Марина Ахмедова поговорила с бывшим заместителем министра обороны ДНР, а ныне помощником коменданта Донецка, писателем-фантастом Федором Березиным, описавшим войну на Украине в своем романе 2010 года, а летом 2014-го ушедшим воевать на стороне самопровозглашенной ДНР и вскоре оказавшимся среди ее руководства. 

- Почему вы разогнали союз писателей Украины в Донецке?

- В июле была война в Славянске. Весь июль и август шли интенсивные обстрелы Донецка. И при этом общественная организация, имеющая свой голос, не высказалась не то что против правительства Украины, она не высказалась против войны. Это было как-то странно. Писатели — они же писатели… Пятьдесят два члена союза писателей живут в Донбассе, в основном в Донецке. Они не высказались, когда бомбили Донецк. Краеведческий музей — три обстрела и двенадцать попаданий снарядов конкретно в музей.

- Почему не высказались?

- Всегда легче отсидеться на печи. Неважно какая власть придет, мы для любой хорошие. Они не поняли до сих пор для чего идет война. Правда… Поэтому мы разогнали эту организацию… Это же не в Сомали происходит. Хотя я в свое время собирался роман о Ливии писать. На злобу дня.

- А сегодняшние украинские события перекрыли это желание?

- Ливийские события все равно остались. У нас Януковича чуть не ликвидировали как Каддафи. Но все-таки у нас — чуть, а у них — реально.

- По каким причинам не нужно было ликвидировать Януковича?

Когда мы выбирали Януковича, мы голосовали за него не потому, что он нам нравится, а потому что для нас он был лучше Ющенко. Мне понравилось, когда он сказал евроинтеграции — нет. А Каддафи в чем провинился? Оскорбил Америку? Со стороны Америки было дуростью допустить его физическое уничтожение. Просто отдали его на растерзание толпе. Это была показательная акция, они хотели показать Путину — «Вы Америку не слушаетесь? И с вами будет такое». То есть умрете самым странным образом. Вы и ваша семья. Рано или поздно я напишу роман о Ливии. Там я не был, а здесь я был.

- Вам не расхотелось писать книги?

- Нет, не расхотелось. Мне просто совершенно некогда этим заниматься. Я не обязательно буду писать книги только о войне. Мне хочется написать много веселых книг. Я только-только задумал детскую повесть, хотел попробовать себя на новом поприще, и тут все началось. Это космическая повесть — добренькая. Пара цивилизаций взорвалась, но это так — для разрядки.

Вы думаете, книги о войне нужны, раз они все равно не могут остановить войну?

- Война — это последний довод королей. Год назад в декабре я был уверен, что мы в третью мировую войну погрузимся в этом году точно. Вот в декабре начался Майдан, я предупреждал киевлян — вы сейчас начинаете, скорее всего, ядерную войну.

- Но в 2004 уже был Майдан, и он закончился мирно.

- В 2004 не началось бы так серьезно — Америка была еще не готова к такому вторжению в восточную Европу. Прошла Ливия. Сирия сейчас идет параллельно — с остатками СССР. И в принципе, испытать Россию на прочность надо было. Мы же понимаем, что это — часть большой геополитической игры. Украина — лишь разменная монета. То, что все происходит сейчас на Донбассе, было предрешено геополитически. Труднее начать войну сразу под Киевом. В моем романе «Украинский Фронт» это просчитывалось легко. Хотя немножко по-другому я сделал в романе.

- Вам льстит то, что события описанные вами несколько лет назад сбылись, или это страшно?

