Советский офицер Янис Гринвалдс (1897−1981) вел дневниковые записи в крошечных записных книжках всю войну, невзирая на то, что делать это было запрещено. В данной публикации мы приводим лишь выдержки из них, начиная с 1943 года и до 9 мая 1945-го. Эти записи были изданы в Латвии отдельной книгой в 2002 году.

Расшифрованные рукописи Гринвалдс хранил в стандартной канцелярской папке 70-х годов. На ее обложке черными буквами отпечатано «Дело №…», а в последнюю графу описи «Хранить … лет» каллиграфическим почерком вписано: «До воскресения мертвых».

Янис Гринвалдс родился в батрацкой семье, и одним из его самых ярких детских воспоминаний стала революция 1905 года с последующими казачьими карательными экспедициями. В 1914 году он устроился на Путиловский завод в Петрограде, а в 1917-м он уже считал себя революционером. Двумя годами позже он Гринвалдс вернулся в Латвию, где ненадолго установилась советская власть. В 1921 году, демобилизовавшись из армии, Гринвалдс устраивается на работу в министерство финансов. Следующие двадцать лет он учится философском факультете Латвийского университета и активно работает в социал-демократической партии, в том числе и в подполье. Несколько раз он попадает в тюрьму и в 1940 году с восторгом встречает присоединение Латвии к Советскому Союзу. 

18 июня 1941 года Гринвалдс с сыном Янисом был на экскурсии в Москве: «Сказочно красивы выставка и метро. Наш экскурсовод — представитель профсоюза учителей Алксне, старая большевичка, чудесный, сердечный человек. Фор­­мально старший группы Бумбиерис, поскольку я отказался, желая быть посвободнее. От ЧК нас сопровождает Иванов. Он обо всем заботится, всюду открывает нам путь. В Москве царит полнейшее спокойствие, без пересудов и дурных предчувствий, как в Риге. Мы рады и счастливы. Кругом тепло и дружелюбие». 

22 июня Гринвалдс пишет в дневнике: «На выставке нас поразила карта Советского Союза из драгоценных камней. Вдруг сопровождающая нас Алксне помрачнела. Отвела нескольких из нас в сторону и встревоженно сказала: „Этим утром Германия напала на нас!“ Бумбиерис: „Россия разгромит Германию!“ „Разумеется, — отвечает Алксне, — но нам грозит измена, не все предатели пойманы и ликвидированы в 1937 году, они будут пытаться вредить, и они опаснее Гер­мании! Борьба будет трудной, но мы победим“. Стало очень тягостно. Навалились мрачные мысли о войне. Я часто в последнее время видел во сне войну и неудачи. Что будет с моим сыном, когда я уйду воевать. […] В Москве нигде не заметил ни отчаяния, ни сомнений в скорой победе».

Этот текст на русском языке был опубликован в латвийском журнале Rīgas laiks.

1943 год. РОССИЯ, БЕЛОРУССИЯ, УКРАИНА

12 июня

Меня назначили помощником командира 191-го отдельного автотранспортного батальона. Он пока входит в состав 24-го автотранспортного полка, который сейчас находится в Старниково. Ночь переспали в Коломне, на улице Полянской, 23, в комнате двух фабричных работниц. С новым командиром батальона майором Кокаевым и другими батальонными кадрами из Коломны в 15.00 прибыли в 24-й автотранспортный полк.

Остановились в лесу у речки. Купаюсь, стираю полотенце и штопаю рубашку. Чудесный солнечный день. Березовая роща. Соловьи заливаются. На обед вместо горячей пищи сухари. Начальником ОВС назначен мой сокурсник лейтенант Валюнас. Пока я улаживал батальонные дела, мои товарищи офицеры съели мои сухари. Никто не признается. Красивый вечер. У реки квакают лягушки, сияет луна, играет гармошка, время от времени пролетают самолеты. Люди приветливые, мечтательные, грустные.

13 июня

Подал первую заявку на снабжение продовольствием для 191-го батальона — всего для 21 офицера и солдата. Посуду снабжающий нас батальон выдать отказался. Столкнулся с враждебностью. Почему я не в латышской дивизии?.. Найдено новое средство от нагноения — сульфидин. Смертность от воспаления легких упала до одного или половины процента. Но мой сын умер от воспаления легких. Лягушки у реки дают концерт.

27 июня

Принимали бывшую автороту корпуса. Хули­ганы и воры. Все, начиная с писаря, напропалую жульничают при передаче имущества, нашего кладовщика успели обдурить на две пары сапог. Приняли 20 человек — рядовых и офицеров. На корпусном складе сапоги есть, но нам не дают. Я и другие люди босиком, мои сапоги вконец разбиты. В газетах: за два года Германия потеряла (только убитыми и пленными) 6 400 000 человек, 42 400 танков, 43 000 самолетов, Советский Союз потерял 4 200 000 солдат, 35 000 пушек, 30 000 танков, 23 000 самолетов. Партизаны уничтожили 300 000 гитлеровцев, 3000 поездов, 895 складов, 3263 моста. Второй военный заем в 1943 году на 20 миллиардов рублей. На восточном фронте 200 немецких дивизий плюс 30 дивизий сателлитов. Без второго фронта не победить.

