«Я потерял своих детей». Илья Таращанский рассказывает о том, как он пережил резню в кибуце Беэри 7 октября 2023 года

47-летний Илья Таращанский переехал в Израиль из России 27 лет назад. Сразу после репатриации поселился в кибуце Беэри, где прожил всю жизнь — до 7 октября 2023 года, когда на поселение напали боевики ХАМАС, прорвав барьер между сектором Газа и Израилем. После захвата кибуца террористы ходили от дома к дому, врывались внутрь, бросали гранаты, убивали местных жителей и жгли здания. Илья с детьми — дочерью Гали и сыном Лиором — спрятались в бомбоубежище, как и многие местные жители, но боевики взрывали и поджигали двери, нападая на тех, кто находился внутри. О том, что пережил Илья в день, когда хамасовцы убили каждого десятого жителя Беэри, он рассказал корреспондентке журнала «Спектр». Эта история — часть большого репортажа о семьях заложников, который мы скоро опубликуем. 

TW: в этом материале описываются подробности террористического акта и смерть мирных жителей.  

Утро 7 октября 

— Беэри — это поселение на границе с сектором Газа, которое ведёт общинный образ жизни. Мы большая семья, где все друг друга знают. Там я создал две семьи: в первом браке у меня родилась старшая дочь Эден, ей 26 лет. Во втором браке родилось двое детей: Гали, ей сегодня (12 ноября. — Ред.) исполняется 13 лет, и Лиор — 24 октября ему должно было исполниться 16 лет.  

После развода со второй женой мы подписали соглашение о совместной опеке, и с пятницы на субботу 7 октября дети были у меня. В субботу мы проснулись ранним утром от мощнейшего обстрела со стороны Газы. 

В каждом доме кибуца есть бомбоубежище — комната с укреплёнными стенами. В нашем доме этой комнатой была спальня Лиора. Проснувшись от звуков воздушной тревоги, мы с Гали побежали к нему. Буквально через несколько минут после обстрела в ватсапп-группе кибуца стали писать, чтобы мы оставались в безопасных комнатах, потому что на территорию прорвались террористы. Но наши бомбоубежища не предусмотрены для отражения физических атак людей, которые приходят, чтобы убить. В дверях нет замков. 

Поначалу мы думали, что к нам пришла маленькая группа. У нас есть отряд первого реагирования из 15 человек — что-то вроде теробороны, состоящей из умеющих владеть оружием, которые первыми дают отпор, если в кибуц пришли недружественно настроенные люди. В тот день на территории кибуца были 11 человек из отряда.

После первого сообщения о террористах в кибуце люди стали писать, что слышат арабскую речь, к ним кто-то стучится и пытается попасть в дом. Затем они писали, что кто-то ворвался и пытается открыть дверь бомбоубежища. Так как дверь не блокируется, ручку нужно крепко держать, чтобы защитить вход. Были семьи, где дома оказались только женщины и дети — они не могли остановить террористов и пострадали первыми. Мы слышали крики о помощи, просьбы прислать военную силу, чтобы хоть как-то противостоять.

Они пришли в дом

— В какой-то момент я вышел из бомбоубежища и услышал арабскую речь. Дети находились внутри. Я слышал единичные выстрелы и автоматные очереди. Чувствовал, что стрельба приближается к дому. Зашёл внутрь бомбоубежища и закрыл дверь. 

В наш дом террористы пробрались примерно через четыре часа после первых сирен. Их было человек пять. Они подошли к двери и стали пытаться её открыть. Я опирался спиной, держал ручку так, что мои руки стали замком, вся их борьба была за эту ручку.

Дети сидели в телефонах, просили помощи, но её не было. Сейчас я понимаю, что в кибуце были сотни террористов, которым противостоял отряд первого реагирования — там погибло пять человек. Дети паниковали, не понимали, что происходит, и до последнего надеялись, что кто-то придёт и нам поможет. Я же понял, что подмоги ждать неоткуда, и реагировал, как робот: "страшно" — "без паники" — всё тело напряглось и мобилизовалось, чтобы не дать им войти, я действовал инстинктивно, пытаясь изо всех сил держать эту ручку. 

Наконец от совместных усилий она сломалась, и дверь осталась заблокированной на штырях. Они не смогли [к нам] пробраться. Наступила тишина. Мы надеялись, что эти люди просто уйдут. Но им никто не противостоял, никто не угрожал, у них было много времени. И они вернулись с дрелью, сделали большие дырки вокруг замка и кинули внутрь самодельные гранаты, которые разорвались внутри [нашего убежища]. 

Осколок ранил сына в плечо. Мне попало в живот и руки. Террористы пытались сорвать дверь с петель. Они изрешетили её из автомата, потом подожгли снаружи — думаю, принесли шины. Едкий горячий дым пошёл внутрь, маленькая комната быстро наполнялась им, мы стали задыхаться. Лиор и я начали прикрывать щели в дверях всем, что попадалось под руку, — матрасом, одеялом, подушками. Ничего более серьёзного у нас не было. Мы с Лиором были в одних трусах — нас застали врасплох ранним утром.