- Но не я ведь вызвал эти события. Они витали в воздухе. Я говорил — будет война. Сначала гражданская, а потом мировая… Почему этого не чувствовали другие? Мозги у каждого заточены под свое. А если с детства читаешь фантастику и геополитически осмысливаешь ситуацию, тут чутье работает. У меня просто воображение было сильным с самого детства. Я никогда не учился в литературном институте. А мне бы это пригодилось сейчас. Ну серьезно! Я считал себя малограмотным, компьютер меня правил. Но я уже много романов написал, и стал грамотным. У меня масса пробелов в литературе, в знаниях общих. Но мы соскочили с темы предвидения, о которой вы меня спросили… Почему я написал «Украинский Фронт»? Там очень многое посвящено противовоздушной обороне. Там война — партизанская воздушная. Мне хотелось показать технику, которая уже сошла со сцены или вот-вот сойдет. Какие-то комплексы противовоздушной обороны, на которых еще я служил, ушли. Сейчас комплексы другого типа. Сейчас три штурвала одновременно крутить не надо, нажал на кнопочку, и оно все работает. Принципы те же, но по другому. А я хотел показать противовоздушную оборону того периода, если бы она действовала масштабно. Я хотел показать, насколько мы — как Украина — отстаем от военного дела того же Советского Союза. Вот мы — Украина, а тогда мы были УССР. УССР реально была передовой — ближайшей к НАТО. Дальше там еще был буфер из всяких Польш, Венгрий, Болгарий. Но чтобы НАТО до нас добралась, нужно было смести те страны и наткнуться на Украину. А у той Украины у одной ракет противовоздушной обороны было по четыре на каждый натовский самолет. Понимаете, что это значит? Если бы вся НАТО вместе полетела на Украину, то на каждый самолет было бы пущено по четыре ракеты. Сбили бы всю авиацию НАТО. Одна Украина сбила бы. Но это было при советском союзе. А что сейчас? Ничего. Украина просто попала между жерновами, вот и все. Она не является самостоятельным игроком при любом варианте.

- В реальности, когда началась война, люди смогли вас удивить?

- Да, я был удивлен… Я встретил очень много хороших людей. В них был стержень серьезный, и это не зависело от образования. Львиная доля из них не имела высшего образования. И у всех стержень… Удивительно. Я начинал простым солдатом, в Славянске сидел в окопах. Я сталкивался с людьми на разных уровнях — от командиров до самого низкого звена. Из-за стержня я уверен, что мы победим.

Здание магазина в Донецке, разрушенное в результате обстрела. Фото Reuters/Scanpix

- А откуда взялся этот стержень?

- Видимо, Украина со своим правлением либерального толка довела людей до того, что при всех недостатках Советского Союза, люди теперь любят его ужасно. Сейчас издалека Союз видится раем. Он все-таки были цивилизацией для всех, а не для избранных. А сейчас только для избранных. Высшая раса, в данном случае Америка, поняла, что космос — это огромные вложения и долгие годы освоения всех этих Сатурнов, и Бог его знает, будет ли результат. Америка подумала — «Да на фиг это все надо? У нас есть планета, на ней ограниченный ресурс. Мы заберем весь ресурс себе, а остальные пусть живут как хотят». Ресурсы и прогресс — это для избранных. Вот суть конфликта. Рая не будет. Нет, он будет, но для избранных.

- Уточните, пожалуйста, избранные — кто?

- Вы понимаете кто. Первый мир и его лидеры. Соединенные Штаты до сих пор бы на фермерском уровне оставались бы, население бы шло дальше на запад. Ну, подкидывало бы там индейцам одеяла с холерой и чумой, занимало бы территории, и так бы продолжалось вечно, если бы они не уперлись в скалистые горы и океан. Это вынудило Запад развиваться. Десять лет нормальной жизни Западу дало падение СССР. Подкинули одеяло с холерой и пошли дальше… Дошли до Украины. Но сейчас не одеяло делает свое дело, дело делает пропаганда Майдана — оболваненная толпа сама себе рушит государство. Вот мы нарушили тут тоже все. Долго будет восстанавливаться. А они — еще дольше. Нам хотя бы Россия поможет. А им кто поможет?

- Евросоюз, вы думаете, не поможет?

