Ранним утром 7 октября в Израиле раздались первые сирены, предупреждавшие о ракетных обстрелах. За сутки со стороны сектора Газа по стране выпустили 2500 ракет, на сегодняшний день известно о 700 погибших израильтянах, раненых — 2382 человека, больше сотни остаются в заложниках. На юге страны, где накануне атаки проходила вечеринка Supernova, погибло не менее 260 человек — молодые люди стали одними из первых жертв боевиков. В секторе Газа известно о 436 погибших и 2300 раненых палестинцах.
Война продолжается: бои идут минимум в шести городах страны, граничащих с сектором Газа. Не прекращаются и ракетные обстрелы: в ночь на 9 октября боевики ХАМАС заявили о массированной ракетной атаке на Ашкелон — город на юге страны. Корреспондентка «Спектра» поговорила с несколькими израильтянами о том, что они чувствовали в первый день начала войны.
Ришон-ле-Цион. Дом, пострадавший от падения ракеты. Фото Сергей Кривоносов / Spektr.Press
«Если Бог не забрал жизнь тогда, не заберёт и сейчас»
Сергею 49 лет. Два года назад он переехал из Риги в Израиль с женой и четырьмя детьми. 7 октября рядом с домом Сергея в городе Ришон-ле-Цион упала ракета.
— За эти два года [у нас] уже несколько раз были тревоги. У нас одноподъездный дом, и бомбоубежища в квартире нет, поэтому, если срабатывает сирена, мы выходим в общий коридор: он представляет собой колодец и слегка защищён. Как говорят соседи: «Если начинает трясти, спускаемся в подвал, в бомбоубежище». Мы живём на юге города, из окон виден танковый полигон — каждый день там постреливают, летают самолёты и вертолёты. Когда срабатывали сирены весной, взрывалось где-то далеко, иногда мы видели, как сбивают ракеты.
В этот раз началось с утра, в 06.30. Мы постоянно выбегали в общий коридор, ждали три-пять минут и выходили обратно. Позавтракали, потом снова сработала сирена — вышли, поговорили с соседями и вернулись.
Конечно, дети волнуются, но паники у них нет. Когда только начинались тревоги, ещё до [этой войны], мы рассказывали детям про «Железный купол» (израильская система противоракетной обороны — Ред.), о том, как работает защита. Помогло, когда мы это нарисовали: к детям пришло понимание. Мы верующие люди и всегда говорим детям, что всё в руках Бога, а происходящее не случайность. Вчера дома были двое [наших] детей — пятнадцати и семи лет.
Накануне жену увезли с симптомами инсульта, в больнице выяснилось, что это мигрень. Когда к нам домой случился прилёт, мы шутили, что если Бог не забрал жизнь два дня назад, то, видимо, не заберёт и сейчас.
Прилёт был прямо рядом с подъездом — в 20:03. Мы были в общем коридоре. Хорошо бахнуло, дом весь сотрясся, лампочки и наличники послетали, штукатурка посыпалась. Ракета прилетела прямо рядом с подъездом — взрывной волной разбило все стёкла в лобби, дым пошёл наверх.
[Когда такое происходит,] точно не надо паниковать. Половина местных израильтян стали кричать. Приехали службы безопасности, пожарные. Они оцепили это место, помогли всем выйти, проверили, что никто не остался в квартирах и в доме безопасно. Оказывается, когда сработала сирена, на балконе второго этажа сидел наш 80-летний сосед и пил кофе. Он решил никуда не спускаться. Взрывной волной его отбросило [с балкона] обратно в квартиру — он чудом остался невредим. От местного муниципалитета приехали службы психологической помощи. Мы поднялись к себе и забрали кошку, которая накануне будто всё предчувствовала: не находила себе места и бегала по квартире, прижав уши.
Потом снова сработала сирена, и мы пошли в бомбоубежище соседнего дома. В нашем доме были разрушенные квартиры с выбитыми стёклами, наша чудом осталась нетронутой, только треснуло балконное стекло. У нас появились новые знакомые — родственники соседей из соседнего дома, тоже репатрианты. Они гостеприимно приняли нас, мы играли с детьми в «настолки», пили кофе и чай, ждали, когда всё успокоится и придёт разрешение возвращаться в квартиру. Соседи сказали: «Подождите ещё, террористы любят после полуночи запустить пару ракет». Мы подождали до половины первого и вернулись домой.
