Мать Вениамина считает, что ни она, ни отец не могут давать советов сыну, находящемуся за решеткой: всё-таки они сами там не были, всех правил и распорядка не знают. А известные им правила регулярно нарушаются самими сотрудниками ФСИН. Смысла писать жалобы Вера не видит — это может ухудшить условия содержания сына: «Он находится у них в заложниках, и они могут с ним делать всё, что угодно» — например, перевести ребенка в ШИЗО.

— Перед тем как что-то сделать, посмотрите, во что это может вылиться. По сути, ты оказываешься безоружен, не можешь защитить своего ребенка от давления и нарушений со стороны сотрудников ФСИН, — с горечью говорит Вера.

С передачами всё тоже непросто. В СИЗО, где сокамерниками часто оказывались другие антивоенно настроенные дети, Вера передавала еду, гигиенические принадлежности, одежду. В воспитательной колонии всё работает иначе. Почти сразу Вениамин написал родителям, что передавать ничего не надо: другие дети обворовывают.

— Кормить воспитанников, которые внаглую обворовывают ящики, он не позволяет, — объясняет позицию сына Вера. — Мы через волонтеров делали какие-то минимальные передачки, которые можно съесть за день, чтобы не обокрали.

— С остальными воспитанниками он, естественно, никогда не шел на конфликты, — говорит Вера. — Но в каждой колонии, по установке администрации, есть определенная группа заключенных, которая выполняет роль некой элиты. Им больше позволено, требований к ним меньше. По сути, они как бы держат отряд. Если они считают нужным, могут отвести парня в укромное местечко и избить его.

Все конфликты Вениамина с мальчиками из отряда касались соблюдения каких-то странных правил, нарушающих «человеческие принципы сосуществования». Гораздо лучше дела обстоят в школе. Вера рассказывает, что сын учится прилежно и общение с учителями ему нравится.

Быть матерью политзаключенного ребенка очень тяжело, говорит Вера. Сложнее всего осознать, что поведение сына никак не должно было привести к тюремному заключению.

— Большинство детей-политзаключенных — из хороших благополучных семей, где их любили, уважали, с родителями были хорошие отношения, — рассуждает Вера. — Когда происходит арест, это всё мгновенно перестает существовать. Одно дело, когда у тебя ребенок хулиган, что-нибудь творит, на учете в детской комнате милиции, у тебя этих административок за ненадлежащее исполнение родительских обязанностей целая гора. Если арестуют такого ребенка, наверное, родители будут не особо в шоке.

— В своем ребенке ты уверен, но не уверен в сотрудниках, которые окружают его, — говорит женщина. — Ты понимаешь, что вчерашний школьник находится рядом с огромным количеством людей, наверное, уже потерявшими человечность в силу профессии. Им поиздеваться над беззащитным парнем — это развлечение.

— Администрация очень тревожится, чтобы на сыне не было ни синяка, ни пореза, ни ссадины, ничего. Это огромная помощь, потому что физическое насилие происходит каждый день. Кроме того, нужно, чтобы видно было масштаб посадок.

Вера говорит, что родственникам политзаключенных надо держаться вместе и поддерживать друг друга. Это помогает не бояться, действовать рационально и последовательно.

Иллюстрация «Новая Газета Европа»

«Всем наплевать на детскую судьбу»

— Я живу с постоянным страхом за жизнь своего ребенка, с ощущением полной беспомощности, — рассказывает Надежда, мать политического заключенного Платона. — С момента возбуждения уголовного дела я пыталась сделать всё возможное, чтобы остановить это безумие,

Сразу после ареста Надежда включилась в активную борьбу за своего сына. Она писала жалобы в Генпрокуратуру, аппарат президента, Бастрыкину и в другие инстанции, но все бумаги перенаправляли в местную городскую администрацию. Чиновники [города] присылали Надежде только формальные отписки — на каждую мать реагировала очень болезненно.

— Всем взрослым людям, которые замешаны в деле, связанным с моим сыном, абсолютно плевать, что это жизнь ребенка и его будущее. А мне нет покоя. Внутреннюю боль невозможно заглушить ни работой, ни книгами, ни спортом, — это невозможно сделать, как ни стараюсь, — делится Надежда.