- Пока нужно будет дестабилизировать Россию, им будут давать военную технику, им будут давать деньги взаймы. Если бы сейчас рухнула Россия, Украина бы вообще на фиг никому не была нужна. Ее бы ограбили до конца и пошли бы дальше. Никаких инвестиций в нее никогда не будет — не в той живем климатической полосе.

- Что вы чувствуете по отношению к толпе, которую считаете оболваненной?

- К какой толпе? К толпе Майдана? Я его ненавижу. Да я напалмом хочу спалить их всех за то, что они сделали.

- А по вам не скажешь, что вы испытываете сильные чувства.

- Почему? Глупости.

- Что вы чувствовали, когда все только начиналось?

- Я чувствовал ненависть чудовищную к Майдану. Я понимал, что они — марионетки американцев… В определенных ситуациях ненависть помогает. Как и любое чувство, она ж не просто так возникла. И в биологии, и вообще. Она несла что-то положительное для выживания вида. Правильно? Ненависть — это такой концентрированный препарат, который дает силу.

- Она у вас еще не прошла?

- Безусловно, нет! А от чего она должна пройти? Я приезжаю после второго обстрела в музей… Понимаете… зашел и вижу обрушившуюся полностью крышу и полностью сметенный зал! Который животным был посвящен! Животным всего лишь там! Лосям! И лоси там — обсыпанные крошкой, а остальные — вообще, завалены плитами. Мамонт держит на себе потолок.

- Мамонту уже давно не больно.

- Безусловно, ему не больно… Но это — музей. Это наше прошлое. И эта скифская баба вторым или третьим обстрелом разбитая пополам. Снимки этого должны были облететь весь мир. Сделанное — против культуры. Вообще… они нас ненавидят. А мы их должны любить что ли?! Кто они вообще такие?! Чтобы нам тут — русским — навязывать украино-мовную гниль свою?! Пусть живут там во Львове. Зачем они полезли к нам? Зачем они здесь в аэропорту до сих пор сидят? И мне не нравятся эти подыгрывания Западу. Кому наши показывают добро? Это добро им абсолютно не нужно. Они все равно украинцам его не покажут, они им о нем не расскажут.

- О чем?

- О том, что мы такие добренькие, позволили раненых из аэропорта вывезти. Они им этого не покажут. Им все равно скажут, что мы тут сволочи, и всех убиваем. Смысла в этих акциях добра нет совершенно. (Беседа проходила еще до того, как на территории аэропорта Донецка возобновились активные боевые действия, — прим. ред.).

- Может быть, нужно совершать добро, чтобы рассеялось зло?

- Добро по отношению к кому? К тем людям, которые обстреливали Донецк несколько месяцев подряд? Убивали школьников? Бомбили школы, которые мы теперь восстанавливаем, но где брать ресурсы — неизвестно? Нельзя жалеть палачей, их нужно уничтожать.

- А люди, сидящие в аэропорту, знают о том, что они — палачи?

- Безусловно, знают… Что ж они полные дебилы что ли? Не знают, что город вокруг миллионный? Этого не знают люди на западной Украине — оболваненные. Но когда-нибудь и они узнают. Мы же можем взорвать Киев к черту за один месяц. Серьезно! Заслать туда разведгруппу, и они взорвут там все к черту. Но мы же этого не делаем.

- Но ведь и с той стороны могут сюда заслать группу?

- А они ее не заслали? Вы не заметили, у нас снаряды падают. Зачем им еще кого-то посылать? И что, я должен любить этих террористов? Сталин воевал по-настоящему. Уж если воевал, то воевал. А мы что-то сидим. Враг понимает только позицию силы. Чего давать ему укрепляться? Зачем позволять ему вывозить из Мариуполя станки? Чего мы ждем?

Боец ДНР напротив городской больницы №3 после обстрела. Фото AFP/Scanpix

- Когда вы говорите «мы», кого вы имеете в виду?