29 июня

Девушки в деревне ходят в платьях из маскировочных накидок, которых так не хватает в армии. Новый врач тут же обжулил склад, сдав мыла на 36 кг меньше, чем записано в документах. Смирнов, новый кладовщик, не так образован, но солдат честный и надежный. Мне подполковник Соловьев через Валюнаса обещал 20 часов строевой, чтобы научился правильно честь ему отдавать. А то я локоть не под тем углом сгибаю. Так приветствовать меня дрессировали в буржуазной армии. Уже в который раз надо мной изгаляются… Ну сколько еще надо вынести попреков за то, что я чуть-чуть не так приветствую? Все время ощущается скрытая враждебность к нам, так как Москва не разрешает без повода смещать назначенные кадры. Из полученных от военторга вещей Гришин мне не оставил ничего. Себе взял львиную долю. Сегодня четыре солдата, два пехотинца и два кавалериста взорвались на закопанной в золу гранате. У костра сидели, когда она рванула.

4 июля

Сон. Сообщил родственникам о смерти сына. Тя­жело. И вдруг вижу: сын мой стоит. Зову, он улыбается и идет ко мне. И чем ближе, тем печальнее выглядит. Лет 11−12, бледный. Приглашаю сесть. Не может. Позвоночник больной. Беру на руки, глажу — ужас, какой он болезненный, хрупкий. Даже личико чуточку чужое. Но мой сынок жив. Плохо одет, голые мокрые бедра. Прильнул ко мне доверчиво, рассказывает, как ему жутко. Был в больнице, шум, холод. Случилось недора­зумение — больного приняли за мертвого… Думаю во сне, лишь бы это не было всего лишь сном. Глажу его, говорю с ним — такого во сне не бывает. Все кругом настоящее, виды Латвии, ощущаю свет и воздух. Проверяю ощущения, впечатления: все естественно, нормально, все так серьезно, важно, сладостно. Потом долгий coitus с моей женой Эльзой, потом с Мартой. Была красива, восприимчива.

18 июля

Обошел роту, проверил комбинезоны. Шоферам не хватает спецодежды. Корпус обещает выдать. У квартирной хозяйки четыре дня назад дочка шестилетняя заболела, а вчера уже похоронили. Я даже не заметил ни горя, ни похорон. Девочка в больнице умерла, лекарств не было. От дифтерии, наверное. Дома ни тени печали. Муж с фронта писал про дочек. Что ответить? Что одна умерла? Еще в семье крепкий пацан лет полутора. Ходит. Подходит к матери, ищет грудь. Мать сидит, мальчонка стоя сосет и тут же делает лужу на полу. Учительница ищет гвардии старшего лейтенанта Шумского, отправленного из батальона хулигана и пройдоху, невероятно грубого с женщинами. Валюнас: «Одна учительница — б**дь, другая — вшивая».

28 июля

Продолжаются бои. Дождь. Жуткая грязь на всех дорогах, особенно на лесных. Но мы все же движемся вперед. На батальон выдали одни наручные часы. Майор требует себе. Отдаю. Могучие брянские лиственные леса. Шоферы и бойцы нашего батальона два раза получали продукты из нашей машины по поддельным аттестатам на несуществующие фамилии. Отрыжка старой автороты. Копаю колодец. Вода нужна для кухни и питья. Из речек пить опасно.

20 августа

Всю ночь лило. Как мои темные ночные мысли поутру проясняются, так с утра кончается дождь. На небе красивые слоистые облака. Нижний черный слой перемещается гораздо быстрее других. Солдаты безбожно выворачивают голенища наружу. Мне противно, но они убеждены, что это красиво. Бороться с этим бесполезно. Часть офицеров делает то же самое. Все пытаются сжать голенище в гармошку. Мне это, в отличие от них, совсем не кажется красивым. В армии тоже мода.

Новый маршрут. Павлово, Фролово, Журавлевка, Белый Колодец, Полянка, Егоровка, потом направо в лес. Часто приходится ехать кружным путем из-за непролазной грязи. Много несжатых полей. Кое-где начинали косить, но в спешке бросили. Где люди? Фашисты угнали? На месте деревень дымящиеся пепелища. Среди развалин много женщин и детей. Поникшие, в лохмотьях, лица старческие, хотя глаза молодые. Несколько дней назад здесь еще были немцы. Хвостовичи. Здесь даже швейные машинки кое-где из золы торчат. Даже их немцы не дали вынести из подожженных домов! Немцы, отступая, сказали: «Нас, немцев, мало, русских много!» Nicht kaput Moskau!

30 августа

Дождь. Тепло. Даем отчет по батальону. Мой вес 85,6 кг в летней форме с полевой сумкой на боку. Чистый вес ниже 80 кг. Отбираются офицеры и солдаты для награждения. Получил письма. Налет немецкой авиации. Баня для офицеров.

12 сентября

Ночью полыхают деревни, подожженные отступающими немцами. Зарево на небе взывает к мести… Полтарацкий врет, что мука высыпалась из мешков по дороге, а шинель ему подарили друзья. Не верю.

