Вопрос «что будет с детьми?» кажется мне ключевым. В такие времена как сейчас, во времена войны, нельзя договориться ни про историческую справедливость, ни про светлое будущее. Про «Кто виноват?» и про «Что делать?» — тоже договориться нельзя. Договориться можно только о том, что будет с детьми. И поэтому я стараюсь не думать ни про что другое.

В огороде бузина

Совершенная наша недоговороспособность особенно проявилась тогда, когда президент России Владимир Путин ввел запрет на еду из Америки и стран Евросоюза. Еда — это ведь не геополитика. Еда — это простая, понятная, каждодневная вещь. Казалось бы, все понимают, что с едой хорошо, а без еды плохо. Именно благодаря простоте этой темы при обсуждении запрета на ввоз еды выявилась принципиальная абсурдность наших споров.

Наша манера говорить описывается русскими пословицами: «Я ему — в огороде бузина, а он мне — нет, в Киеве дядька» или «Я ему про Фому, а он мне про Ерему». Когда Россия ввела запрет на еду из Америки и Европы, либерально настроенные люди приводили, мне кажется, разумные аргументы против этого запрета. Что мы не сможем накормить страну без импортных продуктов. Что запрещая западные продукты, мы сами себя лишаем свободы выбора. Что без конкуренции со стороны западных продуктов неизбежно упадет качество и вырастет цена продуктов отечественных. Что многие продукты из Европы и Америки сами по себе являются культурной ценностью, от которой не следует отказываться. Что Российская пищевая промышленность не сможет заменить собой мировую пищевую промышленность, потому что цыплята для российских птицеферм, мальки для российского рыбоводства и сычужный фермент для российского сыроварения — импортные.

Ответные аргументы патриотов казались мне абсурдными. «Зато Крым наш!» «Поднимем российское сельское хозяйство». «Хватит думать о жратве». Одна патриотка даже обратилась к народам Западного мира со словами о том, что нас, русских, не напугаешь запретом пармезана, как будто это не Владимир Путин, а западные правительства запретили ввозить в Россию европейский сыр.

Аргументы либерально настроенных людей против запрета на еду казались мне разумными. Аргументы патриотов за запрет на еду казались мне абсурдными. Но это, возможно, потому так, что я сам либерально настроенный человек. А есть ура-патриотически настроенные люди, и их много, по социологическим опросам судя — 70% или 80%. Считать этих людей злонамеренными я не могу по одной простой причине — у них есть дети, они желают своим детям добра, то есть способны желать добра. И надо признать, что есть какое-то чувство, заставляющее этих людей не думать о том, где они возьмут сычужный фермент для возрождающегося российского сыроварения, а верить в грядущее величие России. Это не знакомое мне чувство, но есть много людей, которые его испытывают. И если считать патриотов просто людьми, оболваненными телевизионной пропагандой, то зачем-то же они захотели поверить пропаганде. И если считать их просто дураками, то можно ли думать, что этакое высокомерие поможет мне донести свои соображения? Послушает ли меня человек, если я заведомо считаю его дураком?

Аргумент, который слышат

В то время как в средствах массовой информации и социальных сетях кипели все эти споры про хамон и пармезан, мне на электронную почту пришла петиция. Родители детей, страдающих целиакией, просили меня подписать обращение к Путину и Медведеву с просьбой сделать исключение из запрета на ввоз европейских продуктов. Разрешить все же ввозить продукты без глютена и без лактозы.

Дело в том, что многим детям, страдающим целиакией, аутизмом, эпилепсией, муковисцидозом и еще множеством различных заболеваний, нужна безглютеновая и безлактозная диета.

Лактоза содержится, разумеется, в молоке, то есть нельзя молоко. Но и все молочные продукты. Но и все продукты, для приготовления которых используется молоко (например, сосиски).