- Разумеется, ополчение и руководство ДНР. Я же не один войну веду с Украиной. Безусловно, я бы пошел дальше. Они должны поплатиться за то, что сделали. Это — раз. Два — нужно снести эти башни баллистической защиты, которыми они оболванивают население (по всей видимости здесь имеются в виду описываемые в фантастической повести братьев А. и Б. Стругацких «Обитаемый остров» «ПБЗ — башни противобаллистической защиты», использовавшиеся на самом деле для воздействия на население страны. Их часто ассоциируют со СМИ, — прим. ред.). Всех журналистов, нагнетавших войну, посадить. Я видел Найема этого Мустафу в апреле. Здесь проходила конференция проукраинская такая. Я в ней участвовал. И, пожалуй, только я и еще один писатель из Крыма сказали ему: «Вы специально нагнетаете обстановку». Я тогда не знал, что он — один из начинателей Майдана. Он там на конференции дул в главную дудку, а я просто телевизор не смотрю и не знал, кто это. На круглом столе я высказал свою точку зрения, что российского вторжения не наблюдается. Они были возмущены крайне, но это ж правда. Там присутствовала английская писательница, которая пишет про крымских татар. Она поставила вопрос так: журналист должен придерживаться позиции или беспристрастно описывать происходящее? Найем доказывал, что должен иметь позицию. Англичанка сказала ему: «Вы — пропагандист. Вы должны вот так свое журналистское удостоверение на стол положить и больше его не касаться». А сейчас… Долг платежом красен. Всякое бывало и среди ополченцев — изнасилования и много чего, кражи, воровство в огромном количестве. Мы все это знаем и пытаемся разными способами с этим бороться. Но, тем не менее, мы до таких зверств ради зверств не доходили. Мы так не делаем. А их мы наблюдали много раз. Что с этими людьми делать, если мы их поймаем? Просто плена за такие преступления мало.

- Как бы вы делали?

- Как бы я делал? Врагов такого уровня надо уничтожать… Мы о чем начали с вами говорить? В аэропорту ополчение позволило сидящим там смениться и вывезти раненых. А зачем им надо было сменяться? Давайте, скажите мне — зачем с моральной точки зрения? Им нельзя было давать выйти. И пусть бы они окапывались и умирали с голоду. А им — «Хотите баню? Хотите раненых вывезти?». Да… мотайте вы в свой Львов! Бросайте позиции и мотайте туда на фиг в свои больницы! Чего это мы должны давать вам баню и еду?! Вам есть нечего? Валите! Вы на нашей территории, мы не во Львове. Когда мы придем во Львов, тогда ладно. Только с вашей точки зрения будет морально оправдано отстаивать свои позиции.

- Значит, добро не может победить зло?

- Добро должно быть с кулаками. Сильная цивилизация, в данном случае США, навязала миру свое. А к тем, кто не верит в то, что доллар настоящий, прилетают бомбардировщики с авианосцами. Нет противовеса.

- Вы сказали — «Они должны поплатиться». Как вы видите расплату?

- …Выдержать хотя бы то, что выдерживаем мы тут. За что мы страдали? Мы проголосовали. Правильно? Провели референдум. Мы что, многого просили? Всего лишь федерацию. В идеале это наше право — уйти туда или прийти сюда. Но мы просили того минимума, который нам сейчас предлагают. А что же вы раньше не согласились? Ведь мирно все было. Вы помните, как танки останавливали? Просто бабы выходили на шоссе, и танки разворачивались. Помните? Сейчас это уже невозможно. Этот уровень уже пройден. Навсегда. В той точке надо было остановиться и понять — народ вышел, народ. Когда донецкие преследовали на квадрациклах семьдесят две боевые разведывательные машины десантников, это было смешно. Комедия! Потом бы в книгах это описывалось как комедийная война. Если бы… они тогда все поняли и ушли. Помните, как у десантников забирали технику, а их самих отпускали? Кучу мирных шагов мы сделали. Ну все… уйдите отсюда. Нет, надо было начать бомбить города и не прекращать. Нет, надо было довести до истерии и потом… Уже понятно, что мы — разные. Разделительная полоса положена. Теперь сколько десятилетий мы будем это друг другу припоминать?

