«Как из плена вышли». В каких условиях украинские беженцы по несколько дней ждут перехода российской границы в Латвию

«Спектр» поехал на латвийско-российскую границу поговорить с украинскими беженцами, только что оказавшимися на латвийской стороне, и убедился в том, что с российской стороны беженцы ждут пропуска сутками под открытым небом не потому, что их слишком много, а потому, что так решили российские пограничники.

Убылинка-Чарникава – маленький погранпункт. С российской стороны там, как и со стороны других российских погранпереходов, сейчас скопились сотни украинских беженцев. Там и до войны и эпидемии ковида стояли очереди, правда, пешком их можно было пройти относительно быстро. Теперь, после того как страны Балтии запретили въезд для российских граждан с шенгенскими визами, россиян на границе стало в разы меньше. Можно было бы подумать, что украинских беженцев медленно пропускают из-за особенности работы этого места, если бы то же самое не происходило с украинцами на всех погранпунктах РФ со странами Балтии.

На улице +12С. Когда долго стоишь на холодном асфальте, первыми замерзают ступни, потом ноги. Потом начинают болеть колени. Потом ты просто чувствуешь усталость и тебе хочется спать. Если ляжешь спать на мокрой траве в лесу без пенки, теплого спальника или специальной одежды – замерзнешь и проснешься с воспалением легких. Ничего этого у украинских беженцев нет. Они одеты в обычные кроссовки, джинсы и пуховики. И все они провели на российской стороне границы по полтора, двое, а то и трое суток в чистом поле.

Твои друзья

– Она выплёвывает их по 10-15 человек: бурп! – говорит волонтер Лаура Чаупале и машет рукой, демонстрируя процесс извержения людей словно бы из недр какого-то монстра. Это она имеет в виду российскую таможню в Убылинке, на границе с Латвией.

Накрапывает мелкий дождик, серое небо негостеприимно нависает над головой. Мы стоим с ней на мокром грязном асфальте с латвийской стороны границы. За спиной у нас белый виниловый тент на металлической раме, из тех, что ставят на ярмарках, рынках или уличных мероприятиях. Под тентом стоит электрический инфракрасный обогреватель, раскладной туристический столик и несколько стульев, из тех, что продаются для рыбалки – с сетчатым подстаканником в подлокотнике. В углу на столах для пикника громоздятся коробки с яблоками и зимней одеждой.

Тент прикручен к маленькому автодому, припаркованному почти у самого въезда на латвийский пограничный пункт «Гребнева». Автодом питается от переносного бензинового генератора, который немилосердно тарахтит. Это даже не автодом, а так, автодомик – микроскопическая кухонька, столик с диванчиком, шкафчик, туалетная кабинка, в которой не повернуться. Изнутри он весь завален коробками с быстрорастворимой лапшой, хлебом, одноразовой посудой и одеждой. Маленькая кухонька засыпана осколками лапши. На борту большая наклейка с надписью «Точка допомоги» и пароль с логином от Wi-fi.

Если бы не она, можно было бы подумать, что перед границей кто-то решил устроиться на отдых и заодно устроил магазин подержанной одежды. Домик установила там латвийское благотворительное общество Tavi Draugi («Твои друзья»), а хлеб, лапшу и одежду привозит Янис Кривтежс – хозяин местной винокурни.

Вообще Лаура – театральный режиссер, но вот уже четвертый день сидит с подругой в автодоме и раздает прибывающим с той стороны границы украинским беженцам горячий чай, кофе, лапшу, бутерброды и теплую одежду.

С другой стороны дороги, напротив волонтерского пункта стоит рейсовый автобус. Под лобовым стеклом украинский флаг. Он ждет беженцев, чтобы отправиться в Варшаву. Поездка на нем бесплатная, но пока он не заполнится – не поедет.

500 долларов за два километра

От шлагбаума погранпункта к нам приближаются человек десять украинцев с сумками и детьми - мужчины, женщины разного возраста и дети. Кажется, что их действительно выплюнула граница - так быстро они стараются ее покинуть. До этого оттуда никто не выходил уже несколько часов.

