В последнее время часто приходится размышлять о нравственно-духовных ценностях — тех самых, о которых постоянно твердит государство. Хуже того, приходится искать их внутри и вокруг себя. А это дело непростое. С одной стороны, есть смотрение телевизора: оно очень укрепляет гражданское самосознание и способствует подъёму национального рефлекса. Есть лень и равнодушие: это фундаментальные ценности, которые определяют наш уникальный исторический путь. Но всё-таки нужно что-то более земное, осязаемое — какой-то завершающий элемент культурного кода. По зрелом размышлении, им может быть только шансон. В самом деле — когда струны гитары входят в резонанс со струнами души, шансон вводит человека в особого рода транс и позволяет пережить феномен «тяжёлой неволи» (или «тяжкой доли»), без которого было бы невозможным существование России и всех её граждан.

Осознав важность этого открытия, мы решили побеседовать с молодым, но весьма искушённым экспертом по имени Наталья Хомякова. Непонятно, как удалось 29-летней девушке с дипломом культуролога проникнуть в сокровенные глубины русской души, но факт остается фактом: Наталья уже 10 лет изучает шансон как культурное явление, знакома с ключевыми фигурами сцены и ведёт тематический телеграм-канал. Ясно, что именно такой человек может научить нас обращаться с главной духовно-нравственной ценностью и посвятить во все её тонкости.

Наталья Хомякова. Фото Ярослав Александров / Spektr. Press

Откровенная подача

— Наталья, как тебя занесло в наш русский шансон? Что за драма разыгралась в твоей жизни?

 — Как раз сегодня поняла, что я в шансоне уже 10 лет. Вообще я училась в Санкт-Петербургском Институте культуры, на культуролога. В конце первого курса прибежал завкафедрой и говорит: «Надо срочно выбрать тему для курсовой! Потом можно поменять, но выбрать надо сейчас». Я стала смотреть темы — а там такая нудятина, типа «Секс и эротизм в Древнем Китае» или «Миниатюры Ирана». Я думаю: блин, хочу что-то музыкальное. Мне всегда была интересна музыка. Смотрю этот список, и 99-я тема из ста мне попадается — что-то типа «Образ женщины в городском (блатном) шансоне». Я думаю: «Ну, это разъ…! Это надо брать, сто процентов!» Написала, всё супер, а потом мне говорят: «Знаете, в будущем лучше не менять направление курсовых работ, а брать темы в одной области, чтобы потом объединить это дело в диплом». Я думаю: ну и пофиг. Дальше у меня был «Образ мужчины в городском шансоне», потом «Система образов»… ну и так далее.

Короче, я защитила диплом по шансону. На защите включила Круга, Розенбаума, Высоцкого. Было весело. Потом переехала в Москву, чего-то почитывала, слушала. А потом 2020 год. Пандемия. Мне скучно. Я лежу, читаю книжку Института музыкальных инициатив, а она тоже такая нудная! Все, знаешь, с такими очень умными лицами, 20-летние люди, рассуждают о Егоре Летове. Я думаю: «Б…, что не так?» Три минуты у меня ушло на то, чтобы понять: я подписана на телеграм-каналы про русский рок, про русскую попсу, про классику и все остальное — а про шансон нет ничего!

Я тут же написала мужу: а что, если я заведу канал про шансон, назову его «Чифирнуть бы ништяк»  (по одноимённой песне Михаила Круга. — Ред.), смешно же будет? Он говорит: класс! И я это сделала, стала чего-то туда писать, написала музыкальным журналистам: мол, вот я сделала канал про шансон, если хотите — репостите, подписывайтесь. И поскольку это было всем в новинку, меня быстро подхватили: пришёл ко мне все тот же Институт музыкальных инициатив, чтобы я написала им текст про шансон. Потом пришла «Афиша». Короче, стали приходить ребята, и я думаю: ну и прикольно, мне в кайф. А полтора года назад позвонил шеф-редактор радио «Шансон» и говорит: приходите к нам в эфир, поболтать. Я пришла, а мне говорят: давайте вы будете у нас работать, типа чего-нибудь «креативить». И вот я там теперь рассказываю про главные песни в шансоне. Передача «Классика жанра».

— А ты действительно угораешь по шансону? Или это, как поётся в одной песне, «пост-пост, мета-мета»?