Пока пытались прикрыть дыры, я краем глаза увидел, как Гали подошла к пуленепробиваемому окну и пытается открыть его, потому что ей не хватает воздуха. Я подбежал к ней, но было поздно: едва окно открылось, мы получили автоматную очередь снаружи. Уже ничего не было видно, всё заволокло дымом. Лиор закричал откуда-то изнутри комнаты: «Папа, я задыхаюсь, мне тяжело дышать!» Я повернулся к сыну, звал его, но он перестал отвечать. Тогда я подхватил Гали, и мы выпрыгнули. Лиор не прыгнул.

Спасение

— Я покатился кубарем, Гали приземлилась и не двигалась от страха. В нас стали стрелять, и я побежал без оглядки, видел пули, которые врезаются в траву. Люди были метрах в двадцати от меня, я видел, откуда они стреляют. 

Пробежав метров двести, я оказался в другом районе и спрятался за большим деревом. Там простоял часа два. В это время заметил две бригады террористов. Они были рядом, но не видели меня. Постепенно я начал осознавать, что, возможно, потерял сына. 

Время шло, вдруг я услышал, что кто-то даёт им отпор, — начался настоящий бой. Оглушительные взрывы танковых снарядов, повсюду стреляли, летели ракеты, бой направлялся в мою сторону. Я испугался, что попаду под обстрел либо отступающие террористы меня найдут. Поблизости была железобетонная стена с кустами — добравшись до неё, я стал зарываться в землю. И пробыл там ещё несколько часов.

Только поздним вечером я услышал иврит и узнал наших солдат. Они шли с фонариками и оружием, кричали, что они солдаты ЦАХАЛ, искали, кто ещё тут есть и кому нужна помощь. Я вышел — они спросили, кто я, и забрали меня на бронированном джипе. По дороге к главному входу в кибуц мы забрали ещё одну семью. Только тогда я увидел масштабы случившегося: дома были разрушены и горели, машины раздавило танком, вокруг находилось много солдат и военной техники. Меня вывезли наружу, где уже ждала часть семей.

Я не знал, что с дочерью. Рассказал людям, что мы выскочили из горящего дома вместе, но сейчас она не со мной. Стал звонить маме [своих] детей, но не мог дозвониться. Тут я начал осознавать, что случилось, чувства стали возвращаться ко мне, жизнь, которая приостановилась, хлынула снова. Это было потрясением. И я сказал: "Мне кажется, я потерял своих детей".  

Борьба продолжается

— Нас довезли до ближайшего города Нетивот, а оттуда — в одну из гостиниц на Мёртвом море. Мама Лиор и Гали в какой-то момент дозвонилась [до меня] и спросила, где дети. Я сказал, что поговорю с ней очно. Она приехала в гостиницу около двух часов ночи. Я рассказал ей, что произошло, и попросил прощения. Она сказала, что прощает меня, потому что понимает, в какой ситуации мы находились, ведь она тоже была свидетелем всего. В её дом никто не пришёл. Это лотерея.

Потом я узнал, что моя первая жена — мама старшей дочери — тоже погибла в тот день. Её убили вместе с нашей собакой, террористы не пощадили даже животное.

Масштабы потерь мы понимаем только со временем, считая количество погибших и пропавших без вести. В кибуце два дня продолжались бои. Только в понедельник начали собирать тела убитых. В нашем кибуце погибло более 100 человек. Ещё 250 убитых были террористы, которые проникли к нам. Начался процесс идентификации. Через пару недель к нам пришли и сказали, что Лиора опознали. Его нашли в комнате. 

Только две недели назад, когда процесс идентификации подходил к концу, к нам пришли из разведки и сообщили, что Гали может находиться в Газе. Среди мёртвых её нет — значит, большая вероятность, что она в заложниках. После этого мы перебрались в Тель-Авив и стали принимать активное участие в работе по освобождению тех, кто находится в секторе Газа. Это около 240 человек — дедушек и бабушек, детей и женщин, гражданских мужчин и солдат. 

У нас организован лагерь-штаб семей заложников. Есть площадь в центре Тель-Авива, которую назвали Площадью заложников: там люди собираются каждый день и пытаются создать общественное и международное мнение о трагедии, рассказать, что с нами случилось, рассказать о резне, которая произошла в поселениях близ сектора Газа, потому что мы все были свидетелями этого. 

В первую очередь заложники должны вернуться домой. Мы пытаемся создать внутреннее давление, чтобы те, кто сейчас находится у власти, приняли правильное решение по отношению к ним. У нас нет выбора: наша дочь там, мы ждём её домой — живой и невредимой. Каждый день — это страдания для нас и для неё. Я не представляю, в каком она состоянии. Гали может считать, что меня и мамы нет в живых, она в полном неведении. Думаю, моральный долг людей у власти — вернуть всех назад живыми. 

«Кровь людей — ответственность этого государства» 

— Сейчас доверия к военным у меня больше, чем к политикам. Они знают, чем рискуют, знают, что страна смотрит на них, и полностью заняты возвратом заложников. Давление на ХАМАС и попытки не дать им передышки идут нам на пользу. 