Глютен содержится, в первую очередь, в злаках, во ржи и пшенице. То есть нельзя ничего мучного, но и никаких продуктов, приготовленных с добавлением муки или из муки (например, сосиски). Даже уксус нельзя, потому что он готовится из пшеничного спирта и содержит глютен. Если сложить продукты, так или иначе содержащие лактозу, и продукты, так или иначе содержащие глютен, выяснится, что детям с целиакией (муковисцидозом, аутизмом, эпилепсией…) вообще практически ничего нельзя из того, что продается в магазинах.

Ничего, кроме продуктов, которые заведомо и нарочно готовились без лактозы и без глютена.

И речь идет не о десятках детей, не о сотнях и не о тысячах. Если ориентироваться да данные Всемирной организации здравоохранения, то в России должно быть 30 миллионов человек, нуждающихся в безглютеновой диете. Тридцать миллионов.

Разумеется, большинство больных не знает, что у них целиакия — живут с ней, мучаются и умирают значительно раньше биологической старости. Но тысячи, десятки тысяч родителей так или иначе стараются кормить своих детей продуктами без глютена. Скидываются и отправляют машины в Финляндию, чтобы закупать еду без глютена. Устраивают интернет-форумы, на которых сообщают друг другу, что вот, дескать, в таком-то супермаркете видели молоко без лактозы.

Им было трудно жить до введения путинского запрета на продовольствие. Но теперь жить им становится совсем невозможно, потому что безлактозные и безглютеновые продукты производятся только в тех странах, на которые Путин наложил эмбарго.

Что будет с детьми?

Разумеется, я подписал эту петицию. Но, должен сказать, подписывал без всякой надежды. Я думал, что увлеченное геополитическими разборками правительство детей с целиакией просто проигнорирует. Я полагал, что в социальных сетях родителям детей с целиакией будут кричать «Зато Крым наш» и «Жрите репу».

Каково же было мое радостное удивление, когда выяснилось, что в подавляющем большинстве своем даже ура-патриотически настроенные люди детей с целиакией услышали, поняли и пожалели. Как приятно было узнать, что и правительство пообещало (пока только пообещало) пересмотреть запрет на еду и сделать исключение для безглютеновых и безлактозных продуктов из Америки и Европы.

Когда речь зашла о детях, мы как будто бы все опомнились немного. Либералы перестали описывать еду как символ свободы. Патриоты перестали описывать еду как символ западного растления. Все вместе как-то сообразили немножко, что еда — это не оружие и не инструмент политики. Еда — это жизнь, и накладывая запрет на еду, запрещаешь жить. В этом одном конкретном и частном случае, как только речь зашла о детях, градус всеобщей ненависти снизился, и жесткое решение было, по крайней мере, смягчено.

Мне всерьез кажется, что многих бед можно было бы избежать, если бы люди, принимающие решения, и люди, поддерживающие их, почаще задавали себе вопрос «Что будет с детьми?»

Я полагаю, что депутаты украинской Верховной рады, внося и принимая закон, дискриминирующий русский язык на востоке Украины, не задали себе вопроса «Что будет с детьми?» Не представили себе, как это дети в Донецке будут учиться в школе не на том языке, на котором мать пела им колыбельную. Исполняющий обязанности президента Турчинов подумал, но поздно, отменил закон, но у разжигателей войны, появился уже повод разжечь войну.

Я полагаю, что донецкие ополченцы, взяв в руки оружие, не подумали, что будет с детьми. От многих из них я слышал, что они защищают своих детей от «киевской хунты», но хорошо было бы взвесить, не опаснее ли детям вооруженное сопротивление отцов, чем гипотетическая угроза бандеровского фашизма.

Я полагаю, что военный, который пустил ракету по гражданскому боингу (украинский ли военный, русский ли — не знаю) не смог бы нажать эту свою чертову кнопку, если бы всерьез вообразил себе, что в самолете спит, обняв плюшевую обезьяну, ребенок.

Я вообще полагаю, что каждое решение, каким бы благородным оно ни казалось, государственное ли, частное ли, экономическое ли, политическое — любое — должно быть поверено вопросом «Что будет с детьми?»