28 сентября

Поселился в большом доме. Здесь живет только молодая женщина — Анна Долгая с грудным ребенком. Улеглась спать на кровати в моей комнате, а мое место на диване. Ночью спрашивает, не мерзну ли я. Соблазнительная ситуация до утра. Позднее выяснилось, что она была любовницей немецкого офицера и ребенок от него. После приглашения погреться накатила безумная страсть. Кровь бурлит, губы слипаются, пот градом, но я соврал, что мне не холодно. В Клинцах истреблены все евреи. Этот дом тоже был еврейским. Немец со всем скарбом отдал его любовнице. Днем она тоже старается угодить и разжалобить ребенком. Отдаю для него свой спецпаек.

29 сентября

Сладко спал. Снятся Янитис, Эльза… Вчера получил восемь комплектов шерстяной офицерской формы. Лейтенант Селиганов хулигански обошелся с майором, редактором Гвоздевым. Весь день льет. Полтарацкий ест отдельно от остальных офицеров и казенными продуктами угощает своих новых жен. Город необычайно свободных нравов. Немцы на завоеванных землях наслаждались жизнью и любовью… А я больше двух лет страдаю от воздержания. Есть за что воевать!

1 октября

В городе много пьяных офицеров и солдат. В 15.30 прибываем в село Святское. Разместиться негде, нас опередила другая часть. Мы уже в Белоруссии, на границе с Орловской областью. Пьяный шофер Фроленко поскандалил с регулировщицей, и старший лейтенант, тоже пьяный, пообещал набить ему морду, но сам огреб по морде от Фроленко. У Бобовичей был бой партизан с оккупантами. Партизаны подорвали деревянный бастион гитлеровцев, перебили и сожгли 67 врагов. Подошедших карателей партизаны обратили в бегство, а затем расколотили венгерский отряд, убив 30 венгров, — это рассказала Ксения Слезко, невероятной красоты женщина, работавшая у немцев простой батрачкой.

В соседнем селе (или это продолжение Свят­ского — трудно понять, где кончается одна деревня и начинается другая) на площади стоит виселица. На ней болтается какой-то оборванец в лаптях. Мальчишки раскачивают висельника. На обратном пути тело уже лежит на земле, пацаны перетерли веревку. Очень нищий и тощий предатель. Мне довелось видеть исполнение приговора. Чекисты поставили виселицу, подъезжает машина с приговоренным и парой чекистов. Ему накидывают на шею петлю, машина отъезжает. Повешенный подергивает ногами, словно пытается бежать, и застывает. Чекист зубоскалит: видать, сбежать хотел. Окружающие смеются…

15 октября

Нет продуктов. Раздобыли немного хлеба. Вы­дали всего полнормы. Тереховский район, куда отправили Полтарацкого за продуктами, вычищен под метелку. Подполковник Соловьев говорит, чтобы сами отправили в новое место машину за мукой и сами пекли хлеб. Комбат Кокаев отправлять машину черт знает куда не хочет. Под Гомелем тяжелые бои. Город горит. У Святска много немецких трупов. Нахожу дневник погибшего немца. Краткое содержание: «Бои становятся все ужаснее. Наши потери огромны. Русская артиллерия чудовищна. Жертвы растут. Жена в тылу во сне мне изменяет. Моя гибель неизбежна и близка… К черту все! Heil, Hitler!»

24 октября

Застрелился лейтенант Матушкин, комсорг нашей роты, симпатичный, культурный парень, не пил, не матерился. На мой взгляд, был лучшим офицером среди нас. Добросердечный, надежный, стеснительный, немного беспомощный. Возвращаясь с задания, он как командир взвода предвидел неприятности и, не добравшись до батальона, застрелился. Действительно, груб майор Кокаев, груб капитан Гришин, которым был подчинен комсомолец Матушкин. Оба умеют ругаться и морально истязать. Похоронили Матушкина не по-людски, зарыли как собаку. В гимнастерке и бриджах, тайком, ничего не сообщив батальону, а потом сровняли могилу с землей под матюки. Всем распоряжался Гришин. Офицеры не присутствовали, где могила, неизвестно. Матушкин — изменник родины, нарушивший присягу, ругался над трупом Гришин. Так и гниет где-то в яме лучший из нас. Бедные родители. Вы воспитали сына таким честным и добрым, что он не смог вынести нечеловеческую дикость.

30 ноября

Вшивость у местных необычайная. Вши повсюду в огромном количестве. И они тоже чахлые, еле живые, но двигаются, ползают. Окно занавешено платком, я к нему неосторожно прислонился, присев на лавку. И вот опять завшивел. И ведь старался же ни к чему в доме не прислоняться, спал только на голых лавках, все равно не уберегся. В этом доме только женщины — бабка, мать, девчонки, голод и вши. Люлько воспользовался голодом, чтобы заполучить молоденькую, лет 15, девчонку из нашего дома. Иду в лес чиститься. Простудился, пока голым давил вшей. Потом переоделся в зимнюю форму.