- За эту войну вам приходилось решать вопросы жизни и смерти?

- Безусловно. …А в каком плане? В плане пленных?

- Решать, кому жить, а кому — нет.

- Когда вы находитесь на руководящей должности, то пребываете в несколько иной ситуации. В июле у нас Стрелков был главным в Донецке. Наличие ресурса само по себе располагает к тому, что кого-то вы обрекаете на смерть, а кого-то — нет. Если вы оказали помощь одному, ну, послали куда-то резерв, то другому уже послать не сможете. Руководитель должен взвешивать все и не давать волю эмоциям, даже если они у него есть.

- Но вы — писатель. У вас богатое воображение. Вы живо представляли тех, кому ресурс выделить не могли?

- Не думаю, что мышление писателя сильно другое. Если бы оно сильно отличалось от мышления читателя, то последний не смог бы читать его книгу. А некоторые читатели видят больше уровней, чем сам автор… Но каково было принимать решения в такой ситуации, когда вы руководитель небольшого фрагмента войны, и у вас нет времени долго обдумывать ситуацию? Вы должны принимать решения быстро, мозг тут должен только так работать.

- А потом?

- А потом тоже не хватит времени. Вы можете принять ошибочное решение, но вы должны были принять его сразу.

- Но вы как писатель обречены — вы будете писать об этом, когда все закончится, и вы вернетесь туда. А руководители, командиры, генералы — не писатели — постараются забыть и не возвращаться.

- Каждый в жизни делает ошибки… Ну да… Ну да… Ну, конечно! …Естественно. Разве сейчас на войне я должен думать об этом? В июле, в августе чаша весов качалась — несколько раз за день. Ставка была такая — или ты умрешь или ты выиграешь. Только поэтому психическое напряжение было огромным. Я немножко застал войну простым ополченцам — на том уровне меньше фактов, меньше слухов. А на верхнем уровне многие решения принимались по слухам. Несмотря на то, что у нас и связь была, и интернет, картину точную никто из нас не представлял. Мы принимали решения на вероятностном уровне. Я несколько раз эвакуировал Белый Дом. Я лично это делал, принимая неправильные решения. Я эвакуировал все здание, я прекращал работу всю, все выметались из здания. Потому что приходила неверная информация о том, что произошел прорыв и из района Макеевки уже наступают… Вы знаете, что такое точка «У»? Смотрите, мы принимали неверное решение об эвакуации Белого Дома, а в действительности никто не прорвался к Белому Дому, никто не доходил до Макеевки. Но был слух, который по нескольким каналам пришел. Серьезно! Все стояло на краю. В июне, в июле… Вообще все стояло на краю в Донецке, и я это ощущал все время. Я к Стрелкову прорывался через то, что он отдыхает несколько часов за сутки. Но ко мне приходила информация срочная, возможно, она не была точной, но она была крайне важной. И я должен был довести до Стрелкова эту информацию, чтобы он срочно принял решение.

- Это совершенно разные ощущения — уничтожить две цивилизации в книге и не оказать жизненно важной помощи одному из подразделений в реальности?