– Ура! – кричит кто-то, – прорвались! Свободу попугаям!

Другие подхватывают и поднимают вверх кулаки.

Лаура идет раздавать чай и кофе.

– Это как устроено, – будничным тоном рассказывает Михаил, прилично одетый мужчина средних лет, выехавший из Херсонской области: доезжаешь за 1000 гривен (примерно 27,5 евро) на автобусе до Армянска на границе с Крымом, там пешочком километра два, проходишь КПП, потом на маршрутке до Симферополя, а оттуда уже на автобусе прямо сюда двое суток едешь. 400 баксов это стоит. С человека. Не рублями, а зеленью! Схема отработанная у них.

В лице Михаила сверкает недобрая искра.

– Ага, только автобус до границы не доезжает, – объясняет его жена Елена, – он тебя высаживает километра за два на дороге, уезжает и говорит – идите, вас там встретят.

Тут их и правда встречают. Вот только, чтобы сюда попасть, приходится почти двое суток ждать в чистом поле своей очереди. Как рассказывали Лауре другие беженцы, эти два километра до шлагбаума можно преодолеть и на машине. Только вот это стоит уже 500 долларов с человека. И тебе все равно придется встать в очередь.

В магазин погреться

– Кому чаю, кофе, лапши кто-то хочет? – спрашивает Лаура из недр автодомика. Под тентом и вокруг него скопилось человек 10. Они радостно обмениваются новостями, обсуждают вперемешку по-русски и по-украински, что делать дальше.

– Да не надо, – отвечает кто-то по-русски, – Спасибо!

– Пограничники российские нам сказали, – очень тихим голосом начала мне рассказывать по-украински про свои мытарства на российской стороне рубежа Светлана, маленькая суховатая женщина лет 50 в сером пуховике, – разбейтесь сами на группы по 15 человек, будем группами пропускать. Мы когда записывались в эту очередь, перед нами 94 группы было, это дня четыре дня назад.

Светлана с сыном уехала из села под Херсоном уже после того, как началось наступление ВСУ. На крышу их дома, по ее словам, упал обломок ракеты С-300.

– Это что, раз в час они по 15 человек пропускали, получается, – подсчитал я в уме.

– Да нет, – вступил в разговор сын Светланы Алексей, – они сначала вообще никого не пропускали: пропустят за час 15 человек, потом два часа фуру какую-нибудь пропускают, потом опять. Медленно очень все. То ли у них людей нет, то ли специально. Но вот позавчера приехала проверка какая-то, и они зашевелились – стали быстрее пропускать. Телевидение в тот же день приезжало нас снимать – как у нас все хорошо. Уехали и опять все стало по-старому.

– А можно кофе, – произносит кто-то сзади нас.

– А лапша есть у вас?

– А чай?

Люди, две минуты назад отвечавшие, что им ничего не нужно, вдруг вспомнили, что хотят, оказывается, попить и поесть горячего. Лаура уходит заваривать.

«Что-то тут воняет»

И вдруг все собравшиеся вокруг мужчины и женщины по-русски и по-украински начали говорить хором, как будто их прорвало. Наконец, они получили возможность рассказать кому-то о том, что с ними случилось:

– Они там даже палатки развернули, когда эта проверка приехала, только не пускали в них никого, представляете!

– На заправке кипяток чаю заварить – 15 рублей стаканчик!

– На заправке Лукойл погреться не пускали вообще никого. Заходим, продавщица такая – «что-то тут воняет!».

– Там гостиница заброшенная стоит, только они в нее никого не пускают. Ну могли бы открыть!

– А волонтеров вы там видели? Кто-то с российской стороны привозил что-то поесть, вещи теплые?

Кто-то видел, кто-то – нет. Никаких общих впечатлений о российских волонтерах у моих собеседников не сохранилось.

–  Сами еду в магазине покупали и на заправках.

– Мы палатки сами строили, хотите покажу, у меня фотки остались! Холод такой. Два дня дождь шел, только в них и грелись. И в магазин еще ходили, «Рубеж» называется. Там можно было на пару часов ночью зайти поспать на полу и днем погреться.