1944

7 января

Едем. Хойники, совхоз «Настоль», колхоз Судков, Храпово, вдоль реки Вить, Тульговичи. Прибыл сапожник Ковальчук, настоящий мастер. Немцы сожгли деревню Зеленый Гай со всеми жителями, а в Мосанах людей живьем закапывали в ямы и затаптывали лошадьми. Живые под подковами дергаются, лезут из ям, тянут руки… Ужасы и невообразимый садизм описывают жители, которым посчастливилось остаться в живых. Немцы говорили: «Все здесь партизаны — вши, собаки, дети»…

11 января

В Тульговичах школьная учительница рассказала о жутких зверствах латышских легионеров. Лютовали еще хуже немцев. Входя в класс, тут же выпускали очередь из автомата над головами детей. Насиловали многократно, угрожали ее застрелить на глазах учеников. Учительница живет в жуткой нищете, ходит в лохмотьях, стены в комнате дырявые, окна заткнуты тряпками. Ест какую-то бурду с двумя детьми — своим и чужим. Не поверил, что она учительница, не поверил, что она говорит о латышах. Думал, путает с извергами какого-то другого народа. Потом встретил латышку Эмилию Турс. Все подтвердила. Латыши убивали, пороли, пьянствовали и насиловали. Как только узнали, что в деревне есть латышка, вломились к ней в дом, не застали и обещали убить, когда найдут. Все ее вещи сожгли во дворе. От всего осталась открытка с латышским
стишком. Она хранит ее как единственную святыню с Родины. Она замужем за русским. Пад­черица — взрослая девица…

В деревне жуткая нищета и грязь. На всю деревню ни одной бани. Едят из общей миски, плюют на пол. Вшивые. Комнаты большие. Пашут на быках. Латыши застрелили латыша же из партизан и дом сожгли. Подсказали местные предатели — мужчина и женщина. За предательство. Партизаны предателя разоблачили и закололи, когда тот не стал взрывать немецкий эшелон. Первая рота сегодня без завтрака. Нет продуктов, но Кокаев не дает машину съездить за картошкой. Нет крупы.

7 февраля

В тяжелом сне умер сын. Я, рассказывая родным, плакал навзрыд. Слободе предписано передать нам 1000 кг зерна и 300 кг мяса. Наши бомбили Хельсинки, потеряли четыре самолета.

14 февраля

Раздобыл две коровы. Потом на меня напали три пьяных сержанта на эмке. Удивляюсь, как по прифронтовой полосе свободно ошиваются перепившиеся солдаты. Чуть до стрельбы не дошло. Выручили местные жители, вконец замученные террором этого сброда. По пути в батальон коров перехватывает какая-то часть 17-й дивизии. Устраиваю скандал прямо в хлеву и, пригрозив Толоконниковым, возвращаю обеих коров. Тем временем батальонный помпотех отнимает у моих людей разъездную машину. В мое отсутствие офицеры сидят без еды. Виноват негодяй Полтарацкий! Запрещено пить колодезную воду. Пить нечего.

12 марта

Гришин от злобы бесится. Причина в Валюнасе, отбившем у Гришина некую Журавлеву. Валю­нас — мужик могучий, самый рослый в нашей части, сравнительно молодой, лет 36, с женщинами ласковый, как кот, вальяжный и слащавый. А когда Гришин улыбается, его желтое лицо сморщивается, как репа, а хихиканье больше похоже на тявканье. Куда там капитану тягаться с лейтенантом Валюнасом! Остается только беситься. Кусать опасно — у Валюнаса партийный стаж больше.

9 апреля

Обед без второго. Выдаю квашеные помидоры. Дороги непролазные. Некоторые районы полностью непроходимы для машин, даже для студебекеров с тремя ведущими осями и десятью широкими колесами.

14 апреля

Шпорт и Гришин гоняют на машинах по мозырским бардакам и кинотеатрам, а мне приходится ездить за продуктами на машине свя­зиста Муриньша. Хорошо, что Муриньш выручил. Шпорт по пьяни разбил свою эмку и ночью повез весь ремонтный взвод в Мозырь чинить. Какое самодурство и позор. Молочные войны. Мне жалуются, что Быков и другие неправильно делят молоко нашей коровы. На бумаге все справедливо, а вот с выдачей мухлюют. Быков все же скотина и мерзавец. Надо менять, если Кокаев согласится. Ходят слухи, что к нам идет целый мешок писем. Все очень ждут. В Коростене, на узловой станции, немцы ночью разбомбили наши склады с продуктами, бензином, боеприпасами и прочим. И зенитную артиллерию с женскими расчетами тоже разбомбили. Немцы явно знают наши планы и принимают встречные меры. Старший лейтенант Большаков ранен в колено и отправлен в госпиталь, где вроде бы умер. В Коростене еще и санитарный поезд разбомбили. На Украине народ уже не дружественный, даже не нейтральный, а враждебный. Стреляют из-за угла, в лесах устраивают засады на отдельные машины и небольшие группы красноармейцев. Мучают блохи. Спасаясь от вшей, сплю только на лавках, подальше от тепла, где-нибудь под окном, но блохи даже на полу, ими кишит весь дом.

