Дочь своего отца. Юля Варшавская о том, как Александра Толстая помогала тысячам эмигрантов в Америке

«Графиня, умевшая подковывать лошадей», — так называется одна из многочисленных статей об Александре Толстой, младшей дочери писателя, имя которой на долгое время было забыто на родине. Зато его отлично знают тысячи людей, которым помог созданный ею в США в 1940-х годах благотворительный «Толстовский фонд» (Tolstoy Foundation for Russian welfare and culture). Александра умела не только подковывать лошадей, но и управлять целыми фермами, а еще заниматься фандрайзингом в те времена, когда такого слова никто не слышал. Она спасла сотни людей от нацистов в разгар войны и вытаскивала тысячи русскоязычных беженцев из ада, в котором они оказались в середине прошлого века.
А еще удивительным образом Толстая на другом конце света воплотила многие идеи своего отца о том, как должно быть устроено общество. Что, впрочем, не удивительно — ведь Александра была его любимой дочерью.
О драме, развернувшейся в начале ХХ века в Ясной поляне, где жило семейство Толстых, написано так много книг и до сих пор ведется так много литературоведческих, исторических и феминистических споров, что хватит на десяток колонок. Мы не будем падать в эту бездну — в фокусе этого рассказа будет не детство героини, а ее взрослая жизнь в эмиграции. Но аккуратно подойдем к краю: все-таки важно представить себе атмосферу, в которой родилась и выросла младшая из детей Толстых (хотя вряд ли получится описать ее более страшно и красочно, чем в дневниках Софьи Андреевны). Ведь именно тогда сформировался ее характер и отношение к отцовскому наследию.
Итак, в июне 1884 года в усадьбе под Тулой родилась девочка Саша (так ее называли дома) — в роковой день, когда ее отец задумал свой первый «уход совсем» из дома. Он уже взял было котомку и ушел «в ночь», но тут у Софьи Андреевны начались схватки. План побега пришлось на время отложить: грустная ирония жизни заключается в том, что реализовать его в 1910 году отцу помогала именно дочь. «Не ведал тогда Толстой, что эта девочка, столь неприветливо встреченная родителями, занятыми собой, сложными личными проблемами, займет огромное место в его жизни и сердце, поймет и услышит его, проникнется его демократическими религиозно-нравственными воззрениями, а своей трепетной преданной любовью осветит его закатные годы», — писала литературовед Сусанна Розанова в предисловии к мемуарам Александры Толстой.
Обстановка в доме, как можно догадаться, была напряженная. Саша стала 12-м ребенком в семье, и, как рассказывала наследница знаменитой фамилии Фекла Толстая, в детстве она не получала достаточно материнского внимания — и до определенного возраста была не слишком интересна отцу. Сашу отдали на воспитание гувернанткам, и девочка росла с ощущением и даже уверенностью, что она нежеланная. Более того, семейная легенда гласит, что, когда в возрасте 7 лет умер их младший брат Ваня, мать в отчаянии закричала: «Почему не Саша?». Ее характер был ожидаемо сложным и «бунтарским», но при этом она хорошо училась (хотя не все учителя были готовы справляться с ее нравом). «Мне все кажется, что вы не обращаете на нее должного внимания, а она недюжинный ребенок. У нее в голове и глазах сидит целый отец Лев Николаевич», — писала Софье Андреевне родная тетя Александры.
Можно только представить, что почувствовала Александра, когда в возрасте примерно 14 лет отец вдруг обратил на нее свое внимание. Наконец-то она была интересна и близка кому-то из родителей! Постепенно дочь стала ближайшей собеседницей и помощницей Льва Николаевича — и в конце концов, стала выполнять функции отцовской секретарши: перепечатывала его тексты, помогала с рукописями. Зная этот контекст, очевидно, какую позицию заняла Александра в конфликте отца и матери. Читая дневники Софьи Андреевны, также понимаешь, в каком психоэмоциональном состоянии находилась жена писателя и почему не уделяла младшей дочери достаточного внимания. Но факт остается фактом: когда в 1910 году Лев Николаевич ушел из Ясной поляны и умер 10 дней спустя на станции Астапово, для его дочери, которая провела с ним последние часы, это означало потерю всех смыслов. «Казалась, моя жизнь кончена. Не для кого, не для чего жить. Пустота, отчаяние», — писала она в воспоминаниях «Жизнь с отцом».

Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
Единственный смысл на тот момент для Александры был в сохранении наследия — тем более, именно дочери писатель завещал сделать так, чтобы все его произведения и Ясная поляна принадлежали теперь народу. Она оставалась в доме под Тулой до 1914 года — пока не началась Первая мировая война. Тогда Толстая нашла новые смыслы, отправившись в Москву на срочные курсы сестер милосердия, а оттуда — на фронт, где занималась перевозкой раненных в больницы тыла, дослужилась до начальницы военно-медицинского отряда, побывала на Западном фронте и на Кавказе. За время войны несколько раз тяжело болела, перенесла ранения и операции, за что получила две георгиевские медали. Ее очень спасал тот самый навык «подковывать лошадей» — Толстая была одной из лучших женщин-наездниц. А еще тогда она получила бесценный навык организации массовой помощи людям: он потом очень пригодился ей в эмиграции.
После войны, в ноябре 1919 года, Александра была назначена комиссаром-хранителем Ясной Поляны. В ноябре умерла Софья Андреевна (интересно, что только много лет спустя ее дочь признавалась, что с годами поняла, как тяжело было тогда матери).
Александра посвятила всю себя работе Общества по изучению и распространению творений Льва Николаевича Толстого и подготовке 90-томного собрания сочинений отца. Но игнорировать происходящее в стране было невозможно: беспредел большевиков, Гражданская война бушевали буквально за окном. В 1920-м ЧК арестовал Александру Львовну и обвинил в причастности к контрреволюционной деятельности по делу «Тактического центра». Она оказалась сначала на Лубянке, а затем была осуждена на три года с отбыванием в Новоспасском концентрационном лагере.
Казалось бы, что может быть хуже. Но и в тюрьме Толстая снова находит смысл — в борьбе за права заключенных, настаивая на том, чтобы их лучше кормили и создавали человеческие условия пребывания. Она рассказывала, что в заключении «встретила таких прекрасных людей, потому, что в тюрьму, пожалуй, попадали тогда самые лучшие люди». Для неграмотных женщин в тюрьме она открыла школу, чтобы они могли научиться читать и писать. На воле о ней беспокоились сестры Татьяна и Софья, и в итоге благодаря ходатайству яснополянских крестьян и помощи Александры Коллонтай, ее выпустили и даже назначили хранителем усадьбы Ясная Поляна, где вновь развернулась активная деятельность. Но работать становилось все сложнее: за Толстой приглядывали партийные органы, а вскоре советская власть и вовсе начала борьбу «с вредной толстовщиной».

Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
Толстая все больше раздражала советскую власть, но ее «терпели» до юбилейного 1928 года: слишком важной была фигурой в истории писателя была его младшая дочь. Но в 1929 году ей все-таки пришлось уехать из страны — сначала в Японию под предлогом цикла лекций об отце. Александра выступала с лекциями о Толстом в местных колледжах и университетах, а жить предпочитала скромно, как завещал отец: на фермах, «занимаясь тяжелым крестьянским трудом». Из Японии она писала письма, где восторгалась тем, что наконец-то можно говорить свободно, не думая, что за каждое слово могут посадить: чувство, знакомое каждому эмигранту, вырвавшемуся из опасности и тогда, и сегодня. «Потому что в России теперь могут жить только люди или ничего не делающие (таких почти нет), или подлецы», — писала она сестре Татьяне, объясняя невозможность оставаться на родине.
Через 20 месяцев жизни в Японии Толстой удалось уехать в США осенью 1931 года. «Первые годы были физически трудные, но очень радостные, потому что я жила на ферме, работала своими руками. Шесть лет на ферме я чистила курятники, доила коров, копала в своем огороде, и написала в это время три книги», — рассказывала она в одном из интервью. В таком положении ее и застала прилетевшая из Европы давняя знакомая, которая и предложила сделать фонд: «Что ты тут сидишь? Давай работать. За границей много беженцев, давай им помогать, давай организовывать Комитет помощи беженцам. Я была рада, потому что я, с одной стороны, устала, с другой стороны, эта мысль о помощи своим же, русским, меня очень привлекала». Так, в 1939 году началась история Толстовского фонда.
Благотворительность, как мы помним из предыдущих колонок, в те времена (впрочем, как и сейчас) была территорией матриархата. Именно женщины создавали фонды, приюты и всевозможные помогающие организации для беженцев — от Парижа до Харбина. Одной из первостепенных задач была помощь с визами, жильем и питанием, и именно этим стал заниматься Толстовский фонд. В его первый комитет вошли Рахманинов, Ростовцев, Сикорский и даже бывший президент США Гувер, но фандрайзинг шел тяжело. «Через неделю мы зарегистрируемся и будем собирать деньги на беженцев. Пока что я только прочла лекцию и заработала для Foundation 200 долларов… Все, что удастся собрать, пойдет на помощь русским, главным образом в Европе, через имеющиеся там комитеты… Трудно в Америке что-то сделать… русского вопроса не существует», — писала тогда Александра сестре Татьяне.