– Только туда и пускали. На заправку ТНК или Сургутнефтегаз не пускали вообще никого.

– Вчера телевидение нас снимало российское, рассказывало, как там все хорошо! Ублюдки какие-то! –  вдруг включился в разговор мужчина лет 30, до того спокойно куривший в стороне (он, очевидно, не понимал, как работает российское телевидение), – вы снимите, как люди в поле ночуют, с пакетами ходят на ногах, чтоб не промокнуть насквозь! Мы там палатки сами строили из палок и пленки, чтобы не замёрзнуть просто.

– А где же вы пленку взяли? – изумился я.

– Да там из строительного нам привезли за деньги. Звонишь, заказываешь – тебе прямо туда привозят.

На голове мужчины красовалась черная лыжная шапка, явно маленькая для его большой крепкой головы. Кончик шапки свисал вниз и напоминал шлык казацкой папахи. Сам он неуловимо напоминал кузнеца Вакулу из старого советского мультика «Ночь перед рождеством». Только вот ехал он не к царице Екатерине за черевичками, а подальше от созданной ею империи, вдруг решившей забрать себе его родину.

– Надо было фанеры заказать, – пошутил кто-то. Все рассмеялись.

– Все равно сегодня МЧСники приехали, стали все ломать, убирать наши палатки, – снова стал рассказывать «кузнец Вакула». – И главное, ты вот двое суток провел на улице, подходит очередь, заходишь к ним туда на погранпункт, они берут паспорта и все. И ты тупо час сидишь у них там. Потом они паспорта отдают и все, до свидания!

– Я вам фотографии дам, вы там лица только закройте, а то мало ли что, – говорит «кузнец».

Он, как и все, возмущен отношением к себе со стороны российских пограничников. Звучало это странно – как будто его страну сейчас оккупировали не такие же люди из той же самой страны.

Забирают всех и – под Херсон

– И что, не допрашивали никого? – изумился я, помня, что  всего пару месяцев назад мужчин из Украины эфэсбэшники еще пару месяцев назад заводили в специальную комнатку, раздевали догола, рассматривали татуировки и проводили с ними длительные беседы на предмет выявления среди них «украинских нацистов».

– Вот его допрашивали одного, – указала мне соседка на рослого мужчину лет 35.

– Неужели по росту выбрали?

– Да нет, просто я из Симферополя сам.

– От мобилизации что ли уехали?

– Нет. Я – украинец. С украинским паспортом в Крыму жил.

Это была настоящая диковинка. Украинских граждан, отказавшихся от принятия российского гражданства в Крыму, всего несколько тысяч человек из почти двухмиллионного населения полуострова. Вплоть до августа этого года им приходилось раз в три месяца ездить в Украину, чтобы не создавать себе проблем с полицией. Мужчина это подтвердил.

– Катался раз в три месяца туда обратно. А сейчас вот не хочу под ихнюю мобилизацию попасть или вообще «на подвал». Они знаете, как мобилизацию проводят – заходят в татарское село забирают всех татарских парней, которых на улице нашли, ну и остальных, кто под руку попался. И отправляют их всех под Херсон. Без подготовки, без ничего. Пушечное мясо!  

– Знамя только дать забыли и барабан, – встрял кто-то в разговор.

– Зачем?

– А как же они, по-вашему, на сторону ВСУ переходить будут без флага и барабана?

Все засмеялись.

– Не надо так шутить. Убьют их там всех, – сказал крымчанин с тоской.

– Что же у вас спрашивали?

– Служил – не служил. Но я соврал, и они отстали.

– Много там еще за вами народу осталось на границе? – спросил я.

– Много, а машин там еще сколько – штук 200, наверное, – ответил кто-то.

– Я извиняюсь! А где тут можно крепкого купить, – потянул меня за рукав мужчина средних лет, – а то мы замёрзли очень.

Это была проблема – до ближайшей заправки, где можно было купить чекушку перцовки, нужно было идти километров пять. Мужчина вздохнул и отправился пить кофе.

