делается всё возможное, чтобы этот потенциал не использовался. Кроме того, надо не забывать о растущем количестве лесных пожаров, которые постепенно становятся значимым источником дополнительных выбросов.

Плюс должна вестись и прямая работа по сокращению выбросов в энергетическом секторе (он основной поставщик парниковых эмиссий): с нынешних 1,7 миллиарда тонн в год до примерно 0,8 миллиарда тонн к 2050 году. В эти сокращаемые 0,9 миллиарда тонн входят и замена угля газом, и энергоэффективность, и возобновляемые источники энергии. 

— Почему в Доктрине нет прямого упоминания ископаемого топлива и проблем, связанных с его добычей и использованием?

— Термин «ископаемое топливо» действительно из неё исчез. Ископаемое топливо не ставится в центр Доктрины, как нечто несущее негативный оттенок. Это плохо. Доктрина, конечно, не утверждает, что ископаемое топливо — это хорошо. Чиновники делают вид, что его просто нет.

 

— В новой Доктрине объявлено о стремлении к 2060 году достичь «углеродной нейтральности». Это достижимо?

— Достижимо. Но судя по тому, что я наблюдаю в нашей энергетике в последние 20 лет, в том виде, в котором это достижение представлено в Доктрине, оно нереализуемо. Во-первых, в России нет долгосрочной стратегии по постепенному отказу от угля и нефти с замещением их низкоуглеродными источниками энергии и её рациональным использованием. То же касается атомной энергетики: как показывает российский и мировой опыт, атомные станции не смогут помочь климату, прежде всего в силу их дороговизны и значительных сроков строительства. 

Во-вторых, в Доктрину заложена избыточная надежда на рост поглотительного потенциала наших лесов. Исходя из тех средств и действий, которые сегодня вкладываются в борьбу с пожарами, никакого роста их поглотительной способности не произойдёт. Кроме того, сейчас в планах правительства фактически стоит уничтожение лесов, появившихся на площадях, непригодных для сельского хозяйства. Это около 100 миллионов гектаров — примерно общая площадь Франции и Германии. Конечно, с такими мерами стратегия достижения углеродной нейтральности недостижима.

Ещё я бы хотел указать на фундаментальную вещь, характерную не только для России. Спасение климата невозможно исключительно за счёт технологических решений. Китай, например, обрушил цены на солнечные панели, светодиодные технологии и многие другие полезные решения в энергетике. В мире бум ветровой энергетики. Европа начинает греться не за счёт газовых котлов, а за счёт геотермальных источников. Всё это хорошо, но этого недостаточно, потому что и в России, и в других странах не решена фундаментальная проблема перепотребления. Запасы обычных природных и материальных ресурсов, которые мы используем, недостаточны для того, чтобы обеспечить восьмимиллиардному населению тот уровень жизни, который сложился в США или Германии. А к нему стремятся все страны.

Из этого не следует, что мы должны реализовать теорию «золотого миллиарда», которая сама по себе является кощунством. Это означает, что люди должны в принципе переосмыслить то, ради чего они живут, — а это недостижимо без изменений на ценностном уровне: на уровне социальных, потребительских и других установок. В основе должно быть не количество потребления, а качество прожитой жизни. Ресурсы планеты, к сожалению, близки к исчерпанию при нынешней модели потребления.  

— Вы отрицательно оцениваете новую Доктрину? Или в ней есть положительные стороны?

— Я бы сказал, 50 на 50. Из положительного в ней то, что всё-таки признаются проблема изменения климата и вина в этом человека. Констатируется, что необходимо сокращать выбросы и развивать возобновляемую энергетику.

Минусы в том, что с нами остаётся ископаемая энергетика. Более того, в документе есть прямые сигналы о том, что правительство продолжит её субсидировать (правда, наряду с возобновляемой).

Получается, что Доктрина "сидит на двух стульях". В этой позе она, конечно, чувствует себя некомфортно — впрочем, как и вся российская климатическая политика. 

Вы спросите: почему я не оцениваю содержание этого документа только со знаком «минус»? Сегодня, в ситуации доминирования и монополии ископаемой энергетики, появление Доктрины, где хотя бы на уровне риторики климат продолжает провозглашаться в качестве центра политики, — это уже плюс. Расставаться с прошлым тяжело, поэтому мы и наблюдаем переходную драматическую фазу.