- Но… ведь в реальности так и было. А когда я пишу книгу, я понимаю, что это — игра. В книге я тоже чувствовал жалость… Только внося чувство в книгу, я могу передать его читателю. Я должен пережить его внутри себя — не игровое чувство жалости к герою, который должен погибнуть, или к цивилизации. По большому счету, если писатель умеет передать чувство читателю, то он — писатель. А в реальности… я очень многих людей обидел тут, в Донецке. Я изымал автомобили, изымал бензин, все отправлялось на Славянск в огромных количествах. И все это было оправдано ситуацией войны и полученным приказом. Но в любом случае многих я обидел… многие судьбы изменил… я снимал директоров заводов еще в сентябре и назначал своих. Не своих, конечно, а наших. Чтобы они не что-то для меня делали, а работали на республику. Потому что знал, прежние люди подчиняются Киеву. А мне нужно, чтобы завод выполнял наш заказ, на нас работал. Поэтому я снимал этих людей. Я лишил их дохода. Ну так же? Я принимал решение об аресте людей — гражданских в том числе. Они вели пропаганду против нас. Они же — враги? Правильно?

- Не знаю.

- Ну, а как? Мы итак слабенькие, а против нас еще внутренняя борьба ведется. Мы наркоторговцев арестовывали, и мне даже неважно было, что с ними дальше было. Но гарантирую, что они больше нигде не всплыли.

- Они умерли?

- Умерли. Стопроцентно. Но интересоваться, как они умерли — мне неинтересно. Я сделал правильно и дальше хотел бы так поступать. Правда…

Многоквартирный дом в Донецке. Фото AFP/Scanpix

- Гражданские люди ничего не понимают в законах военного времени. Мои читатели — гражданские. Говоря так, вы им не понравитесь.

- Ну и что? Я же вам правду говорю.

- Зачем вы такую правду мне говорите?

- А вы не берете у меня интервью?

- А вы не хотите нравиться людям?

- Я не политик, я военный. Я не раскрыл вам никаких военных секретов. Да, я жестко говорю, а может быть, жестоко. А что нормальный человек должен испытывать к тому, кто изнасиловал девушку, а та еще никогда с мужчинами не была? Его надо уничтожить? Он — враг?

- Обязательно ли его уничтожать?

- А что с ним еще делать в условиях войны? Завтра качнутся весы в другую сторону. А я вам говорил — так было несколько раз за день. В июле на южной стороне Донецка были страшные бои, на западной стороне — вообще… Мы там кучу людей потеряли, наши самые большие потери… Если бы мы не выдержали тогда напора, сюда бы прорвалась украинская армия. И этих, которые были против нас, она бы освободила, наркоторговцев и насильников в том числе. Еще бы и медали им дала — они же против нас были… А как иначе? А если человек просто выдает наши военные секреты, которых у нас итак очень мало. У нас настолько мало сил было в июле, что если еще выдать какие-то наши секреты… А те люди их выдавали.

- Из идеологических соображений?

- Или просто из дурости. Хотелось в интернете похвастаться, что они что-то знают. И за это надо, по крайней мере, арестовать и нейтрализовать. Например, у меня в июле не было никакого ПВО. Один вертолет бы прилетел и расстрелял бы наше СБУ к черту. Сотни человек были бы убиты. У меня был один тяжелый пулемет, и тот услали в Славянск. Я уже не рассказываю вам про самолет, который прилетел один раз, но ошибся на квартал и в больничном дворе сбросил ракеты… Вот я и поставил против ПВО на крыше учебные ПЗРК, только перекрасил их в зеленый цвет, чтобы были похожи на настоящие. А кто-то выдал этот секрет в сети — «Это учебные у них, у них нет настоящих». Правда, мы этих людей не нашли. Не было ресурсов искать еще и их. Понимаете? Но если бы нашли, мы бы их арестовали.

- Современному человеку, наверное, свойственно хотеть первым выдать в соцсетях информацию. И их нужно считать предателями?

- Да, мы это свойство постоянно наблюдали — транспортировали экспроприированные машины по городу, и сразу в сети появлялась масса фотографий. Потому что проезжавшие мимо считали своим долгом эти машины сфотографировать и сразу выдать в сеть. Хорошо еще, что они не знали, куда мы их транспортировали. А иначе они бы нас по дурости выдали, и нас бы точно разбабахали. Война имеет свои тайны. А мы тут — в большом городе.