В одном поле

Уже начинало смеркаться, когда погранпункт выплюнул очередную порцию мужчин и женщин.

– «Свободу попугаям!» – закричал кто-то.

– «Слава Украине!» – отвечали ему.

Среди новой партии вырвавшихся на свободу мужчин и женщин оказался преподаватель социологии и психологии Херсонского державного университета Виталий – статный спортивный мужчина с бородой, больше похожий на героя фильмов 70-х, чем на доцента. В российском «Херсонском государственном университете» преподавать по российской программе он отказался, несмотря на уговоры, давление и угрозы со стороны оккупантов.

Вплоть до последнего он и еще некоторые его коллеги, те, кто смог выехать из Херсона или остался дома, преподавали студентам по украинской программе – онлайн и даже очно. Но потом российские власти захватили здание университета, назначили ректором местную пророссийскую активистку Татьяну Томилину. Недавно херсонские партизаны взорвали ее в собственном доме. После ее назначения украинских преподавателей стали склонять работать в университете по российской программе и преподавать на русском языке.

– И некоторые согласились, – рассказал Виталий, – «обиженные» Украиной, такие, которых, например, с кафедры за взятки выгнали или просто за идиотизм и профнепригодность. Я с ними не то что на одной кафедре преподавать не буду, я с ними в одном поле ср…ть не сяду.

Виталий выехал из Херсона неделю назад вместе с собачкой – белым пуделем Масей, и теперь намерен добраться к жене и сыну в Словакию. Мася смирно сидела в переноске и, оказавшись в Латвии, была выпущена погулять. Ее как будто вообще не заботило долгое путешествие. Как только ее выпустили из переноски, она немедленно пошла искать кустик.

– Представляете, сколько мне чип для нее стоил, – поведал Виталий.

Вырвались, как из плена

Вместе с Виталием в этот заход граница исторгла семью простых украинских крестьян – муж с женой, сын лет 13 и дочь примерно такого же возраста.

– Мы до последнего уезжать не хотели, даже от «референдума» этого ихнего спрятались, но на днях они зашли в село и шестерых парней, которые в АТО служили, выволокли из домов и забрали. Одного за селом застрелили, а других увезли в Херсон. И мы больше решили не ждать.

Среди тех, с кем я разговаривал в тот день, вообще много было таких, кто видел этот «референдум», но рассказы их мало отличались от того, что все и так видели в новостях: по селам и квартирам ходили солдаты и местные коллаборационисты с урной для голосования и заставляли херсонцев ставить галочку там, где надо. Самый фантастический рассказ был про село, из которого выехали все жители, кроме двух стариков, но и к ним добрались, заставили их проголосовать и даже сфотографировались с ними для отчета. Голосование проводилось даже в Новой Каховке, в которой не осталось жителей после взрывов на российских складах боеприпасов.

Стемнело. Автобусы на Варшаву все никак не отправлялись. Я решил прощаться и пошел в автодомик к Лауре. Она записывала историю парня, который рассказывал, как за 2 километра перед Армянском в Крыму его высадил автобус и как под проливным дождем по голой степи он был вынужден идти до российского КПП.

И тут на улице запели. Двадцать мужских голосов и десяток женских:

«Ще не вмерла України і слава, і воля.

Ще нам, браття молодії, усміхнеться доля».

– Я вот потому этим и занимаюсь, что смотреть на это так приятно, когда люди оттуда выходят и как будто освобождаются. Они как будто из плена вырвались оттуда, понимаете, – сказала Лаура. Она уже поставила по историям беженцев спектакль и думает еще над одним.

– Вы напишите, что это не мы там мусорили, а то рассказывают потом, что вот украинцы пришли и намусорили везде. А мы как раз пришли и даже убрали там, – сказал мне кто-то.

– Где намусорили? – удивился я

– Ну там, на дороге, у российской таможни.

Это удивительно: люди бегут от войны с территории страны-агрессора и беспокоятся, что в этой стране их обвиняют в том, что они там, находясь в нечеловеческих условиях, набросали на обочине дороги мусор.