24 апреля

Меня поздравляет с капитанским званием Толоконников, а майор Кокаев высказывает пре­дупреждение за беспорядки в Лаптях. Я самый жалкий и никчемный во всем батальоне! Са­мовольно деклассированный Кокаевым и Гри­­шиным как беспартийный и латыш, каковых вообще следовало бы при Сталине поголовно истребить. И только война отчасти дала передышку этому народцу, перед чьими воинами-стрелками тряслись в ужасе Сталин и Берия. Мозги кипят от возмущения. 

4 июня

Троица. Полтарацкий пытается уговорить священника, чтобы тот с амвона призвал сдавать армии зерно и прочие продукты. Священник пообещал. Холодный, мрачный день. Хозяйка потчует блинами. Шумят на ветру деревья… У крестьян праздничное настроение. В церкви служба, торжественно, чинно, благородно. Заменить всю эту красоту пока нечем. В 16.50 представители райкома партии провели никому не нужное собрание. Никто ничего не сдает. Союзники взяли Рим.

13 июня

Летчик лишил невинности девочку 13–14 лет. Крестьяне собрались кучкой и гогочут, повторяя: «Авиатор взял целку!» Аксинья лет двадцати и Прасковья при мне и девушках грязно ругаются и смеются над поруганной девочкой. В батальоне майор Кокаев выпустил Пронникова из-под ареста через 4,5 дня. Простил без моего согласия, настоящая школа бандитов. Ехали ночью через лес бульбовцев. Повезло, что ночью, когда никто не ездит и все спят пьяные. Если у нас такая вольница, то что говорить про дисциплину у бульбовцев… Потом выяснилось, что у моих бойцов не было ни одного патрона, хотя все при автоматах. Расстреляли все боеприпасы по белкам, а может, обменяли у бульбовцев на самогон.

14 июня

Наша авиация подбила немецкий самолет. Ра­неных фельдфебеля и лейтенанта взяли в плен. Третий выпрыгнул с парашютом и еще не найден. Раненые требуют врача, как у себя дома. Поговорил. Лейтенант свято верит в победу Гер­­мании. Фельдфебель колеблется, даже не верит, хотя чего не скажешь в плену. 

ПОЛЬША

27 июля

В городе продолжается сбор трофеев. Аптекарь из 20-го санбата разбирается с сокровищами местной аптеки. Все ему непонятное называет барахлом, безжалостно швыряет на землю, бьет вдребезги. Этот варвар вконец разоряет аптеку в поисках панацеи от венерических болезней — сульфидина. Нашему эскулапу невдомек, что в Польше и Германии у него другое название. Искомый медикамент тоже попадает в кучу барахла. Я протестую. Пусть берет, что годится для армии, а остальное отдаст польским властям. Хотя таковых пока не видно. Впервые за годы войны вижу спокойные картины чужой жизни. Польские паненки с панами - барышни с господами — в светлых летних одеждах, с купальниками и полотенцами на плечах, весело болтая, идут мимо нашего лагеря на речку купаться. Странно у меня на душе. Они, молодые мужчины, беззаботно флиртуют, радуются, возможно, шпионят, а мы, дядьки чужого народа, идем умирать за их родину, за них и еще вместо благодарности получаем полные ненависти взгляды. 

В городе польки сидят на бордюре, ногами сучат, без панталон. Мне с противоположного тротуара многое доводится увидеть. Зачем они это делают? Соблазнить хотят? Солдаты уже нашли публичный дом. Люди одеты лучше, чем на Украине. И вообще живут куда богаче наших. Кокаев велит проехаться по поместьям, собрать, что выросло, для офицерского стола. Полтарацкий отказывается ехать за овощами. Пусть едет тот, у кого есть ордена, — я.

30 июля 

Кокаев орет, что надо самим добывать овощи. То есть действовать вопреки приказу сверху — в Польше самовольно ничего не трогать. Здесь двоевластие. Лондонское, признанное союзниками правительство радо малейшему фактику, компрометирующему армию Советского Союза перед буржуазным миром, а польское народное правительство пока еще формируется и, не имея нормального аппарата, ничем не может нам помочь в снабжении армии теми же овощами. Отправляюсь с бойцами в тюремный огород, поскольку он действительно трофейный. Добываем немного огурцов и картошки — местные уже все разграбили. Сталину вручили орден Победы.

Съездил в усадьбу графа Потоцкого. Под расписку получил 100 кг капусты, 20 кг лука, 5 кг моркови. В огороде гестаповской тюрьмы собираю лук, морковь, помидоры, петрушку, укроп, горох, яблоки, цветную капусту и цветы. В городе снова вижу красавиц полек, сидящих на ступеньках с выставленными на обозрение прохожих вульвами, — трусов они не носят, а платьица короткие. Может быть, это женщины буржуазного мира с особым занятием, но естественные инстинкты наших военных это никак не успокаивает.

30 ноября

Лекция майора Исаева «О войне и мире». Хоро­ший лектор, интересно слушать. Вечером душевный разговор с Халиной. 19 ноября устроил у себя посиделки. Были Халина, портной Большаков, сапожник Ковальчук, портной Володя, Саталин. Три четверти литра водки, две банки рыбных консервов, масло, хлеб и пара часов песен. Боль­шаков, Ковальчук, Володя очень душевно пели «Окрасился месяц багрянцем», «Шумел камыш» и другие красивые песни.

