На 7 сентября намечено открытие памятника царю Ивану Грозному в Орле. Не факт еще, что состоится, но – намечено. Региональные руководители упрямы; им неважно, что на имперском памятнике 1000-летия России Иоанну Васильевичу места не нашлось – настоящий, не придуманный консерватизм имеет нравственное чувство и следует его ограничениям. Протесты они игнорируют; недавно пригласили патриарха и то ли заручились его поддержкой, то ли сделали вид, что заручились. Во всяком случае, намерения у них пока серьезные.
Что тут сказать. Революционное общество стремится в будущее и поэтому враждует с прошлым. Особенно жестко – с недавним. Громокипучая энергия требует наглядной мести; памятники уничтожают, демонстрируя самим себе и миру, что с наследием проклятых лет покончено. Если победили белые, то сносят красных. Если красные, то белых. Это комплекс исторических подростков, неизбежный этап на пути к политической зрелости.
Реакционное общество не любит настоящего, а из минувшего лепит удобный образ, выдвигая на передний план удобные фигуры и убирая в тень опасные. В одну эпоху славят царских прихлебателей, в другую левых бунтарей; от перемены символических пластов задача не меняется. Памятники – важный элемент политики. В эпоху торжествующей реакции то требуют восстановить снесенное во время революции, то восславить кровавых злодеев. Это комплекс вырождающихся старцев; посмотрите, дорогие дети, на кого вам следует равняться. Нет-нет, не надо заглядывать в будущее. И в день сегодняшний не стоит. Мы вам подберем хорошие примеры в прошлом, аз, буки, веди; учите!
А зрелое меняющееся общество находится с историей в свободных отношениях. Новые памятники ставит нечасто, в тех очевидных случаях, когда имеется общественный консенсус; в основном заказывают малую городскую скульптуру или абстрактные монументы событиям, а не персонам. Старые памятники уважает; связанные с прошлой славой, чтит, напоминающие о позоре – сохраняет, избегая повторения ошибок.
Где мы, в какой символической точке, догадаться легко. Борьба за прошлое идет не на жизнь, а на смерть. Даже спор о Крыме "нашем" и "ненашем" идет не на языке юриспруденции (какой документ действовал на момент распада СССР, какой – на момент референдума, что из этого следует и т.д.), а на языке легенд. Все напряженно считают: сколько лет Крым был в составе такой-то республики, сколько лет в той-то. Как будто в современном мире довод старшинства и долголетия имеет хоть какое-то значение.
Балет "Иван Грозный". Фото AP/Scanpix
Впрочем, для политики осознанной архаизации современный мир не указ. Для нее куда важнее расстановка вешек. Вот видишь, этот памятник поставили? Наши – нашим – для наших. Значит, территория помечена. А мы теперь имеем право поступать, как наши предки, понял? Почему? По кочану. От имени истории. Так жрецы умело расставляют идолов: на горе, в лесу, у водоема: взгляд должен упираться в грозные фигуры, преобразуясь в страх перед вождями. Тот, кто расставляет идолов, на самом деле управляет племенем; имя идола не так уже и важно. Главное, чтобы от него никто не спрятался, чтобы идолы стояли всюду. Чем больше идолов, чем обильней жертвоприношения, тем больше власти у того, кто их поставил.
Вот министр архаичной культуры снимается на фоне сталинского бюста и призывает чтить любую память, в том числе о великих тиранах. Да, неоднозначных. Да, сложных. Но великих. Так сказать, диалектика мифа. И эта диалектика сама собой освобождает от моральной ответственности за произносимые слова; вредно слишком много помнить, в том числе и о своих словах. Когда-то этот же министр боролся за переименование Октябрьской железной дороги в Николаевскую; сегодня борется за сохранение в общественном пространстве сталинского образа; завтра будет говорить о новомучениках, а послезавтра сочинит публицистическую монографию о вкладе Ленина в победу Правосл
На днях Орловский областной суд рассматривал гражданский иск:
Им, конечно, бесполезно объяснять, что памятники спорным историческим фигурам ставят в одном только случае. Если хотят осмыслить трагедию родной истории, когда надо обнажить ее нерв, чтобы не прятаться за благостным покровом легенды. И заказывают не монументы, не скульптурные портреты в духе позднего Клыкова. А скорее нечто в ухе шемякинского Петра Первого, очень выразительного и очень страшного. Но, во-первых, в Орле предполагается помпезная безвкусица. Во-вторых, Грозный фигура иного масштаба, чем Петр. Важная для понимания трагических извивов русского пути. Но все-таки не более того.
Да, он выдающийся писатель, чей акафист Ангелу грозному или переписка с опальным князем Курбским – навсегда в истории родной литературы. Кто бы возражал против бюста во дворе Литературного музея, в одном ряду с Ермолаем-Еразмом, протопопом Аввакумом или Епифанием Премудрым. Он своеобразный фантастический мыслитель, для которого эсхатология была важней реальности; вот и стоял бы возле Института философии Академии Наук, рядышком с Николаем Федоровым, который мечтал о научном воскрешении, или русским космистом Циолковским. Да, он покоритель Казани; но вряд ли благодарная Казань захочет почитать его по доброй воле.
На самом деле губернатор славной Орловской губернии ставит памятник не Грозному. На Грозного ему плевать с высокой колокольни – что он показал во время знаменитой пресс-конференции. И даже не «хорошему Сталину» в облике Грозного – хотя это несколько ближе к реальности. И вообще он не памятник ставит. Сверхзадача орловской скульптуры понятна; ее никто и не скрывает. Она нужна лишь для того, чтобы оформить новую опричнину, придать ей легитимный статус. Так сказать, нооскоп, перевернутый в прошлое. Что увидим, то и было. Что было, то и будет. Что будет, то и есть.
Люди архаической эпохи, носите
Что же до конкретного памятника на конкретной площади… Слушайте, подумайте как следует. Окна театра юного зрителя будут выходить на скульптурную группу, посвященную кровавому царю, сгубившему десятки тысяч соотечественников. Юным зрител