— Ну, сначала это было, конечно, в стёб. Я так смотрела на это: ну забавно, любопытно, поизучаю… А потом, когда стала погружаться глубже, вдруг поняла, что это не про музыку история. Шансон — это вообще не музыка. Во-первых, он очень разноплановый — от рэпа до цыганщины; а во-вторых, за каждым треком стоит какая-то судьба или история. Одним словом, контекст. Кроме того, когда стала изучать шансон, я поняла, что это, пожалуй, единственный музыкальный жанр, который прошёл через всю историю страны. От частушек к каторжным песням, через городские романсы к авторским песням — и так вот он развивается, всё меняясь и меняясь, но тем не менее он всё время с нами. И я перестала смотреть на это свысока, я поняла, что это же охренеть какой пласт культуры! Это тот самый модный «культурный код», про который сейчас все без конца говорят,  это скрепа и всё прочее…

Фото Abramova_Kseniya/Istockphoto

   — Очень хорошо, что ты заговорила о культурном коде. Есть мнение, что шансон — это в сущности наша единственная подлинная нравственно-духовная ценность. Более того, это базовая составляющая российской идентичности. Ты с этим согласна?

— Абсолютно. Я топлю ещё за то, что шансон — это не просто музыкальное направление, а целый пласт, охватывающий разные сферы искусства. Есть, допустим, художник Вася Ложкин, и он пишет картины — но это же абсолютный шансон! Или если мы возьмем телевизионную культуру, все эти бесконечные ток-шоу — это ведь сплошь шансонная бытовуха. Телесериалы: какой-нибудь «Бандитский Петербург», «Ментовские войны», «Нюхач» — все про это. Даже стриминговые сериалы возьми: «Сеструха», «Юззз» — про тех же пацанов, о которых поётся в шансоне. Ясно, что людей привлекают простота, понятность и доступность, когда речь идет о сложных вещах, — это основа шансона. 

— Считается, что шансон — гибрид блатной песни с городским романсом. Это так?

— Мне кажется, сейчас он уже сильно шире. Изначально, наверное, так и было: переход из арестантских песен в лагерно-блатные, смесь с городским романсом, чуть-чуть с «цыганщиной» и фольклором. Но сейчас у этого всего появляется новая ритмика: если мы возьмем какого-нибудь Трутня, раннего Ноггано, Гио Пику, — это тоже туда же. Просто появился «биточек», и вместо воя они стали читать, но суть осталась.

— А суть-то в чём?

— В атмосфере и подаче: она разудалая, немного хулиганская. Очень откровенная. При этом иногда на грани пошлости. Мы понимаем, что группа «Воровайки» — это пошлость. Но за душу берёт, и многие искренне это воспринимают. Мне кажется, если говорить о том, как отделить шансон от других жанров, то главное — как ты его чувствуешь.

— И как ты его чувствуешь?

— Как песню, в которой не так важна музыка, как текст, в которой создается та самая атмосфера кухни и уюта или наоборот — кабака или пацанской «вписки». То есть что-то абсолютно земное, не возвышенное. У тебя же нет желания пойти заварить чайку и капнуть туда коньячку под музыку Баха?

— Не приходило в голову. Разве что на выходе из запоя.

— Ну вот, а под шансончик — запросто. И тебе будет отлично.

— То есть под шансон надо ещё и выпивать?

— Ну конечно, а что ещё под него делать?!

Улицы и кабаки

— Скажи, Наталья, ты можешь провести краткую экскурсию по истории русского шансона? С чего всё началось, как развивалось?

— Я долго про это рассуждала со знакомыми, с артистами, с моим научным руководителем — и пришла к выводу, что к происхождению шансона имеют отношение даже частушки, поскольку они в какой-то примитивной степени выражают внутреннюю боль. Потом было целое направление «жестокий романс», в нём пели и про разрыв отношений, и про насилие, и про инцест, чего только не было. Это всё в конце XIX века. Дальше всё это смешалось с каторжной песней. «Замучен тяжёлой неволей» — любимая песня Ильича… Потом, к середине 1920-х годов, после революции, появилось целое направление эмигрантского романса, эмигрантской песни… 

— Да, но ещё до революции было много кабацких шансонье. Был, например, эксцентричный куплетист Михаил Савояров (Соловьев), который писал невероятно популярные песни, типа «Луна-пьяна!», «Кисанька» и другие. Знаешь?

— Конечно! К сожалению, от него не осталось записей, только ноты. Кстати, однажды я говорила со Шнуровым — так он сказал, что строил свой образ, во многом отталкиваясь от Савоярова.