Идея создать не просто фонд, но отдельный дом для эмигрантов возникла в 1941 году — первые 5 000 долларов на него выделил ученый Борис Бахметев. Толстовский фонд долго искал помещение, но в итоге купил ферму в получасе езды от Нью-Йорка, в городке Валли-Коттидж: владелица поместья, меценатка Мэри Харкнесс продала ее Толстой за 1 доллар (вместо указанных в договоре 15 000). В 1941 году Толстая получила американское гражданство и отказалась от графского титула. В первые годы фонд занимался визовой и финансовой помощью русским беженцам — в основном тем, кто уже был на территории США. Самые разные люди оказывались в Валли-Коттидж, где все было устроено так, как бы вполне понравилось Льву Николаевичу: там все работали руками, разводили кур, продавали яйца и картошку на ближайшем рынке. В общем, настоящее натуральное хозяйство и община для совместного выживания.
К концу Второй мировой войны направление деятельности фонда несколько изменилось: его филиалы появились в Австрии и Германии, где они организовали помощь так называемым перемещенным лицам. Чтобы реализовать этот план, Толстая заручилась поддержкой Госдепа и организации Church World Service: в 1948 году благодаря ее усилиям был принят «Закон о перемещенных лицах», по которому США приняли 205 000 беженцев из Европы до 1 января 1952 года. После выдачи разрешения Госдепартамента США беженцев перевозили на поезде в ближайший порт и сажали по 700 человек на небольшие корабли, на которых он уплывали к американским берегам.
У эмигрантов, прибывавших на этих кораблях, на груди был специальный значок TF, по которому их узнавали встречающие в порту. А на ближайшей к ферме станции их нередко встречала сама Александра Толстая, на небольшом грузовичке. Обычно беженцев кормили по прибытии каноническим борщом, который всегда в огромных количествах варился на кухне дома. В Валли-Коттидж эти люди оставались на несколько недель или месяцев, пока не находили постоянный дом и работу. Иногда они оставляли детей на более долгий срок в специальном «приюте» при фонде, пока обустраивались на новом месте. При этом расходы эмигранты со временем должны были вернуть: «Оплату стоимости переезда через океан — 150 долларов с человека, как правило, вносила под залог Church World Service. Эта сумма должна была быть возвращена в течение года». При желании, можно было и остаться работать и на ферме — например, за 70 долларов в месяц, неплохие деньги для США тех лет.
За всю свою историю фонд (а он формально существует до сих пор) помог около 500 000 человек. Среди них были, кстати, и Владимир и Вера Набоковы, что потом не помешало писателю выступить с критикой книги Александры Толстой «Предрассветный туман» и добиться прекращения ее публикации в нью-йоркском «Новом журнале». Но большая часть людей оставались благодарны фонду и его основательнице. Как выгладит та самая ферма в наши дни, можно увидеть в документальном фильме, снятом Феклой Толстой около 10 лет назад. По словам журналистки, люди, которые до сих пор живут в Валли-Коттидж, переехали сюда когда-то с помощью фонда. В 1979 году было принято решение об избрании Александры Толстой в Палату славы США. У нее никогда не было своей семьи и детей — ее родными стали подопечные и сотрудники фонда.
В Советском Союзе основательницу музея Ясной Поляны и Толстовского фонда, очевидным образом, убрали из всех хроник, ее имя долгое время не упоминалось в примечаниях и мемуарах, экскурсионных рассказах и музейных экспозициях. Фекла Толстая рассказывала, что впервые услышала об Александре Львовне в 1979 году по радио — «Голос Америки» сообщал, что ее родственница умерла в возрасте 95 лет. Александра Толстая ненавидела советскую власть, и та отвечала ей взаимностью. Накануне 150-летия со дня рождения ее отца в 1978 году она отправила в Ясную поляну: «Мне тяжело, что в эти драгоценные для меня дни я не могу быть с вами, с моим народом, на русской земле. Мысленно я никогда с вами не расстаюсь».
«Отец мой никогда не проходил мимо человеческих страданий (…) и нас, своих детей, он старался научить этой радости — радости помощи другим», — сказала как-то Александра Толстая, всей своей жизнь доказывавшая, что она хорошо усвоила этот урок.