Что же касается правительства — мы знали, что такое ХАМАС, и до 7 октября. Это организация, вся деятельность которой направлена на уничтожение государства Израиль. Мы не ожидали только предательства от своей страны. Отряд первого реагирования должен держать позиции в течение 10–15 минут до подхода войск. Кровь невинных людей не только на руках ХАМАС, но и на руках тех, кто стоит у штурвала этой страны. Они создали ситуацию, которая позволила произойти тому, что случилось. Поэтому я чувствую себя преданным, меня гложет чувство, что нас всех просто поимели. 

Нам говорили, что ХАМАС под контролем, ничего опасного не случится. Но это оказалось иллюзией, и её результат мы увидели 7 октября. Мы все обманулись. Я думал, есть люди, которые защитят меня в момент истины, но этого не произошло. Я считаю, что кровь людей — ответственность этого государства и людей, которые принимали решения и принимают их до сих пор. 

«Случившееся — результат политики» 

— Люди, что живут у границы с сектором Газа, в основном левых политических взглядов. Мы за перемирие, создание двух государств… Я сам был в разных политических лагерях. В любом случае, я понимаю желание палестинского народа иметь свою землю, свои территории. Случившееся — результат действий “Биби”, будь то поселения, которые они постоянно строили, или политика по отношению к жителям Газы — нездоровая для человека, который стремится к свободе мнения, передвижения и своих взглядов. Когда ты подвергаешь человека репрессиям, ничего хорошего из этого не выйдет. 

ХАМАС не только порождение взглядов палестинцев, но и реакция на прессинг и продолжительные репрессии, которые уже 20 лет  происходят в секторе Газа, когда человек не имеет выбора, кроме как стать агрессивным. Да, в Газе страдают мирные жители. По разным оценкам, примерно половина населения Газы — дети. 

Запри тигра в клетку — он станет яростнее. Люди не так далеки от животных. У нас есть ум и сознание, мы можем думать, но это не говорит о том, что у нас нет животных инстинктов, зла, ненависти.  

Моё сердце с теми, кто хочет жить в свободном мире, но это никак не оправдывает случившееся в наших поселениях. Террористы напали не на солдат или военные базы — это была резня невинных стариков, женщин и детей. Когда ты приходишь в мой дом, чтобы убить, и целенаправленно убиваешь невинных граждан, теряется грань между человеком и животным. 

Сейчас в моём сердце мало милосердия. Оно занято дочерью, и я хочу, чтобы мои люди вернулись домой. И у меня нет милосердия к тем, кто хочет меня убить просто потому, что я живу рядом. 

Помощь

— Наша община — большая семья. Территория гостиницы стала домом для кибуца, и в ней образовались лагеря помощи: полевая поликлиника, психологи, психиатры, люди, которые работают с телом, массажисты. Мы получали профессиональную помощь, чтобы как-то всё это пережить. 

Это ужасно, и я никому не пожелаю оказаться в моей ситуации: когда приходится делать невозможный выбор — оставить ребёнка в горящем доме, убегать от стрельбы. Всё это — выбор. Мне придётся с этим жить. Переехав сюда, в Тель-Авив, мы сразу нашли специалиста по психологической травме. 

Нам приходит денежная помощь от государства: пособия за погибшего сына, страховка за сгоревший дом. Но больше всего мы чувствуем помощь простых людей. Наша знакомая позволила нам жить у неё в Тель-Авиве. Люди, которых мы встречаем на площади, тоже говорят: «Обращайтесь за всем, что вам нужно». Мы бесплатно ездим на такси, в кафе с нас тоже не берут денег. Мы чувствуем поддержку и открытое сердце людей, которые неравнодушны и хотят помочь. Но сейчас наша голова занята только мыслями о Гали. 

Мы ждём помощи и от российского консульства. Я гражданин России, но нужно подтвердить гражданство, я им не пользовался. Срок моего загранпаспорта РФ истёк в 2006 году, а так как отменили визы, я пользовался только израильским паспортом. Сейчас консульство занимается подтверждением моей личности — я уехал почти 30 лет назад, нужно поднять определённые архивы. Мы встретились с представителем посла, у нас будет встреча в консульстве. Пока они не сказали, как смогут помочь нам.

Я знаю, что представители ХАМАС были в Кремле. Не знаю причин их встречи. Гали непричастна к этим конфликтам, она маленький ребёнок, который не знает, о чём речь и что это за война. Наше требование — просто вернуть её домой. 

До нападения в кибуце Беэри жили около 1000 человек. Во время резни были убиты по меньшей мере 130 человек, в том числе женщины, дети и месячные младенцы. Десятки людей, в том числе целые семьи стали заложниками в секторе Газа. Йосси Ландау, региональный руководитель гуманитарной организации ЗАКА, которая занимается помощью в опознании погибших, заявил Sky News, что около 80% тел в кибуцах Беэри и Кфар-Аза были со следами пыток и что он обнаружил в Беэри 20 детей, «связанных спина к спине и сожжённых заживо».