— Это, конечно, делает честь Савоярову. А можно ли сказать, что все эти петербургские песенки 1910-х годов — тоже шансон?

— Я думаю, да. Кабаки в то время были очень модными — людям нравились места, где играет «цыганщина», поют романсы, можно бухнуть, потанцевать, ухватить женщину за что-нибудь выдающееся… Кроме того, в 1910–1920-х годах очень активно стала развиваться и городская песня, когда люди просто выходили на улицу и пели.

М. Савояров — «Яша-скульптор», исполняет Псой Короленко

— Ты знаешь историю удивительного уличного певца 1920-х годов — Владимира Егорова? Он стоял и перепевал для людей новости из газет в форме жестокого романса. Сохранилось несколько его аудиозаписей.

— Да, конечно, знаю! Его успела записать [советский фольклорист Анна] Астахова, от неё остался потрясающий архив. К 1932 году она собрала огромный корпус текстов этих уличных песен, биографические справки. Но ей запретили этим заниматься, а архив до сих пор лежит в Пушкинском Доме… Представь: стоял мужик и пел, а вокруг народ слушал…

— Сейчас этим Владимир Соловьёв успешно занимается. Жаль только, на улице не поёт.

— Да, ему бы денег накидали полную тачанку.

— Помогай ему Бог. Что же было с шансоном после 1920-х? НЭП накрылся, началась коллективизация — суровое время.

— В 1929 году в СССР вышел указ: запрещалось исполнять романсы и блатные песни (имеется в виду «Основная резолюция Всероссийской музыкальной конференции», которая впервые регламентировала «хорошие» и «плохие» жанры в музыке, утверждая, что рабочему классу чуждо «цыганско-фокстротное направление», которое «заражает его наряду с водкой, религией и контрреволюционной агитацией». — Ред.). Леониду Утёсову официально запретили его репертуар, но всё равно он подпольно исполнял «С одесского кичмана» и всё остальное — причем даже для чиновников. Ну, а потом началась война, настало время военных песен. Хотя Изабелла Юрьева и другие часто исполняли перед бойцами романсы в госпиталях.

 — Кстати, а Вертинского можно отнести к шансону?

— Это эталонный шансонье! Конечно, он взял большую часть не от блатной, а, наоборот, от интеллигентной питерской кабацкой «тусовочки». Он просто потрясающе всё это сделал и развернул. Например, вот его песня «Матросы»: «А я пил горькое пиво, / Улыбаясь глубиной души…» Попробуй сейчас найти такого поэта, который бы так написал!..

— Твой Вертинский в подмётки не годится Виктору Пеленягрэ. Помнишь? — «Как упоительны в России вечера…» Кстати, шансон — хоровой жанр или сольный? Я к тому, что в советские годы повсюду была массовая песня, а романсы или блатняк хором не попоёшь (за отдельными исключениями). Следовательно, шансон во всех его проявлениях должен был восприниматься как проявление враждебного индивидуализма.

— Ну почему… Мне как раз кажется, что шансон хорош для компании. Наоборот, если ты будешь дома в одиночку его напевать, можно быстро спиться. Или повеситься…

Обиды и открытия

— Давай дальнейшую историю шансона изложим пунктиром. 1950-е?

— Там уже потихоньку начала формироваться «шестидесятническая» тусовка. Уже Евтушенко публиковал первые стихи. Окуджава первые песни писал. 

— 1960–1970-е?

— Ну, конечно, барды. Высоцкий, Аркадий Северный…

— Минуточку! Бардовская песня — шансон?

— Почему нет?

— Думаю, тебе не стоит появляться на Грушинском фестивале. 

— Ха! Олег Митяев мне неоднократно говорил и продолжает говорить, что он к шансону никакого отношения не имеет. Но когда ты поешь «У бывшей русской подданной в квартире кавардак» или «Неутешительные выводы приходят в голову по осени»… Лиричные, берущие за душу песни под гитару, которые создают атмосферу кухоньки, — что это, как не шансон? Я же говорю: он может быть разный. Бывает хулиганский, как у Северного, бывает воровской, а бывает вот романтический — у бардов. А ещё есть Высоцкий, есть Окуджава, который вообще может всё, но не признаётся, что «Чемоданчик» — это его песня…

— Как это?

— Знаешь песню «Чемоданчик»? «На полочке лежал чемоданчик…» — оказывается, эту песню сочинил Окуджава.

— Не может быть!