31 декабря

Новогодний вечер. 250 г водки, семь блюд. Сидим дома, выпиваем, закусываем. Халина не дает никаких надежд. Она ждет поляка, как и Аня, Мария, Клавдия и другие ждут своих единственных. Только Ружа уверяет, что любит. Барбара, гимназистка: «Никогда не пойду за кацапа (русского)». Халина забавляется в ожидании единственного. Много пьем. Юзефа и мать напились. Говорили о русско-польской дружбе. Соглашаются. Польки не прочь даже замуж. Но достаточно сказать: «Эх, и заживем теперь счастливо в нашем колхозе!», чтобы в ответ прозвучало: «Цой», и любовный дурман паненок растаял как дым. «Никогда!» — кричат польки.

1945

1 января

Офицерский повар Куликовский пропил сапоги. Обед у хозяев моего дома. Юзефа упрекает, что я люблю Халину, а не ее, хотя она была бы поуступчивее… Но у меня жуткое чувство одиночества. Майора Кокаева не было в батальоне весь день. Усольцев и Сорокин по пьянке разбили машину. На продуктовом складе испарилось 11 кругов колбасы, но в связи с ожиданием живого скота недостачи нет. Сплошной пир и излишества. Сегодня надел новую шерстяную гимнастерку.

17 января

Огромные успехи на фронте… В воздухе на разных высотах много самолетов. Солнечный холодный день.

ГЕРМАНИЯ

1 февраля

Дождь. Мне не доверяют как беспартийному. Смочил рубашку и кальсоны мыльной жидкостью, а свитер — лаузотоном. Это немецкое средство от насекомых. Снова обнаружил вшей — круп­ную черную на рубашке и белую в волосах на груди. Германия кишит вшами. Другие офицеры отказываются от дезинфекции, хотя вши у всех. Какая тупость! Я запасся трофейными средствами для дезинфекции на весь батальон. Попытался уговорить бойцов смочить в бане новое белье этими жидкостями. Большинство послушалось.

Вчера в моей комнате надолго задержалась очень толстая полька, хозяйка квартиры. Сыну десять лет. Только около полуночи они с Полтарацким убрались. Тот вернулся через час взмыленный. Говорит, обработал как надо. Другие хотели ее силой взять, рассказывает полька, но она не может со всеми подряд. Ей 33−34 года.

8 февраля

Майор Кокаев арестовал Редлиха из хозвзвода за неподобающее обращение с командиром. Пер­вый известный мне такой случай! Был у изнасилованных женщин в домике на опушке у озера. Оказались литовками. Вежливые, привлекательные. Думали, наверное, что пришел с той же целью, что и вчерашняя толпа наших солдат и офицеров. Они с родителями на телегах бежали из Литвы и временно поселились в пустом немецком домике. Вид у них жалкий: искусанные губы, исцарапанные лица, растерянные перед новыми гостями, двумя офицерами, — я был с батальонным парторгом капитаном Барсуковым. Покор­ное смирение этих женщин не позволяет мне морально их истязать подробными расспросами о происходившем и происходящем в этом доме на опушке.

Тут же, на обочине, вижу трупы вояк из латышской эсэсовской дивизии… Изверги и насильники из 2-й роты остаются безнаказанными. Начальник штаба Якименко в ответ на мои моральные терзания и стыд по поводу поруганных «латышских» девушек гогочет мне в лицо. Майор Кокаев мне: «Ищите для Бугрова хрусталь! Не для склада!» Одинцов, прославившийся на ниве снабжения в деревне Медведи, потерял машину, а виноват в этом старший лейтенант Сиренченко. По приказу майора Кокаева, стиснув зубы, пишу аттестации на награждение Крамаренко, Валюнаса и еще раз Ковальчука. От нашего батальона к наградам представлено человек пятьдесят. С парторгом батальона и двумя автоматчиками провожаю до дома заблудившуюся старую Фриду Блек. Долго блуждаем по улицам. У нее дома 80-летний столяр и две 77-летние женщины.

19 февраля

Подготовил ящик для полковника Дробыленко. Валюнас снова рылся в моих вещах и опять что-то спер. Снова причитания об изнасилованиях в польских семьях. Одного насильника поймал. Плюгавый, хлипкий, гнусный человечишко. Грожу пристрелить. Бью по морде в присутствии польской семьи. Стоит. Молчит. Упрекаю поляков, что не сопротивляются, не зовут на помощь. Они машут рукой. Другие ворвутся, будут делать то же самое. Жертва надругательства, прелестная польская девочка лет 14−15, выглядит очень жалко. Волна насилия катится без препятствий. Если бы я не сдержался и пристрелил мерзкого кретина, трибунал приговорил бы меня к высшей мере, подняв тем самым волну бесчинств на новый уровень. Стыд и отчаяние. Мы же воюем во имя человечности!