Женщина рассказывает, что ее отношения с сыном были очень теплыми и дружескими. Они постоянно обсуждали дела в школе: мальчик рассказывал, что прочитал и выучил на уроке. Даже сейчас Надежда часто чувствует, когда с сыном что-то не так. Тогда она звонит в СИЗО, но сотрудник изолятора каждый раз отвечают ей, что с ребенком всё в порядке. Однако в письмах Платон часто говорит о плохом физическом и моральном состоянии.

— Смогу ли я когда-то простить этих людей? Не смогу, — говорит Надежда. — Хочу ли, чтобы они прочувствовали эту боль, осознали, что такое потерять самое родное, близкое? Да, хочу. Я абсолютно нормальный человек, а не блаженный.

Я не всё прощаю. Хочу, чтобы эти люди прочувствовали то, что чувствую сейчас я, чтобы они были наказаны по закону. [Они] забрали самое ценное, что у меня было в жизни!

Весь процесс, рассказывает мама Платона, с самого начала был похож на фарс. Уголовное дело было сфабриковано: в суд подали «заведомо ложную информацию», следователей меняли по ходу рассмотрения дела.

— Очень сложно, когда живешь верой, что здравый смысл должен восторжествовать, а этого не происходит, — говорит Надежда.

В каждом письме сыну женщина старается напоминать: может произойти что угодно, лучше заранее быть готовым к тому, что вынесут обвинительный приговор, и Платона отправят в исправительную колонию. Общаться регулярно при этом не получается: то цензор заболеет, то нужно ждать очередных разрешений. Надежда говорит, что 15-минутных звонков не хватает, и они с сыном не успевают даже попрощаться. Несмотря на заключение: Платон продолжает интересоваться новостями из внешнего мира:

— Я спрашиваю, что заказать ему из еды, как дела в школе, как самочувствие. Он отвечает, а потом спрашивает, как прошли выборы в Молдове, что происходит в США. Всегда просит быстро посмотреть новости и пересказать их, — рассказывает мама мальчика.

На школьное обучение Платон не жалуется: наоборот, говорит, что учителя ко всем относятся хорошо и стараются успеть пройти программу, хотя уроков меньше, чем в обычной школе: всего два-три в день.

Иллюстрация «Новая Газета Европа»

С передачами, рассказывает мама Платона, всё тоже неплохо: Надежда уже научилась, как именно их собирать. Кроме того, есть магазины, которые доставляют продукты и другие предметы в строгом соответствии со всеми правилами передач. От некоторых продуктов сын отказался.

— Он мне говорит: мама, не надо, потому что я в таком виде не буду это есть, — говорит Надежда. —Те же йогурты надо [переливать в] другие баночки либо в пакет.

Зато в день рождения сына она смогла заказать торт и сладости, чтобы Платон отметил праздник с другими подростками.

Платон пишет маме, что старается поддерживать себя воспоминаниями о ней, когда ему плохо. А у Надежды дни стали очень похожи один на другой.

— Я встаю рано, думаю о том, как там сын, — рассказывает женщина. — Стараюсь настроить себя позитивно. Иду на работу — она меня отвлекает; там иногда решаю вопросы с адвокатами. Прихожу домой.

Наверное, самое тяжелое — это лечь, потому что иногда наваливается какая-то безумная тоска: не могу ни читать, ничего. Просто сижу в его комнате, пересматриваю его фотографии, тетрадки.

Вот рюкзак у него стоит, у его письменного стола. И я себе говорю: ничего, ничего, он тебе еще пригодится, скоро это всё закончится.

Далеко не все люди хотят вникать то, что что произошло с Платоном. Некоторые считают, что дело сфабриковать невозможно, и если есть обвинение, значит, был повод. «Я научилась не обращать внимания на это, — говорит Надежда. — Время учит расставлять приоритеты и беречь силы для ребенка, не растрачивать себя».

Мама Платона готова просить для своего сына помилования, условно-досрочного освобождения, обращаться в кассационный суд, подавать апелляции. Она говорит, что будет делать всё, чтобы ситуация изменилась.

Материал создан при поддержке «Медиасети».

Ничьи мальчики. Голоса российских сирот, которых убеждают подписывать армейский контракт и которые возвращаются со спецоперации