Израиль — уникальная страна с уникальной атмосферой. Несмотря на военное положение, у нас состояние спокойное. Мы можем уехать, но совершенно не хотим. Школы и садики закрыты (в стране введено чрезвычайное положение — Ред.), с рабочими процессами тоже пока неясно, но в целом сирены — это обычная израильская жизнь. Сейчас ситуация действительно серьёзная, но, когда ты находишься здесь и чувствуешь жизнь, она воспринимается иначе, поэтому паники у меня нет. Её вообще редко встретишь у израильтян — только бурные эмоции. Люди живут на своей земле, готовы её защищать, и никто не собирается уходить.
Ришон-ле-Цион. Место падения ракеты оцеплено. Фото Сергей Кривоносов / Spektr.Press
«Это война „Судного дня“ 2.0»
Ксении 31 год. Она переехала в Израиль восемь лет назад, сейчас живёт в Рамат Гане — это пригород Тель-Авива.
— Мне повезло: пять лет я ни разу не слышала сирену. Три года назад были [мои] первые тревоги — обстреливали центр страны. С тех пор это повторялось каждый год, обычно весной. Ужасно, что я говорю «обычно». Каждый раз есть пострадавшие и убитые. В Рамат Гане два года назад от осколков, которые прошили насквозь квартиру, умер мужчина. В прошлом году от осколков и прямых попаданий тоже были убиты люди. Самая страшная история была, когда в защищённой комнате женщина прижимала к себе ребёнка и осколок, который прошёл насквозь через внешнюю стену, попал в ребёнка и вошёл в неё. Ребёнок не выжил.
Это не просто сирены — всегда есть убитые и психологически травмированные люди. Я одна из них. После первых сирен стала реагировать на громкие звуки: например, рёв мотоцикла. Первая реакция — проверить, что это не сирена воздушной тревоги, и не только когда я в Израиле.
К тому же тут постоянные теракты. Один был в Бней Браке рядом со мной, другой — в баре Тель-Авива, куда мы собирались в тот вечер, но в итоге передумали. Туда пришёл террорист и начал расстреливать людей.
[В этот раз] меня сирена подняла в 06.30. Сейчас я ощущаю шок. Прошло 50 лет с «войны Судного дня». В этом году вышел фильм про Голду [Меир, бывшего премьер-министра Израиля, которая была в должности на момент войны], политики вспоминают тот опыт, и все говорят, что мы до сих пор на нём учимся. Но уже сейчас по количеству убитых и раненых эта война приближается к той.
Всё, что происходит сейчас, для меня — один большой п***б (промах — Ред.). Где были армия и правительство четыре часа? Полиция — единственная, кто находился на приграничной к Газе территории. Туда ехали люди со всей страны, просто брали оружие и ехали, потому что родные звонили и просили спасти их. К тому же до этого были «операции»: начинают стрелять по нам, в ответ на это Израиль взрывает инфраструктуру ХАМАС в Газе. Когда мы их обстреливаем, мы не даём им обстреливать нас. Они стреляют по городам, чтобы пробить защиту и уничтожить как можно больше людей. Мы всегда за прекращение огня, за нормализацию отношений, но она невозможна — во всяком случае, это то, что я чувствую сейчас.
Палестинцев окружающие страны не принимают — в том числе Иордан и Сирия. Они до сих пор живут во временных лагерях арабских стран — десятилетиями. Египет давно закрыл границу с Газой, там очень жёсткая охрана, они не хотят иметь с ними никаких отношений. Мы единственные, кто в ответе за Газу, которой фактически управляет ХАМАС. Я не могу понять, как два миллиона человек не могут с ними ничего сделать, как так: установки ракет в частных домах, больницах, школах — неужели их всех заставляют из года в год?
Я смотрю на ролики, где их дети бьют наших детей, — сложно воспринимать их как несогласных с тем, что происходит. Не знаю, чего добивается ХАМАС, выпуская такие видео. Чего добивался ХАМАС, взяв в заложники мирных жителей, расстреляв «скорую» с дрона, массированно обстреливая города, захватывая кибуцы и гуляя с оружием в Сдероте? Они окружили фестиваль, который был на юге, и начали расстреливать безоружных людей — всё это вбрасывается в интернет, и все это видят. Я смотрю на это, и жалости к жителям Газы всё меньше. Да, я вижу, сколько убитых с их стороны, знаю, что там есть и дети, но, с моей точки зрения, Израиль пытался относиться к ним мирно.
Нельзя во всём винить Израиль. Всем плевать на Газу, её используют окружающие страны как символ того, какие бедные палестинцы, хотя никто не даёт им гражданство, но помогают деньгами, которые уходят на ракеты и оружие.
В моей голове сейчас каша. Вчера меня просто трясло, и я пыталась понять, что делать и куда бежать. Несколько часов обстреливали центр страны. Ты сидишь и слышишь, как в воздухе сбивают ракеты, всё это над тобой. Периодически сирена была у нас, в Рамат Гане, бомбоубежище у меня ужасное, дом старый, там только бетонные стены, и то нетолстые, в случае прямого прилёта пройдёт насквозь.