- А как вы стали ополченцем?

- Элементарно. Когда начался Славянск, я был готов к войне потому, что еще в декабре знал — будет война. Я просто знал, что так будет. Другого пути не было. Уже в феврале я был подавлен, думал — все, мы войну проиграли. Тогда еще не было Славянска. Тогда еще не возникло сопротивления как такового. У меня были очень сильные ассоциации с третьим Рейхом. Я уже и отсчет начал — Гитлер всего за три месяца зачистил всю Германию, а через три месяца у него уже было два миллиона боевиков. Армия вся перешла на их сторону. В конце февраля я думал, что к концу июня они зачистят всю Украину. Но вот когда мы в июне удержались, я пошел в ополчение. У меня была какая мысль? Мы, скорее всего, проиграем, но прежде, чем проиграем, мы должны дать бой — за свои идеалы, за свою землю… Если бы приперло, что завтра придут и забьют тихо дубинами, то лучше сегодня погибнуть с оружием в руках. А как иначе? Сейчас я считаю, что ситуацию в ту сторону уже не повернуть. Ну, а если повернуть чисто теоретически? Что дальше? Просто пришлют боевиков с дубинами, они забьют нас по одиночке. Это же — реальность. Так было везде. Везде, везде, везде… где побеждали фашисты, а здесь — быдло. Ничего нового под луной нет. Я хотел дать бой — свой личный бой, но со всеми вместе. А там видно будет… Выиграем бой — хорошо. Не выиграем — …по крайней мере, не просто сбежали, а выполнили свой долг.

- Как можно вступить в заведомо проигрышный бой?

- Дело чести и так далее. Если бы мы проиграли, мы бы проиграли, прежде всего, все наше будущее — каким мы его себе представляем — в русском мире. Мы проиграли бы наше прошлое, потому что сила предков, русский дух и так далее. Ну, естественно, я утрирую. То есть мы проиграли бы будущее, прошлое и настоящее само собой. Прошлое — потому что мы проиграли Советский Союз. Мы в свое время не выступили за него. Я упрекаю себя за то, что когда Союз распадался, я не выступил. Я тоже был оболванен. А ведь эта война — последствия того решения. Мое поколение и люди старше — вот кто проиграл советский союз. А сожми мы тогда челюсти, мы сейчас и до сих пор бы стояли, и половина Германии была бы наша, а Меркель другой бы половиной правила. Ну правильно ж? Правильно. Но мы проиграли такой вариант будущего.

- А если бы вы сидели тихо?

- А как я буду сидеть тихо, если моя книга, вышедшая в 2010, была запрещена? Я лично был обречен.

- Ее изъяли из продажи?

- У нас век постмодернизма. У нас так не делается. Писать в газетах, что роман запрещен — это же реклама. Приходят люди с корочками в книжный магазин и говорят — «Уберите это». Естественно, продавец убирает. Другой вопрос — жгли бы меня на костре или просто в СБУ потюкали: «Больше так не делай»? В любом случае, какое-то решение по мне принимали бы. И у меня был выбор — либо мне бежать, либо принимать бой. Все, кто в ополчении, рано или поздно попали бы под жернова.

- А если бы вы убедились в том, что у жителей Львовской области нет ненависти к вам, вы продолжили бы их ненавидеть?

- Как вам сказать… Ненависть — она к условному врагу. У меня сейчас такое ощущение, что, приди я на этот Майдан, я бы его напалмом сжег. Но, с другой стороны, вы сами понимаете, взять пистолет и выстрелить в лицо живому человеку — тут надо иметь другую психологию. Но башни баллистической защиты надо снести, и тех кто ими управляет, наказать. Наказать этих политиков, которые раздули Майдан. А что, их можно перевоспитать?

- Так что это за будущее, которое вы боялись потерять?