— Представь себе, я совсем недавно узнала (историю «Чемоданчика» обнародовал биограф Окуджавы Марат Гизатулин; он ссылался на калужских друзей поэта, которым сам Окуджава в 1950-х годах якобы признался в своем авторстве. — Ред.). Просто Окуджава вроде бы сам очень не хотел, чтобы об этом говорили, и до конца жизни не признавался.

— Потрясающе. Скажи, Наталья, за годы твоих странствий по морю русского отчаяния ты сделала еще какие-нибудь открытия?

 — Ну, вот я узнала, что Сергей Довлатов написал стихи, которые стали шансоном: «Свидание с Ленинградом». Композитору Якову Дубравину понадобился текст, и Довлатов, который тогда учился в Литинституте, накидал ему несколько куплетов. Она есть в исполнении Анатолия Королева. Сам Довлатов её не пел.

«Свидание с Ленинградом», cтихи С. Довлатова

— Что странно — талантливый же человек. А ещё? 

 — Ещё — знаменитый кинорежиссер Андрей Тарковский тоже написал стихи, которые стали блатной песней: «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела». Это было в конце 1950-х, он очень хотел влиться в компанию поэтов и литераторов и принес им стихотворение. Там была строчка, где упоминался спутник, потому что тема тогда была актуальная («Квадратик неба синего и спутничек вдали».  — Ред.). Он показал стихотворение папе — Арсению Тарковскому, и тот сказал: «Всё хорошо. Только давай „спутничек“ заменим на „звездочку“?» Чтобы не было привязки к контексту. А то кто его знает, что там в небе будет через тридцать лет?

— А кто её пел?

— Её пел Евгений Урбанский, потом перепевали Высоцкий, Круг, да полно народу…

«Когда с тобой мы встретились», стихи Андрея Тарковского  

Ещё открытие: я не знала, что Сергей Наговицын до того, как стать блатным певцом, пытался быть условным «Цоем». Недавно в Сеть выложили его первый альбом — там звук абсолютно как у «Кино» и строчки типа «девочка любит Гребенщикова» («Девочка влюблена в Гребенщикова / И под него постоянно готова». — Ред.). Он был вполне себе «свердловский рок-клуб» (хоть и жил в Перми). Я пыталась узнать у его вдовы, что, собственно, толкнуло его на путь шансона, но с ней очень тяжело общаться… Тогда я нашла его аранжировщика, с которым он делал все свои «прокурорские» песни, и он сказал мне: «Просто Наговицын понял, что шансон — это весело, это нравится людям, это на волне, вот мы и начали топить в ту сторону. Он сам в это поверил». Вот и у меня так же: сначала стёб, а потом — понеслось!

— Кто вообще у нас популяризовал шансон?

— Я бы сказала, что в андерграундных кругах — Аркадий Северный и братья Жемчужные. Это 1970-е, но расцвет начался во второй половине 1980-х годов. Появляется Александр Новиков, которого в 1984-м посадили за альбом «Вези меня, извозчик» (по официальной версии — за «сбыт и изготовление поддельной электромузыкальной аппаратуры». — Ред.). Потом Розенбаум… Я смотрела недавно «Музыкальный ринг» 80-х годов, где выступали барды и, в частности, был Розенбаум. В зале встала какая-то истеричная барышня и начала  кричать на него: «Почему рок-музыканты пишут песни для молодёжи, а вы, барды, нет?! Вы вообще понимаете, что у нас тоже есть запрос? Почему у вас одна только природа-погода, а где острота? Где перестройка?!» Розенбаум говорит: «Девушка, давайте „скорую“ вызовем — я врач, я переживаю за вас». Она прямо никак не могла уняться. Мне было так смешно: у бардов чего-то просят для молодежи! Это как прийти сейчас к Галине Хомчик и сказать: «Галь, давай для молодежи чего-нибудь сыграй?»

Телепередача «Музыкальный ринг», 1986 год

— Рок-музыка, кстати, потеснила шансон в 1980-х?

— Ну, рок у нас был как раз для молодняка, с острой тематикой. А шансон на тот момент был для людей за тридцать, которые были не готовы выламывать стулья в концертном зале. Тем не менее бесконечно слушать Муслима Магомаева им надоело.  

Немногое о главном

 — Шансон вообще к чему-нибудь призывает? Кроме как заварить чайку с лимончиком и опасть листопадом?

— Ни к чему вообще он не призывает. Он просто рассказывает про нас самих. Типа вези меня извозчик, по гулкой мостовой… Когда из Америки вернулся Шуфутинский, тоже ничего особо не поменялось: «За милых дам!» — ну и всё.