У майора Кокаева уже 12 ящиков. Майор Гришин взламывает ящики генерал-лейтенанта Крюко­­ва, ищет ценный хрусталь для полковника Дро­быленко. Майор Кокаев приказал взломать его ящики и отдать мне украденную Валюнасом с моего стола стеклянную корзинку… Парторг Барсуков готовит напитки для комиссии по проверке политической работы: ликерный экстракт + бальзам + спирт-денатурат + выданный врачом настоящий спирт, вместе — НАСЛАЖДЕНИЕ. Подполковнику и членам комиссии понравилось… Побывал у Эрны Колавег. Какой-то искатель любви при моем появлении сиганул в окно со второго этажа и убежал. Похоже, Гринько. Немка — мастерица. В комнате электричество от нашей машины. Хорошо на душе.

22 марта

Начальник штаба лейтенант Якименко назначает Полтарацкого чистить улицу, а тем временем скотина, за которой должен ухаживать Полтарацкий, гибнет. Якименко пытается вредить из жуткой зависти успехам Полтарацкого на женском фронте. У капитана несколько любовниц, а на Якименко ни одна женщина даже глядеть не хочет. Высохший, сморщенный, пугающий тип с рожей горького пьяницы. Комендант гонит местных немок расчищать улицы, чтобы можно было проехать на машине. Я заговариваю с ними. Жалуются: «Поляки приставляют винтовки к груди и кричат: часы, кольца или пристрелим! Русские хватают за платья, насилуют, отбирают одежду, обувь…» Они не гитлеровки и страдают безвинно. И если бы насиловали трое-четверо, а то одну женщину в присутствии детей изнасиловали два десятка солдат. Вот и вчера в квартиру вломилась толпа насильников. Ненависти к русским нет, среди них много хороших людей, но это невыносимо. Молодые немки по ночам прячутся. Другим приходится за них отдуваться, но солдаты ищут тех, что спрятались. Матери добровольно отдают насильникам даже младших дочерей, чтобы спасти слабейших, но не удается…

Невыразимое возмущение и бессилие! Илья Эренбург в «Армейской правде» пишет: «Все немцы одинаковые мерзавцы, буржуй это или пролетарий»…

1 апреля

Был у Гофманов днем и вечером. Милиционеры при­­водят в свой район солдат насиловать молодых работниц. Все немки обязаны трудиться. Злой разговор с солдатом-зенитчиком, пришедшим насиловать. Навел автомат, хотел выяснить, кто я такой, что защищаю немецких шпионок. Вышиб его. Но эти бандиты готовы убивать. Вечером чудесный пасхальный ужин. Пирожные. Немки много болтают. Эльза нежная. Ich bin so müde!.. Поутру тишина, как в мирном городе. Мало людей и патрулей.

19 апреля

Во сне был у Сталина. Сталин: «Я строг, но справедлив, подайте письменное заявление!» Я физически и душевно болен. Эльза плачет день и ночь. Негде мне в комнате приткнуться. Последний столик спер фельдшер. Нет кровати. Пишу в столовой… «Прильнула к яблоне как к родной матушке. / Роняет яблоня белые цветы, роняю я горькие слезки»… В сорок пятом году я понял глубину и трагизм этой войны. Я среди хищников с группой несчастных людей, доверившихся мне как офицеру русской армии, покинувших родной город Драмбург, чтобы помочь «врагам» бороться с фашизмом у себя на Родине. Я не в состоянии спасти их от нечеловеческих унижений, а возможно, и от истребления. Отчаяние и невыразимый стыд! Как же они меня ненавидят в Стране дружбы народов! Звездопад орденов: Кокаеву, Гришину… После вручения орденов многие напились. Вслед за возвращающимися с работы Эльзой и Ханни в комнату вламывается Жуйнов из 2-й роты. Приказываю следовать за мной в штаб. Пока я в штабе, внутри за запертой дверью фельдшер Кошелев и Валюнас. Меня гнетут бессилие и отчаяние. Организованное изнасилование женщин…

22 апреля

Ночью ко мне в комнату с фонарем вломился Кашаури — дежурный со своим помощником. Проверял, не с немками ли я. Немыслимое оскорбление! Привел трех коров. Старший лейтенант Простиков, бывший чекист, рассказывает: «Километрах в пяти отсюда, в доме у озера, семь свежих трупов немецких женщин и детей. Изнасилованные»… В Ландсберге, где он посе­лился, были три девушки. До его прибытия вломились десять солдат, все разгромили, собирались насиловать. Он не позволил, выгнал, пригрозив доложить их полковнику. Девять дней пробыл в доме у девушек. Милые, прелестные и бесконечно благодарные. Старшая с ведома матери ему отдалась. Вся семья очень благодарна за защиту. Теперь он снова побывал в Ландсберге. Весь дом разорен, окна выбиты, и ни одной живой души… Он против насилия. Поэтому только со мной разговаривает… Болит сердце…

Побывал у заместителя командира 2-го гвардейского кавалерийского корпуса по тылу подполковника Иванова. Был чрезвычайно взволнован. Рассказал про свое непонятное поло­жение в нашей части. В «Правде» статья Константинова (если правильно помню) против Ильи Эренбурга, неправильно и очень вредно настраивающего войска в Германии. Не все немцы гитлеровцы! 