Обычно обстрелы длятся вечером, ночью и под утро, чтобы не давать спать. Это психологическая атака. Я уже знаю это, поэтому днём спала, но обстрелы были до 21:30, потом у нас они прекратились, хотя юг страны ещё обстреливали. Страшно.
Сегодня я проснулась и начала читать о погибших и раненых в Газе. Это невероятно печально. Но зато мы спали спокойно, и нас не обстреливали. Мне бы очень хотелось, чтобы вся эта ситуация как-то разрешилась, но я вижу за последние годы, что это никак не решается. Сейчас похищены дети, женщины, старики — нам придётся туда зайти, но это значит зайти в один большой лабиринт. При любом движении пострадают мирные жители. Мы бы хотели, чтобы у Газы было своё управление и развитие, — это был бы толчок для создания собственного государства. В итоге мы получили ХАМАС, который не хочет идти ни на какие переговоры с Израилем.
Сейчас мы получаем «войну Судного дня» 2.0, только ещё хуже. Больше 700 убитых, заложники, в семи городах на границе с Газой идут бои — такого я даже представить себе не могла. Но цель у ХАМАС — запугать израильтян, чтобы мы сдались страху. Мы не можем себе этого позволить.
Ришон-ле-Цион. Фото Сергей Кривоносов / Spektr.Press
«Это война на уничтожение»
Илье 27 лет. Он живёт в Тель-Авиве. Молодой человек соблюдает шабат, поэтому по субботам не пользуется мобильным телефоном и все новости смог прочесть только вечером, в день начала войны.
— Я проснулся в 06:30 от сирены, моя первая мысль была: «Какой-то бред, чушь, что происходит?» Такая же мысль у меня была 24 февраля 2022 года, когда мне звонил друг со словами: «Война началась». Смотрю в окно и в рассветном небе буквально вижу в облаках ракету. Я попытался заснуть обратно, но довольно быстро понял, что нужно бежать в бомбоубежище, которое в соседней комнате. Сидел там.
Вообще утром собирался идти в синагогу — был праздник Симхат Тора. Уже собрался выйти из квартиры, стал спускаться, как зазвучала ещё одна сирена — было девять утра. Тогда я понял, что никуда не пойду. Есть заповеди, которые можно нарушить для сохранения жизни.
Вечером сирен долго не было, и я всё-таки пошёл [в синагогу]. Никого не было, только раввин. Он сказал мне, что во всех синагогах людям сказали идти домой, поэтому никто не придёт. Мы немного посидели, и я пошёл обратно.
Я кормлю уличных кошек в своём районе, поэтому вечером решил, что, раз все разбежались, никто их не покормил. Пробежался по трём точкам, где скопление кошек, быстро покормил их. Сегодня пока никуда не ходил и думаю, что не выйду. У меня всё окей, в квартире есть бомбоубежище. Сирены и взрывы раздаются будто за окном. Вертолёты летают. Это нездорово. Тревога есть, но гораздо больше решимости: всё, с вами больше разговаривать смысла нет. Вам, то есть ХАМАСу, капец. Это война на уничтожение.
«Убаюкала ребёнка и тут же понесла в бомбоубежище»
Инне (имя изменено по просьбе героини) 29 лет. Она с мужем, мамой и маленьким ребёнком живёт в Рамат Гане — пригороде Тель-Авива.
— Утром 7 октября я убаюкала ребёнка и тут же понесла его в бомбоубежище. Моему сыну восемь с половиной месяцев, он уже переживал воздушную тревогу весной и держится спокойно. Я забеременела в начале войны России с Украиной и держала в голове мысль, что мы воспитаем ребёнка так, чтобы он был сознательным и добрым — в противовес ситуации.
К вечеру субботы мы всей семьей подготовили план действий, список продуктов, обсудили, как говорить с близкими и старшими родственниками, чтобы не напугать их. У меня то ли парадоксальное спокойствие, то ли стрессовая апатия, и единственный симптом реакции на войну — мне сложно уснуть.
Я работаю в сфере строительства. Часть сотрудников нашей компании в воскресенье уже были мобилизованы, так что начальник рекомендовал семьям с детьми забрать оборудование и работать из дома. Мобилизованным оказался один из моих коллег, поэтому я заканчиваю один проект и начинаю новый самостоятельно. Я немного волонтёрила и почти не писала в соцсетях, но мне спокойнее думать, что я сдаю чертежи безопасных зданий, проверяю планы бомбоубежищ и в этом есть мой небольшой вклад. Мы все стараемся делать, что можем.