- Когда Янукович дал «нет» ориентации на европейское, мы думали, что начнется возрождение — мы повернемся лицом к России, и Россия поможет нашим промышленным регионам. Заводы будут ремонтироваться, станки восстанавливаться. Это то, чем я сейчас в большей мере занимаюсь. Мы думали, все это будет происходить в мирной Украине, которая близка России. Проигрыш Майдану означал деиндустриализацию. Произошло бы как в Болгарии. Оттуда люди уезжают на Запад унитазы чистить. По большому счету, люди стали жить хуже, а верхушка — лучше. Сколько ж можно наступать на одни и те же грабли?

Похороны ребенка, убитого во время обстрела Донецка. Фото AFP/Scanpix

- Когда я спросила вас про чувства, вы рассказали мне про лосей и мамонта. Но в Донецке происходили сцены и похуже. Почему же вы связываете свои чувства с музеем?

- Ну… с людьми тут каждый день такое происходит. Допустим, обстрел Донецкого политехнического университета. Я появился там сразу и видел еще не убранные тела. Это — вообще центр. Два квартала от площади Ленина. Восемь попаданий… Восемь попаданий снарядом! Убитый человек на перекрестке. Он был уже накрыт. Я его открыл, посмотрел на его лицо. Гражданский, убитый осколком. Люди тогда уже в бомбоубежищах прятались. И он никуда не успел убежать. Несколько машин побитых во дворах. В другие дома попало тоже. Тут полностью разбитый подъезд. Дальше — небольшое здание, полностью разрушенное. Женщина спасала котенка, но до котенка не добралась. Ее саму завалило, но она живая.

- А котенок?

- А котенок погиб. Я беседовал с ней о котенке. Она сказала — «Котенок за меня жизнь отдал». Тут же убитая женщина водитель. Есть, знаете, такие здоровые бабы… ну, водитель. Полностью посечена ее машина. Женщина сама выскакивала из будки по тревоге, ей оторвало полголовы. Мозг, раскиданный вокруг. Я это сфотографировал, но не стал выкладывать в интернет. Такое нельзя выкладывать. Но я сфотографировал — для себя. Но так никогда эти фотографии и не открывал. Понимаете? И вот я сфотографировал дома разрушенные, тела накрытые. Я все это видел. Понимаете? Я тут был. Я — свидетель… Только мы слышим, как что-то бабахнет, я машину сразу разворачивал. Подъезжали туда… Первое попадание — девятый этаж, убитых, вроде, нет. Второе попадание — чуть ниже. Третье попадание — в подъезд. Я даже подходить не стал — газовую трубу разбило. А у подъезда — человек, разорванный напополам. Реально убитый человек…

- Что вы чувствовали, когда подняли простыню и заглянули в лицо?

- А я что, должен был расплакаться?

- Нет. Но что вы чувствовали?

- Ненависть! К этим артиллеристам. Я их готов был убить прямо вместе с семьями… Сейчас период все-таки ненависти. Злости, по крайней мере.

- Каков финал?

- Этой войны?

- Нет… Истории, которую вы пишете. Вас — нет. Всего этого — нет. Все это пишете вы.

- В третьем томе «Украинского Фронта» должно было быть так: Россия вмешивается в конфликт и идет до Киева. Я еще в 2010 изобрел такой сюжет. И что-то мне кажется, что до такого финала дойдет и в реальности.

- В вашей реальности вы будете жестоки по отношению к киевлянам и львовянам?

- Некое злорадство присутствовать будет. Может, и у меня тоже. Но мне бы хотелось, чтобы просто башни рухнули, а люди осознали, что они, по меньшей мере, неправы. Пусть они сами накажут своих правителей. А нам, наверное, с киевлянами и львовянами лучше будет дружить. Лучше, чтобы финал был таким, пока это не дошло до холодного братоубийственного уничтожения друг друга. Понимаете?