27 апреля

Сердце переполнено отчаянием. Замерзли мои весенние цветы. Эльзиной любви нет. Перео­смысливаю увиденное 21 апреля, когда подвыпившая Эльза рассказывала сальные анекдоты. Она ждала, что я буду смеяться, и была поражена, что пошлость мне отвратительна… Раньше она хвалила французское мастерство в любовных делах… Были у нее французские знакомые из работающих на заводах… Зачитали приказ: «Не грабить, не чинить насилие, не преследовать и не выгонять немцев из квартир».

30 апреля

Мы находимся в дачном районе Берлина. Спа­лось плохо, донимали кошмары. Вчера в разоренном трактире привязалась немка. Устоял, хотя нашел в ее присутствии кипу порнографических открыток и прочие пошлости. Отдал ей там же найденный кусок мыла. Жала руку, благодарила… Хочет меня, вся распаренная, подошла совсем вплотную, продолжает с горящими глазами бормотать, что муж пропал в Берлине, ушел и не вернулся. Он старый, 60 лет. Сдержался и утешал, что пусть потерпит, это пройдет. Но едва не оскоромился.

В 18.00 торжественное первомайское собрание с участием генерал-майора Мансурова. Пела Русланова, жена генерал-лейтенанта Крюкова. Выступила фронтовая концертная бригада. Из 24-го полевого госпиталя получаем четырех коров. В благодарность за помощь в голодную пору. Приехал Валюнас. Начальник тыла Иванов и начальник штаба грозят ему трибуналом за при­­своение трофейного имущества. Доля истины в этом есть. Но тогда и майоров Кокаева с Гришиным надо привлекать как соучастников. Даже у сапожника Ковальчука несколько чемоданов с трофеями. У Сонькина и других тоже. У каждого шофера целое состояние. А вот у Иванова и Соловьева чемоданов маловато. Валюнас про них забыл. На 1 и 2 мая выдаем по 100 г вина в день.

1 мая

Красивое прохладное утро. Отцветают яблони. Гудят самолеты. Вчера был скандал с Гришиным. Тот написал записку Люлько — дать две бутылки вина. Сегодня Люлько вино выдал. Я разрешил. Но вчера не дал. Валюнас пишет штабу тыла объяснительную, что все награбленное сдал на склад. Врет, конечно. С нашего склада без учета брали вещи очень высокие чины. Соловьев это прекрасно знает и должен молчать. Но правда и в том, что Валюнас ничего из награбленного на склад не сдавал, сдавал Гринвалдс. Все, что собрал со своими подчиненными.

Мало пьяных, но шофер майора Кокаева Усоль­цев в стельку. Берлинские немки рвутся к ку­­хонным отбросам. К ним пристают подвыпившие солдаты с непристойными предложениями. Наше начальство запрещает отдавать немкам отбросы, велит гнать от кухонь. Кокаев и Гришин в отношении берлинцев придерживаются диаметрально противоположных позиций. Продуктов нам хватает, всегда остается много еды, а в Берлине голод. Немки жалуются на насилие и грабежи под дулами револьверов. Мне и самому доводилось пресекать безобразия самыми жесткими мерами с пистолетом в руке…

Красавица блондинка Эмми приглашает меня в гости на улицу Герты, 23. Роскошный дом. Живут в нем две женщины — хозяйка и Эмми. Она не замужем. Решаю воздержаться. Просит продукты. Обещает прийти сама… Хочу понять немок, завязываю разговор. Помочь могу мало чем, понять их психику еще меньше… Некоторые готовы отдаться… Одних на это толкает голод… Других — бескорыстная тяга к авантюрам, приключениям, но кто знает, где кончается добровольность и начинается насилие. Так утверждают многие офицеры: капитан Барсуков, старший лейтенант Простиков, и то же самое говорят в других частях.

МИР

9 мая

Вчера в 23.00 капитулировала Германия. Парад-митинг подчиненных штабу тыла частей. С трибуны бессвязно говорит майор Хронов. Стыд и позор. Под конец объявляет: «Закрываю праздник! Всем по 100 грамм вина». В других частях нет ни вина, ни водки… Немцы боятся отсюда уезжать на прежнее место жительства. Евреи, узнав, что мир, все целы, отправляются в Кирпитц работать…

Немки охотно танцуют и флиртуют с солдатами. Мать запирает дочерей, а сама льнет к солдатам. Дочери вечером выпрыгивают в окно и следуют примеру матери. У меня дома еврейка чуть ли не открыто себя предлагает. В полночь, когда никого в доме больше не было, пришла ко мне пого­ворить. Удержался. Рассказала, что сама из Кельна, муж — гитлеровец в немалых чинах. Годовалый сын, чистый блондин. У нее волосы черные. Противоречие. Почему ее не уничтожили? Муж — влиятельный нацист? Или у нее другое задание? Например, в обмен на пощаду воспитать из сына истинного гитлеровца. У меня нет сомнений, что этот мальчишка не ее сын. За какую цену она будет растить сына нациста? Почему она мне навязывается? 

Но это уже проблемы мирного времени… Я продолжаю быть советским офицером мирного времени в оккупационных войсках в Гер­мании.