— 90-е годы — вообще золотой век шансона. Разгул либеральных ценностей, криминализация, маргинализация и прочее… Кто тогда был в топе?

— Ну, вот Шуфутинский. Михаил Круг — его «Жиган Лимон» вышел в 1994-м. Иван Кучин. Тальков… я бы не сказала, что это шансон, это что-то ближе к творчеству Юрия Лозы, на мой взгляд.

— А Лоза не шансон, что ли?     

— Нет, это всё же эстрада.

— Как ты это определяешь?

— Да по подаче. Если человек просто стоит и бубнит, я бы не сказала, что это шансон. А если есть надрыв внутри, боль, если он пытается её донести, как, например, это делал «Лесоповал» в начале своего пути, — то да.

— Михаил Боярский — шансон?

 — У него есть песни «Рассказ подвыпившего бригадира» или «Большая медведица» — это вполне шансон. Но у Боярского такое разноплановое музло… «Рыжий конь», там, или «Дрессировщик» — не шансон точно. Это вообще похабщина уже, типа Валерия Леонтьева…

— Ну, ты на святое не замахивайся. «Зеленоглазое такси», я надеюсь, шансон?

— Это конечно. Стопроцентный.

«Гнилых у нас нет»

— Что творится в шансоне сейчас? 

— Ситуация сложная. Большая часть слушателей шансона — те, кто смотрит телевизор. Следовательно, сейчас многие песни воспринимаются несколько иначе — скажем так, в связи с текущей повесткой. Песня Танича «Девочка сэконд-хэнд», которую исполняет Пугачёва, больше не может звучать нигде… В то же время шансон активно пропагандирует любовь к родине. Денис Майданов, Александр Маршал, Сергей Любавин, Олег Газманов… Этой истории стало сейчас очень много. Вообще политики в шансоне стало сильно больше, чем пять лет назад.

— Кто-то из артистов вышел из тусовки после начала войны?

— Я знаю трёх людей, все трое — украинцы. Во-первых, Гарик Кричевский — «Мой номер двести сорок пять, на телогреечке печать». Потом Миша Крупин, солист группы «Коррупция» — собственно, вся группа теперь поёт по-украински. И если в комментариях им пишут типа «музыка вне политики», Миша сразу отвечает: «Пiшов на …» И третий — молодой исполнитель, который пришел в шансон из поп-музыки, Олег Кензов.

— А из российских артистов?

— Ни одного. Как-то раз я была на пьянке с нашими исполнителями, там был Денис Майданов: он встал, поднял стопку и сказал: «Я очень горд, что в шансоне гнилых не оказалось». То есть понятно — никаких разделений. Вообще на их пьянках эти темы не поднимаются. А если и поднимаются, то вот в таком ключе.

— Гнилых, значит, нет. А свежие есть?   

 — Безусловно, сейчас запрос на новое звучание, чтобы шансон пошёл и в молодежь. У молодняка (до 30 лет) тоже есть запрос на «душевность», многие слушают Круга и «Вороваек», но почему? Потому что «батя слушает». Это просто ностальгия, а не потому, что они услышали эти песни по радио и им понравилось. Так что сейчас появляется шансон-рэпчина, которого очень много. Трутень, Гио Пика, Руслан Чёрный — они все множатся колоссально. Но при этом, понимаешь, эта песня всё равно какая-то окологоповская. А вот чтобы звучало свежо и современно — хрен бы с ней с повесткой, — этого нет. Мне вот очень нравится Гоша Грачевский, такой молодой артист. Классный саунд, понятные тексты, но всё равно — подачи не хватает…

 — Как вообще у вас там иерархия устроена? Есть, допустим, элита — Шуфутинский, Лепс, Ваенга и так далее. А средний класс есть?

— Конечно. Там активно расцветает кавказский шансон: Ислам Итляшев, Султан Лагучев… Они все на электронной основе, но ведь и «Бутырка» такая же, и «Воровайки»… Это нормально. Есть певица Афина, недавно появилась Тамара Кутидзе — молодая девушка с романтичными женскими песнями, такая «Ваенга здорового человека». Плюс ко всему появляются молодые ребята, типа StaFFord63.

— А маргиналы в шансоне есть? Низы, так сказать?

— До хера! Посмотри афишу ресторана «Кобзарь» — оно всё там. Я даже эти имена не запоминаю. Какой-то Петя Ветер, Ира Пыль, Сережа Фикус… Они поют невозможную дрянь. Я однажды попала на такой концерт: там был певец Михаил Грубов — мне кажется, ему лет под шестьдесят, и он пел песню «Я потихонечку спиваюсь». Это чуваки, которые до сих пор носят кепки-«восьмиклинки» и считают, что это прикольно. У меня довольно много знакомых, которые сидят или отсидели, я их спрашиваю: у вас на зоне это реально играет? Они говорят: «Нет, конечно, у нас все делают рэпчину». Про волю, про маму, про приговор… Рэп-шансон цветёт и пахнет. А чистый блатняк… ну, хочешь в «олдов» играть — играй.

Вообще я сейчас планирую сделать на Youtube серию роликов про разные направления в шансоне. Там реально много всего разного. Не поверишь, даже ЛГБТ-шансон есть.

— Не может быть. Это какой-то парадокс, Наталья.

 — Вот представь себе. Причём там внутри аж три направления. Во-первых, есть исполнители, которые эту тему просто обстёбывают. У Трофима есть, допустим, песня «Любовный треугольник», типа «Оля любит Колю, Коля любит Ваню — вот такая драма у ребят». Таких примеров довольно много.

Есть другое направление — по сути, уже фольклор. Была знаменитая собирательница фольклора Дина Верни, в 1950–1960-х годах. Она жила во Франции, приезжала в Россию и запоминала тексты, чтобы потом записать их на пластинку, — потому что записать и вывезти ей бы никто не дал. У меня есть эта пластинка, а на ней песня — «Свадебная лесбийская». Романс про женщин- заключённых.  

Кроме того, например, у Кати Огонёк, которая ещё, до того как стать «Огоньком», выступала под псевдонимом «Маша Ша», — у нее было довольно много провокационных текстов…

Ну и отдельное направление — «гей-шансон». Это чуваки, которые, по легенде, были «сидельцами», были «опущенными», а потом свою травму решили как-то сублимировать и стали это дело воспевать — кто, кому, куда и как. Слушать это совершенно невозможно. У них отвратительная музыка и имена под стать — Мистер Залупин, Федор Яичный… Тексты специфичные, мягко говоря, музыка — говно, поют они нарочито плохо… Но у них тоже своя ниша.

И, конечно, есть артисты, которые просто придерживаются другой сексуальной ориентации, но их имён я называть не буду, да и к творчеству это не имеет отношения. Правда, скажу, что в тусовке они не совсем рукопожатные. Ничего тут не сделаешь.

— Страшные вещи ты рассказываешь. Ну, а в хип-хоп-шансоне у нас кто крутой?

— «Топчик» — это Гио Пика. Это прямо номер один. Потом, мне очень нравится Трутень, хотя у него всё довольно однотипно. С другой стороны, чувак 11 лет отсидел — наверное, ему непросто переделать себя в этом мире. Недавно Jahmal из группы «Триагрутрика» выпустил новый альбом. Эти ребята, как и я, из Челябинска; когда мне было лет шестнадцать, они делали хорошие вещи: «Чмок в ямочку, за хип-хоп хапочку, за любовь рюмочку, на мечту ставочку»…

— Почти Вертинский.

— Ну! В общем, Jahmal попытался сделать что-то хулиганское, но чувствуется, что чуваку уже за сорок… Всё-таки когда ты в этом возрасте читаешь рэп, ты выглядишь, как Мафик.

— Прости, кто? 

— Мафик: певец, который в конце 1990-х типа подавал надежды. Пел про любовь. «Розы гибнут на газонах, а шпана — на красных зонах…» А сейчас Мафик решил, что он рэпер. Ему к пятидесяти годам, а он пытается в боксёрских перчатках  позировать… По-моему, детскими болезнями надо переболеть в детстве.

— Последний вопрос. Все говорят, что у России уникальный исторический путь. Можешь ли ты назвать три песни в стиле шансон, которые иллюстрировали бы этот самый путь?

— Ну вот, во-первых, «Матросы» Вертинского, о которых я уже говорила: я считаю, что это гениальная песня про русскую душу. Во-вторых, Розенбаум — «Вещая судьба». И, наконец, Лёша Петрухин — «Всё будет как надо». Это такой молодой артист, очень бодрый чувак, из «народников». Эта песня вышла не так давно, там прекрасный текст. «Всё будет феерично, главное — двигаться пластично». Вот это прямо в точку. Про нас.